Впрочем, одно дело мечтать о грядущих благотворных переменах, и совсем другое - заставить себя перебраться из большого и удобного заставленного книгами полусельского дома в тесную учительскую комнатку. Вот тут, неохотно признавался себе Монти, и появился Эдгар Демарней. Эдгар воспринял идею учительства с энтузиазмом и принялся вдыхать в нее жизнь. Монти может преподавать историю и латынь, так? В конце концов, он же преподавал их раньше, до Мило. И греческий тоже - надо только немного освежить его в памяти. Это же прекрасно! Эдгар завидует ему белой завистью - нет, правда! Учить умных любознательных ребят прекрасному мертвому языку - о такой работе можно только мечтать. А устроиться - в сущности, раз плюнуть! Бинки Фэрхейзел - Монти должен помнить его по колледжу - теперь директорствует в Бэнкхерсте, очень приличной школе близ Нортхемптона. Как раз недавно он прослышал о новом назначении Эдгара и прислал письмо с просьбой подыскать ему хорошего учителя латыни и греческого. Ну, греческим, конечно, Монти давно не занимался, но при желании его вполне можно привести в приличный вид. Старина Бинки будет в восторге! Еще бы, думал про себя Монти, вспоминая, с каким презрением он сам относился к Бинки в колледже. Всякий раз, когда Эдгар об этом заговаривал, Монти поднимал его на смех, но странное чувство неизбежности все же не оставляло его. Разве не ждал он каких-то "знаков" и разве Эдгар - не "знак"? Да и успеет ли он сам, без посторонней помощи, найти до сентября хоть какую-то работу? Нет. Куда он пойдет, что будет делать, не имея на то ни сил, ни желания? А Нортхемптон как раз недалеко от Оксфорда, напоминал Эдгар, и еще ближе от Мокингема. А вдруг и правда, думал Монти, ему опять доведется сидеть рядом с Эдгаром на просторной террасе в Мокингеме, покуривая сигару, потягивая бренди и разглядывая знаменитые пейзажи за рекой?.. Что ж, если он решит подвергнуть себя испытанию Бинки Фэрхейзелом, надо будет выговорить для себя выходные в конце недели.
Вспоминалось также, что хорошо бы исчезнуть из Локеттса до приезда матери. Лучше всего было бы наконец решиться и продать дом - но что-то мешало, что-то путало все его планы. Путаницу, судя по всему, вносила Харриет. Прислушиваясь к себе, Монти всякий раз приходил к выводу, что не чувствует к ней никакой опасной привязанности, но известную привязанность - и известную ответственность за нее - все же чувствует. Срабатывало, впрочем, и еще одно, менее благородное соображение: очень хотелось посмотреть, как эта интригующая ситуация будет развиваться дальше. Вульгарное, в сущности, любопытство было для Монти своего рода утешением - кажется, оно одно выводило его хоть на время из состояния хронической апатии. Вообще Харриет, пожалуй, была единственным человеком в этой жизни, который хоть как-то его интересовал. Харриет и, разумеется, Дейвид. Так не лучше ли остаться рядом с ними, перетерпеть как-нибудь наезд матери - а учительство подождет? Кроме того, если принять сейчас помощь Эдгара, то не окажется ли потом, что он повязан с этим хемингуэевским Стариком на веки вечные?
Харриет, с ее спокойным, "ангельским" нравом, относилась к тому типу женщин, к которым Монти тянуло давно, еще в дни его "роковой юности". Ее правдивость, ее ничем не замутненная ясность и открытость, ее какая-то изначальная наивная добродетель, ее совершенная невинность - все это, даже сейчас, действовало на Монти благотворно и успокаивающе. Добрая, нежная душа, она никому не причиняла вреда и ни от кого не требовала жертв. Как вышло, что единственной любовью в жизни Монти оказалась не Харриет, а Софи - вероломная грешница, маленькое чудовище, злобное, хитрое и коварное? Может, его пленил ее вздернутый носик? Или туфельки? Может, так. А может, и нет. Только маленькое это чудовище, бессердечное и бесподобное, стало вдруг потребно ему больше всего на свете. Но Харриет все же приносила утешение, Монти чувствовал, что ему полезно видеть перед собой это милое невинное лицо. Может быть, думал он, мне все-таки лучше остаться? Сейчас, слушая болтовню Эдгара о том, что он собирается переделать и перестроить в Мокингеме, какие кредиты обещает выделить на это Национальный трест и какого ястребка-перепелятника видел он у себя в долине, Монти думал, что ему уже надо идти к Харриет - помогать ей развлекать Эмили Макхью. Тогда в Патни Монти сразу же почувствовал к Эмили неприязнь, скорее всего взаимную. Ему хватило одного взгляда, чтобы разглядеть за хрупкой синеглазой оболочкой сущую дьяволицу - энергичную, жестокую и расчетливую. То, что, по всей видимости, притягивало к ней Блейза, решительно отталкивало Монти. И вот теперь он должен был идти ради Эмили в Худхаус, говорить какие-то любезности, притворяться, что видит Эмили впервые, и выслушивать рассуждения Харриет по поводу Магнуса Боулза - в присутствии Монти Харриет почему-то всегда начинала рассуждать о Магнусе Боулзе. Вот о чем думал Монти, когда его размышления были прерваны громкими всхлипами из гостиной.
