* * *
Поза лотоса не давалась Монти, и это всегда казалось ему символичным. Софи, по-мальчишески гибкая, садилась в нее без труда и застывала, развернув маленькие ступни кверху, словно подставляя их для поцелуя. Она считала медитацию глупостью, пустой тратой времени. Вообще религия совершенно не попадала в круг интересов Софи, чем Монти был очень доволен. Сам он перепробовал множество поз и в конце концов остановился на коленопреклоненной. Если при этом опираться задом о пятки, то можно медитировать сколько угодно, практически не замечая своего тела. Сначала, правда, он пытался подобрать что-нибудь другое, стояние на коленях вызывало слишком много неприятных ассоциаций. Самоуничижение, поклонение, выпрашивание пустячных благ - все это не имело к нему, Монти, никакого отношения. Но потом он перестал обращать внимание на такие мелочи.
Сегодня ночью Монти снился сон - довольно интересный, как ему показалось. Во сне он был учеником какой-то очень странной школы. Школа - огромная, величественная, вся из мрамора - стояла на берегу моря, на вершине скалистого утеса. Чтобы добраться до нее, надо было карабкаться по розовым камням. В лужах между камнями стояла лазурно-голубая вода. Монти спешил, чтобы не опоздать на занятие или семинар, на котором он почему-то обязательно должен был присутствовать. Цепляясь за скользкие камни, он наконец выбрался на лестницу и по ее мраморным ступеням поднялся в большую залу, обнесенную открытой колоннадой. Посреди залы стоял человек в белом одеянии, и Монти догадался, что придется пройти какое-то испытание, прежде чем его пропустят в класс. "Задание простое, - сказал человек. - Ты должен изобразить жестами то, о чем я тебя попрошу. Сделай вид, что зачерпываешь воду руками". Монти присел на корточки и, зачерпнув воображаемую воду раз или два, поднял глаза. Страж в белом смотрел на него печально и разочарованно. Я провалился, понял Монти и только теперь сообразил, что праведник на его месте представил бы себя стоящим по грудь, по шею в воде.
Рассказать Блейзу - он в два счета все истолкует, подумал Монти и невольно улыбнулся. За годы знакомства он наплел о себе Блейзу массу небылиц. Делал он это не нарочно, просто всякий раз выяснялось, что сказать правду совершенно невозможно. Все равно с Блейзом правда сразу переставала быть правдой. К тому же Блейз все еще свято веровал в старинную сказочку про "эго", жил этой верой и даже зарабатывал ею себе на жизнь. Конечно, все это ерунда, думал Монти, сны ничего не значат. Но в них все же может быть зашифрован образ, символ - безделица, которую сознание подсовывает в утешение самому себе.
Философия, вечная озабоченность тем, как увязать одно с другим, неуемное стремление расширять свои умозрительные владения, удваивать мир, и без того уже удвоенный, - все это давно казалось Монти бессмысленным муравьиным копошением. Бессмысленным казалось все, и было совершенно невозможно понять, в чем, собственно, состоит его личное великое загубленное предназначение и сколь оно велико. Однако само то, что оно загублено, что жизнь в этом смысле кончена, было для него как бы условием дальнейшего существования, щадящей формой самообмана. Да, он оказался неудачником - и это отчасти примиряло его со временем, которое, особенно после тяжелого ухода Софи, текло медленно и бесцельно. Раз нет надежды, то и нет нужды стремиться к высокой цели, и можно жить как живется, лениво обдумывая малознаменательные мысли, например: зачем ему те перемены, которые он пытается сейчас произвести в своей жизни?
А зачем ему эти перемены? Может, он так долго варился в собственном соку своего сознания, что в конце концов это ему опостылело? А может, он, понимая, что молодость прошла и что талант его невелик, начинает бояться смерти, и весь его план - не более чем хитроумная спасательная операция? Если хорошо постараться, можно привести в действие целую мощную машину, к которой потом легко будет подключиться в любой момент. Одна такая машина уже существовала, Монти потратил на ее создание несколько лет. Теперь ему достаточно было опуститься на колени, прикрыть веки и несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы реальный мир перестал существовать. Что, конечно, было значительным техническим достижением - но не более: Монти оценивал свои успехи достаточно трезво, чтобы это понимать. С годами техника совершенствовалась, но озарение не приходило. Учителя - если не считать того человека в белом из сегодняшнего сна - у Монти не было. И хорошо, думал он про себя, иначе и тут пришлось бы лгать и притворяться. В целом можно было сказать, что плоды его многолетних трудов ничтожны. Долгожданная свобода так и не осенила его, не помаячила даже издали. Наваждения, превратившие Магнуса Боулза в калеку, дремали в душе Монти, как вирусы, готовые в любой момент проснуться. И божества его были все те же, что и раньше, - не дарующие ни покоя, ни озарений, несверженные.