Монти, столько времени страдавший без слез, смотрел на рыдающего Дейвида с неожиданной злостью.
- Прекрати это немедленно, слышишь!
- Не сердись, - вмешался Эдгар. - Ему есть о чем поплакать. По-моему, я сейчас тоже заплачу.
- А ты уже упился, посмотри на себя.
- Я? Упился? Нет… еще не совсем. Дейвид, ну пожалуйста, не надо так…
- Простите, - сказал Дейвид, утирая глаза запылившимся рукавом рубашки.
- Представь нас, Монти, - попросил Эдгар.
- О Господи. Дейвид Гавендер - профессор Эдгар Демарней.
- Вообще-то я уже не про…
- Дейвид, ты идешь домой? Твоя мама пригласила Эмили Макхью.
- Нет.
- Может, лучше уж сразу с ней познакомиться - и покончить с этим? Побудешь минут пять - и все, больше от тебя ничего не требуется.
- Нет. Не могу…
- Знаешь что, иди один, - сказал Эдгар. - А мы с Дейвидом останемся… Побеседуем - ик! - немного.
- Ну и… черт с вами, - буркнул Монти, направляясь к двери. Ему вдруг страшно захотелось выгнать Эдгара взашей, только бы не оставлять его наедине с плачущим Дейвидом. Не будь здесь Эдгара, слезы Дейвида, возможно, тронули бы Монти, хотя и в этом случае он бы все равно разозлился. Теперь Эдгар опять начнет всюду лезть, во все ввязываться, везде совать свой нос, ни черта при этом не понимая. Не пойти сейчас к Гавендерам Монти, конечно, не мог, но твердо решил вернуться домой как можно скорее, чтобы выпроводить Эдгара. Пока он шел от калитки к крыльцу Худхауса, Ершик вцепился ему в штанину. Монти пинком отбросил его.
- Вы тот самый профессор Демарней? Это вы написали "Вавилонскую математику и греческую логику"?
- Да.
- И "Поэтику Эмпедокла"? - Да.
- И "Пифагор и его долг перед Скифией"? - Да.
- И последнее издание "Кратила" тоже ваше?
- Да, но хватит об этом, или нам придется перечислять до глубокой ночи. Давай лучше так: вытри-ка свои драгоценные слезы и расскажи мне все, все…
* * *
Монти осушил уже несколько рюмок виски. Сидя с Эдгаром на веранде, он почти не пил, теперь же пил много и быстро - как, впрочем, и все присутствующие. На блюде лежали маленькие изысканные бутербродики, но к ним почему-то никто не притрагивался. Это странное сборище напоминало даже настоящую вечеринку. Никто как будто не чувствовал себя скованно, и ничего ужасного пока не произошло. Когда Харриет знакомила Монти с Эмили Макхью, он лишь молча поклонился, она тоже. Констанс Пинн, правда, заговорщицки улыбнулась и, схватив Монти за руку, незаметно, но весьма ощутимо царапнула ногтем его ладонь. Начиная с этого момента она настойчиво пыталась вовлечь Монти в конфиденциальный разговор, от которого он так же настойчиво уклонялся. В своем нарочито простом черном платье с кружевным воротничком (кружево было брюссельское, доставшееся от одной богатенькой ученицы) она была очень хороша. Даже ее слегка приподнятые волосы с медным проволочным отливом сияли здоровьем и самоуверенностью. Эмили наконец-то оделась по-человечески и тоже смотрелась прекрасно. Сегодня на ней была белая блузка с итальянской камеей, бархатный синий жилет и черные брюки. Темные свежевымытые волосы рассыпались, и Эмили приходилось часто их поправлять или отбрасывать назад движением головы, что у нее получалось совсем по-мальчишески. Она поглядывала по сторонам с видом скорее смущенным, чем вызывающим, и чаще задерживала взгляд своих ярко-синих глаз на окружающих предметах, чем на людях. Харриет, в противоположность обеим гостьям, казалась усталой и неряшливой, щеки ее были бледны, шпильки, обычно незаметные, высовывались из прически самым непривлекательным образом. Харриет редко надевала украшения, но сегодня на ней был серебряный золоченый браслет с выгравированными розами, подарок отца. Она без конца щелкала замочком браслета, то расстегивая его, то снова застегивая. Пояс ее вуалевого платья развязался и волочился по полу. "Только, пожалуйста, - шепнула она Монти, встречая его у дверей, - не убегай первым, дождись, пока они уйдут". Значит, ему придется забыть о том, что у него дома, возможно, в этот самый момент зарождается новый неприятный тандем (Дейвид-Эдгар), и остаться. Впрочем, взглянув на сегодняшнюю Харриет - растрепанную, с дрожащими руками и волочащимся поясом, - он и так решил остаться.