В последнее время Монти был склонен скорее вернуться в школу, чем, скажем, купить роскошную виллу во Франции, осесть на ней и опять пытаться написать что-нибудь стоящее. Никакой переоценки ценностей и никаких новых взглядов на так называемую "роль личности в обществе" это, разумеется, не означало. Юношеские крайне правые убеждения увяли вместе с юностью. Спасибо хоть, тогда у него не хватило энтузиазма на то, чтобы окончательно превратиться в "реакционера" - теперь бы он себя за это презирал. Мило Фейн, жалкий отпрыск "рокового юноши", оказался циником, гедонистом-отшельником и скрытым садистом. Сам Монти видел в учительстве лишь временную меру, новую уловку для достижения старой цели. Целью была простая и открытая жизнь. С оксфордских еще времен он так демонстративно ненавидел всякую фальшь и притворство (не брезгуя, впрочем, возможностью отточить свой стиль за их счет), что у его друзей-радикалов, судя по всему, сложилось чересчур высокое мнение о его интеллекте. В нем и сейчас сохранилось стремление к прямоте и прозрачной ясности высказывания; но эта ясность никак не хотела вписываться в рамки его собственной жизни. Вписать ее, соединить жизнь с идеалом - в этом и заключалась цель его коленопреклоненных медитаций, но и тут, как нарочно, было полно загадок. В конце концов, дух вернее греха избавляет человека от моральных оков. Чего же ищет он, Монти, - правды, спасения или добродетели? Иногда ему казалось, что эти три дороги безнадежно расходятся в разные стороны, а если и пересекаются, то лишь в какой-то страшно удаленной конечной точке, до которой ему все равно никогда не добраться. Иногда казалось, что ему нужно лишь знание или, еще проще, власть. А одно время он воображал, что ему требуется только внутренняя дисциплина, что она поможет ему добиться желаемого. Но эта дисциплина, кажется, ничему не помогла, только вытравила из него последние крупицы естественности и joie de vivre.
Перманентное стремление избавиться от своего "я" доходило до идиотизма. Годами стоять на коленях и пытаться сконцентрировать сознание в точке ниже пупка - это же бред, чушь, восточная ахинея! Как Софи издевалась над ним! Да, если угодно, мир бессмыслен и жалок, в нем нет истинного достоинства, нет ничего, кроме хаоса и снов, но зато какой тонкий, какой гениальный обман - сделать бессмыслицу смыслом и плотью своего существования! Пусть он бездарный художник, но один талант, присущий каждому художнику, в нем все же есть: талант обманщика. Лучше уж жить, как живут все - лавируя, томясь, услаждая плоть, чем в конце концов найти все то же самое на вершине собственного духа. Лучше отдаться очищающему страданию и попытаться оправдать свое существование хоть чем-нибудь (любовью, например), чем так выворачивать наизнанку собственное естество.
Но время шло, а Монти снова и снова опускался на колени, и прикрывал веки. Умерла Софи, но и пронзительная боль утраты почему-то не изменила этой части его жизни, словно связь с каким-то запредельным миром все-таки была, словно она уже стала непрерываемой. Вероятно, часть его самого, связанная с упомянутым миром, оказалась бесконечно мала - вот почему он не испытывал облегчения, вот почему озарение опять не приходило. Но ни боль утраты, ни боль вины не мешала ему привычно стремиться туда. Что ж, хоть на это его "машины" хватило.
* * *
- Монти! Монти, с тобой все в порядке?
Монти очнулся. В мавританской гостиной горела одна лампа, в черном прямоугольнике открытого настежь окна лил дождь. Тяжелые капли били по карнизу, по подоконнику. Такое чувство, будто бьют меня, - мелькнуло у Монти. На ковре под окном уже расплылось мокрое пятно. Блейз стоял рядом, смотрел на Монти сверху вниз. Монти качнулся, медленно встал и посмотрел на часы. Почти полночь. У Блейза не было привычки являться в гости в такое время, тем более без предупреждения. Наверное, он просто проходил мимо по улице, увидел свет и завернул.
- Ты промок насквозь, - сказал Монти.
Вид у Блейза был совершенно безумный, лоб и уши облеплены мокрыми темными прядями.
- Ты что, медитировал?
- Скорее вздремнул немножко. - Об этой части своей жизни Монти никогда не разговаривал с Блейзом серьезно, только отшучивался. - Подожди, сейчас я включу обогреватель и принесу тебе полотенце.
Сходив за полотенцем, он закрыл окно и задернул штору. Шум дождя сразу сделался далеким. Блейз прижал полотенце к лицу, постоял так немного и начал вытирать волосы.
- Что-нибудь случилось? - спросил Монти.
- По-моему, все кончено, - упавшим голосом сказал Блейз.
С минуту Монти молча его разглядывал, потом спросил:
- Хочешь виски?
- Нет, спасибо.
- Так что произошло?
- Люка приходил в Худхаус. Он был здесь. Стоял на лужайке перед домом.
- Я его видел, - сказал Монти. - Странно. Почему-то мне даже в голову не пришло, что это он.
- Ты видел его?
- Да. Пару дней назад, вечером. Он стоял под акацией и смотрел на дом.
- О Боже. Значит, конец. Или нет? Наверное, да. Я плохо соображаю, извини.
- Сядь-ка. Садись, садись. Как Люка сюда попал, откуда он узнал?
- Забрался тайком в мою машину и приехал.
- Что Эмили говорит?
- Она ничего не знает.
- Тогда откуда ты знаешь?
- Мне сказала ее домработница. А ей Люка. Сначала я думал, это все детские фантазии. Но нет. Он рассказывал ей, что тут много собак. Впрочем, какие фантазии, ты же его видел. Значит, все, конец.
- Пока, по-моему, твой сын ведет себе вполне корректно. Не барабанит в дверь и не спрашивает папочку. Хотя, полагаю, совсем исключить такую возможность нельзя.
- Нельзя. Но дело не в этом… не только в этом. Понимаешь, барьер рухнул, его больше нет…
- Ты выпил?
- Да. Было два мира, и вдруг - оказывается, один…
- Думаю, ты и раньше допускал такую возможность. Что собираешься делать?
- Я должен рассказать обо всем Харриет. Но я не могу, не мо-гу!.. И Дейвиду. Это конец, я перестану существовать для них обоих.
- Ты их недооцениваешь.
- Но все же ясно, правда? Мне придется им сказать - пока Люка не начал спрашивать папочку. Ну скажи, так или не так?
- Да, ситуация, - сказал Монти. - Скорее всего, так. Придется. Но давай рассуждать вместе. Предположим, что ты уговоришь Люку помалкивать…
- Это если бы он был разумным существом. А он - слепая сила природы. Невозможно предсказать, как он поведет себя в следующий момент.
- Мне всегда казалось, что силы природы предсказуемы. В отличие от разумных существ. Но, в конце концов, он же всего-навсего маленький ребенок.
- Он дьявол, а не ребенок. Он явился, чтобы меня погубить… То есть он, конечно, ни в чем не виноват…
- Ладно, давай по порядку. Будем считать, что Люка - это злой рок и что с ним ничего нельзя поделать. Теперь о тебе. Ты не находишь, что в глубине души тебе все-таки хочется признаться?
- Нет!
- Но это ведь такая тяжесть. Сбросить ее - вдруг немного полегчает, а?
- Нет, нет! Это все абстракции, а мне сейчас надо решить, говорить завтра утром Харриет или…
- Не думай о решении, - сказал Монти. - Думай о том, что будет после. В конце концов, мы все это уже обсуждали, так что мысль эта для тебя не нова…
- Нет, новая, потому что раньше я не представлял, просто не мог вообразить, как это все будет. Лицо Дейвида, слезы Харриет… О Господи!..
- Ну, ну, давай без трагедий. Постарайся рассуждать здраво. Ситуация, конечно, непростая. Скажу честно, я заинтригован. Но мне почему-то кажется, что не все так плохо. Тебя как бы вынуждают сделать то, что ты и так должен сделать. Ты всегда говорил, что рано или поздно с обманом придется кончать, - так почему не сейчас? Как раз подходящий момент.
- Слушай, ты не человек, а исчадие ада! Мы с тобой об этом уже говорили. Что, по-твоему, я должен сделать? Разрушить счастье Харриет, да?
- Ты уже его разрушил.
- А у Дейвида как раз экзамены на носу. Конечно, когда-нибудь придется рубить узел, но почему именно сейчас? Ведь нет никакой особой причины…
- Есть причина - Люка. И скажи спасибо, что жизнь подталкивает тебя к верным решениям.
- Никто меня никуда не подталкивает. Ты же сам говорил, с Люкой можно… Я попрошу его, и он никому ничего… О Боже, как я себе противен.
- Ты так говоришь, будто ты только что совершил грехопадение - а ведь все это было давным-давно. Сейчас надо думать о том, как лучше сделать, чтобы всем было хорошо. Почему, например, ты совсем не думаешь о Харриет?
- С тех пор как выяснилось про Люку, я только и думаю что о Харриет и о Дейвиде…
- Ты думаешь о себе. А теперь постарайся представить… - Нет, нет, не могу!..