"Дейвид, наверное, скоро придет", - сказала Харриет гостям в начале вечера, однако Дейвид так и не появился. Она попыталась выяснить у Монти, будет ли Эдгар, но не услышала в ответ ничего определенного. Итак, ни Дейвида, ни Эдгара, а Эмили с подружкой, обе уже "готовенькие", уходить, судя по всему, не собирались. Раскрасневшийся Блейз улыбался во все стороны и, когда к нему обращались, охотно со всем соглашался. Харриет то и дело касалась его руки, то ли подбадривая мужа, то ли предъявляя свои на него права. Пинн, которую начал разбирать смех, кидала на Блейза многозначительные взгляды и хихикала. Эмили, в отличие от подруги, решительно его игнорировала. Точно так же она игнорировала Монти и Пинн и в разговоре обращалась исключительно к Харриет. Монти, избегавший Пинн, говорил только с Блейзом, который мало что слышал и еще меньше соображал, зато сохранил способность кивать и поддакивать к месту. Под воздействием виски Монти постепенно начал приходить в состояние непонятного, почти радостного возбуждения. Не то чтобы он предвкушал скандал - просто ему было безумно интересно, что будет дальше.
Узкая и длинная, на три окна, гостиная, расположенная в торце Худхауса, выглядела пусто и голо, как необработанная слоновая кость. Кроме четырех бледных акварелей и овального зеркала в белой фарфоровой раме, на белых стенах не было никаких украшений. Когда-то Блейз занялся оформлением комнаты, но закончить так и не дошли руки, тем более что сами хозяева заглядывали сюда нечасто. На полу до сих пор лежал толстый индийский ковер, оставшийся от прежнего владельца (Блейз с Харриет никак не могли договориться между собой, чем его заменить); мебель, которой и в лучшие времена требовалась опора, теперь и вовсе не могла стоять сама по себе и выстроилась строго вдоль стен. Середина комнаты, таким образом, оставалась пустой, и в этой пустой середине кучкой стояли собравшиеся - казалось, вот сейчас раздастся свисток или заиграет музыка, все сорвутся с мест, и начнутся фанты, или шарады, или танцы. Блейз дышал учащенно, по-прежнему улыбался всем жалкой заискивающей улыбкой и, глядя то на Харриет, то на Эмили, то на Пинн, распределял свое внимание, как успел заметить Монти, поровну между всеми тремя.
Разговор, немного напоминающий беседу сумасшедших, но в остальном вполне светский, касался театра.
- Театр - это сплошное притворство, - сказала Харриет.
- Вы разве не любите Шекспира? - спросила Эмили.
- Читать люблю, но на сцене от него мало что остается, одно трюкачество.
- Не понимаю театралов, - заметил Монти. - По-моему, они попусту тратят время, которое можно было бы провести в приятной беседе.
- Вот именно, - согласился Блейз. - Вот именно.
- Монти, вы это серьезно? - спросила Пинн.
- Я обожаю театр, - сказала Эмили. - В театре перестаешь быть собой. И такие яркие, роскошные образы - врезаются в память на всю жизнь. Но куда мне в театр, когда я все время с Люкой, как за ногу привязанная.
- А разве нельзя брать его с собой? - спросила Харриет.
- Он не захочет.
- Откуда вы знаете?
- Знаю, не захочет.
- Но сегодня вы ведь нашли, с кем его оставить. С кем-то договорились, да?
- Это Пинн договорилась - с какой-то девицей из школы. Кто сегодня с Люкой, Пинн?
- Кики Сен-Луа.