- …что ты сказал Харриет. Что она сделает? Что вообще она может сделать в такой ситуации? Ничего. Ей придется смириться. Она не потребует у тебя развода, и ты это понимаешь.
- Одно то, что она обо всем узнает…
- Ага, значит, вот чего ты не можешь себе представить. А сколько лет ты рассказывал мне, какой это ад - вести двойную жизнь? Новая ситуация тоже может оказаться адом, но хотя бы обновленным. А может и не оказаться. Ты так озабочен своими проблемами, утратой своей добродетели - впрочем, нет, добродетель и правда дело серьезное, хоть и прошлое, - озабочен тем, что о тебе подумают! И тебе даже не приходит в голову, что твои близкие могут тебя спасти.
- Спасти меня?
- Да. Харриет может тебя спасти.
- То есть простить? Это невозможно. Уже то, что она обо всем узнает, разъединит нас навек. Да я и не хочу прощения, рассчитывать на него было бы хамством с моей стороны. Пусть даже Харриет могла бы простить, но Дейвид - нет, нет, нет!.. В природе нет такого… механизма… чтобы Дейвид мог простить меня - нет!..
- Давай будем думать о Харриет. Она замечательная женщина - умная, сильная, добрая. Ангел - ты сам много раз это говорил. И она любит тебя. Почему не вверить себя Харриет, как люди вверяют себя Богу? Забудь ты о своих прегрешениях и о том, кто что о тебе подумает. Помни только о любви Харриет.
- Но я же сам совершил преступление против ее любви! Разве я могу оскорбить, растоптать ее чувства, а потом еще требовать от нее милосердия?
- Почему нет? Ты опять думаешь о себе, ни о ком другом. Кстати, о тебе: ты уверен, что, признавшись во всем, ты уронишь себя в глазах своих близких, а не наоборот?
- Знаешь, что могло бы мне помочь? Только одно - чтобы ничего этого никогда не было.
- Ну да, всем грешникам хочется такого спасения, чтобы их грехи сгинули сами собой. Тебе повезло больше других: у тебя хотя бы есть слабая надежда.
- Что ты имеешь в виду?.. Раньше ты мне ничего похожего не говорил. Наоборот, поощрял: давай, мол, продолжай в том же духе.
- Я тебя не поощрял. Ты сам намерен был продолжать. Я просто слушал.
- Нет, поощрял. Тебе было любопытно. Хотя какая к черту разница. Все равно так тошно, что жить не хочется.
- Нельзя пройти сквозь зеркало, не порезавшись.
- Извини. Я просто пьян. Знаешь, сколько я выпил виски? Я и сам не знаю. Поцеловал Харриет, велел ей идти спать, а она мне еще говорит: смотри не работай слишком долго… О Господи, это же все, наверное, в последний раз… А перед этим я читал им книгу… Как все было чудесно… И все это теперь рухнуло… навсегда.
- И еще тебе надо думать об Эмили.
- Удушил бы ее своими руками!
- Предположим, ты обо всем рассказал Харриет. Что сделает Эмили?
- Напьется на радостях. Откуда я знаю, что она сделает?
- Вот именно, не знаешь.
- Представляю, как ты сейчас злорадствуешь. Черт меня дернул тогда все тебе рассказать!.. Извини, я веду себя как ребенок, который ждет подсказки от взрослого дяди… Наверное, мне просто хочется, чтобы меня уговаривали, убеждали в том, что все равно от этого никуда не деться.
- Твое спасение должно быть одновременно искуплением твоей вины. И спасти тебя могут твои две жертвы. Только они, никто другой.
- Харриет и Дейвид?
- Нет. Харриет и Эмили.
- Ты не понимаешь. Я никогда… я даже помыслить не мог, что они могут существовать обе одновременно. Одна или другая… А обе - нет.
- Понимаю, понимаю. Но испытание, которое ты должен пройти, в этом как раз и состоит. В том, чтобы Харриет узнала.
- Ну нет, если Харриет узнает про Эмили, мир просто взорвется, его не будет!..
- Твое испытание в том, что он не взорвется. Ты будешь жить дальше, есть, спать, ходить в уборную.
- Нет, это невообразимо! В прямом смысле невообразимо. Как современная физика. В моей голове это не укладывается!
- Забудь о себе. Самоустранись. Положись во всем на них. Возможно, они сами за тебя все решат. Хоть ты этого и не заслуживаешь.
- Нет, ты не понимаешь! Даже если Харриет вдруг скажет, что она меня простила, - дело совсем не в этом. Тут вещи космического порядка…
- Только для твоего сознания.
- А я живу в своем сознании!