- Красивое имя, - сказала Харриет.
- Но ты сказала, будет Дженни! Про Кики ты ни слова не говорила.
- У Дженни не получилось.
- Иногда вы могли бы ходить в театр с Блейзом, - сказала Харриет. - А я бы присмотрела за Люкой.
- Мы с Блейзом? Вы шутите! Хотя - почему нет? Мы уже сто лет никуда не выбирались. Блейз просто обожает театр, правда, Блейз?
- Да, просто обожаю, - закивал Блейз.
- А я-то, я-то хороша! - рассмеялась Харриет. - Столько лет лишала его удовольствия!
- Так вы серьезно? - снова спросила Пинн у Монти.
- Насчет чего?
- Насчет того, что театр - пустая трата времени.
- Все великие пьесы написаны в стихах, и - тут я согласен с Харриет - их интереснее читать, чем смотреть.
- Но неужели нет ни одной приличной пьесы в прозе?
- Понятия не имею. Я ведь не хожу в театр.
- Ну, тогда как вы можете судить о пьесах? Возможно, вы совсем не правы.
- Я не говорю, что я прав. Я только говорю, что говорю серьезно.
- Какой вы циник! А правда, что ваша мама была раньше актрисой?
- Хотела, но у нее не вышло. Пришлось вместо этого заниматься постановкой голоса в школе для девочек.
- Кто бы мне поставил голос, - сказала Эмили.
- У вас очень милый голос, - возразила Харриет.
- Я имею в виду свой лондонский прононс. Блейз, впрочем, говорит, что ему нравится.
- Да, очень нравится.
- Ах, значит, он у меня все-таки есть? Вот спасибо тебе!
- Блейз, включи, пожалуйста, свет, что-то вдруг стало темновато, - сказала Харриет.
- Я раньше тоже хотела стать актрисой, - сообщила Пинн, обращаясь к Монти. - Я написала пьесу. Вы не могли бы ее прочитать?
- Харриет, может, тебе лучше присесть? - сказал Монти.
- Нет, спасибо… Стоять как-то… лучше.
- Что там собаки так растявкались? - Эмили обернулась. - Они у вас тут как стая волков, честное слово.
- Можете, если хотите, разгромить ее в пух и прах, только скажите, что вы на самом деле думаете. Для меня это важно.
- Там кто-то пришел, - сказал Монти. - Не с улицы, а со стороны кухни. Это, наверное…
- Дейвид! - воскликнула Харриет. Но вместо того, чтобы спешить вслед за Монти на кухню, лишь отошла в угол комнаты и опустилась на стул. Собаки продолжали надрываться.
Монти решительно направился на кухню, Блейз следовал за ним по пятам. В проеме выходящей на лужайку двери обозначилась грузная фигура Эдгара. Наконец дверь захлопнулась, и заливистый собачий лай оборвался. Монти с удивлением отметил, что на улице уже почти стемнело, туманное предзакатное солнце освещало лужайку приглушенным светом, как на картинах Вермеера.
Эдгар, как-то странно кренясь набок, дошел до стола и обеими руками уперся в красную клетчатую скатерть. Монти, как, впрочем, и Блейзу, сразу стало ясно, что Эдгар пьян.
- Ну, ты тут сам с ним разберешься, да? - сказал Блейз, ретируясь обратно в гостиную.
- Как это ты отсюда явился? - спросил Монти. - А, понятно, через забор. Ну и дурак, пьяный к тому же. Сядь-ка лучше.
- Мне надо видеть Харриет, - сказал Эдгар громко и ясно, старательно выговаривая каждое слово. - Я должен ей… кое-что сказать.
- Садись. Ты весь в грязи. И пиджак порван. Упал? - Карман болтался, открывая для обозрения пиджачную подкладку. Одна штанина была изрядно выпачкана в земле.
Эдгар удивленно уставился на длинную прореху, тянувшуюся от кармана вниз.
- Кажется, упал. Да, точно упал. Мне надо видеть Харриет. Нет, не буду я садиться.
- Дейвид придет?
- Нет. Он так плакал. А теперь… я должен…
Неверной, но неожиданно стремительной походкой Эдгар проследовал мимо Монти прямиком в гостиную, где уже повисла тишина ожидания. Он остановился перед Харриет, которая сидела в углу комнаты у стены.
- А… Эдгар, - как-то обессиленно сказала Харриет и попыталась улыбнуться.
Эмили хмыкнула. Пинн сказала: "Ого!" Блейз, нехорошо улыбаясь, подлил себе еще виски. Эдгар покачнулся.