- Помню, только святость тут была ни при чем. Это не святость, а сила, стремление подчинить - не удивительно, что Эмили это так не понравилось… Мне казалось, я все могу самолично решить, все устроить… И так хотелось утешить Блейза… думала, ему это нужно. Ах, Монти, как же так вышло, как?..
Шагнув к Монти, Харриет взяла его за обе руки. В прихожей опять раздался звонок.
На крыльце под фонарем стояли Дейвид, Эдгар и вокруг них несколько чемоданов. Монти едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
- Входите, входите. Харриет уже здесь, она мне все объяснила. - Главное без лишней бравурности, напомнил он сам себе; все это и правда ужасно.
Дейвид, бледный, с каменно-неподвижным лицом, уже вносил чемоданы. Эдгар строго глядел на Монти.
- Извини, я нес тогда совершенный бред, - сказал Монти. - Не знаю, что на меня нашло. Пожалуйста, прости меня.
Лицо Эдгара тут же расплылось в блаженной улыбке - вероятно, он держал ее наготове, лишь слегка прикрыв напускной суровостью. Эта неожиданная смена выражения напомнила Монти прежнего Эдгара - розовощекого, светловолосого, страшно стеснительного и страшно умного.
На пороге кабинета появилась Харриет. Она смотрела на вновь прибывших несчастными трагическими глазами и, кажется, опять собиралась заплакать.
- Ну вот, Харриет, - поспешно объявил Монти, - ты у себя дома. Думаю, дальше вы тут без меня уже разберетесь, Дейвид с Эдгаром тебе помогут. Простыни, постели - в общем, найдете все, что нужно. Комнаты выбирайте, какие хотите, кухня тоже а вашем распоряжении. А я пойду.
- Как? - воскликнула Харриет. - Монти, умоляю тебя, ты что, совсем уходишь?
- Нет, что ты, просто хочу немного пройтись. Монти выскочил за дверь и чуть не бегом припустил в сторону калитки. На улице уже совсем стемнело, но небо еще голубело вечерней голубизной, сквозь которую просвечивали только самые крупные звезды. Услышав за спиной быстро приближающиеся шаги, Монти резко обернулся - и Дейвид с разбегу налетел прямо на него. От неожиданности оба вцепились друг в друга.
- Монти, вы не бросите нас? - не разжимая пальцев, спросил Дейвид. - Правда, не бросите?
- Не брошу, конечно. Куда я, по-твоему, могу деться?
- Мало ли куда. Допустим, в Китай. Да куда угодно!
- Я не поеду в Китай, - сказал Монти.
* * *
Монти выругался про себя, безуспешно пытаясь поддеть гнутый гвоздь соскальзывающим клювом молотка. Он чувствовал себя безруким, ни на что не годным болваном. Было почему-то до нелепости страшно: вдруг он ничего не сможет, вдруг не справится? Он уже отодрал от забора между Худхаусом и Локеттсом одну доску и сейчас сражался со второй. Собаки, для которых предназначался будущий проход, насмешливо скалили клыки, наблюдая с той стороны за его усилиями. Каждый новый удар молотка сопровождался их заливистым лаем. Черная лохматая морда Ганимеда уже просунулась в щель. Монти в сердцах пнул доску ногой, собаки отскочили. Наконец нижняя часть доски расщепилась надвое, и собаки, начиная с самых маленьких, стали просачиваться в сад.
Он уже позвонил в Бэнкхерст и договорился, что приедет на собеседование в пятницу (по телефону с ним разговаривала секретарша Бинки). Таким образом шаг был сделан, план спасения начал из мечты превращаться в действительность, хотя облегчения это не принесло. Он никак не мог оживить в себе ощущения, которые изначально связывались у него с понятием "настоящая нормальная работа". Мысль о том, что это новое испытание, которое ему непременно надо выдержать, не вызывала особого подъема. Ясно было только одно: в какой-то момент он принял решение не блуждать больше в дебрях собственной души, а окружить себя простыми и обязательными вещами - и вот теперь эти вещи напоминали о себе. Они должны были стать частью его очищения от Мило и избавления от Магнуса. Было также ясно, что если оставить все как есть, с ума он, пожалуй, не сойдет, но не исключено, что с ним произойдут какие-то иные, еще худшие изменения. Вторжение нежданных гостей нервировало его не на шутку, и он избегал их общества, насколько это было возможно. Собственные сиюминутные переживания казались ему невыразимо ничтожными, но отделаться от них он не мог - выходит, за столько лет так ничему и не научился.
Он почти перестал спать, но, когда забывался, по-прежнему видел сны. Сегодня ночью ему снилась Софи. Он лежал в своей постели, только постель почему-то превратилась в длинный узкий ящик с деревянными стенками. Софи, освещенная огнями рампы, молча прошла мимо. Она была одета в подвенечное платье. (На самом деле у нее никогда не было подвенечного платья, в день бракосочетания она забежала "расписаться" с Монти как бы между делом; зато миссис Смолл, в отличие от нее, с самого дня свадьбы хранила свой подвенечный наряд тщательно упакованным в черную оберточную бумагу.) Так Софи не умерла, подумал Монти, просто она теперь немая. Да, нелегко, наверное: с ее-то острым язычком - и все время молчать! В этот момент Софи взглянула на него; блеснули, как ему показалось, ее очки - только это были не очки, а неестественно крупные слезы, сверкавшие вокруг ее глаз наподобие чешуи. Когда Софи уже прошла, Монти с ужасом заметил, что она не одна, по пятам за ней следует епископ в темно-красных бриджах до колен - тот самый, но только вместо деревянной ноги у него каким-то образом успела отрасти настоящая. Неспешно шествуя мимо, епископ повернул голову и улыбнулся Монти заговорщицкой улыбкой.
Пока Монти пинал ногами забор и припоминал свой сон, Эдгар и Харриет сидели у него в мавританской гостиной, увлеченные беседой. Харриет будто загипнотизированная следила за тем, как большим чистым носовым платком Эдгар старательно стирает с ее руки слезу, только что уроненную им самим. Ей было странно, тревожно и страшно жаль Эдгара. Только что он по всем правилам сделал ей совершенно официальное предложение руки и сердца. Предложение она, разумеется, отклонила, сославшись на то, что она уже замужем, но все же это было очень трогательно и в некотором смысле утешительно.
- Я понимаю, - говорил Эдгар, по-прежнему не отпуская ее обернутую платком руку, - но я просто должен был внести ясность. Словом, то есть, если когда-нибудь в будущем я тебе понадоблюсь, - знай, что я целиком и полностью твой.
- Ах, Эдгар, что ты такое говоришь! Я совершенно не хочу, чтобы ты был моим! Я не хочу, чтобы ты стал несчастным.
- А я и не собираюсь становиться несчастным! Понимаешь, мне нужна женщина, которую я мог бы любить. Помнишь, мы с тобой все это уже обсуждали. Я любил Софи. Теперь вот люблю тебя. И это прекрасно, что ты есть. Больше мне ничего не надо - хотя, конечно, я же не могу запретить себе надеяться. Хотя бы на то, что ты приедешь в Мокингем. Просто так - пусть даже меня там не будет.
- Но, Эдгар, милый…
- Ну, помнишь, мы уже обсуждали, неразделенная любовь - а другой я просто не знал, - так вот, если она совершенно безнадежная - то она уже получается не совсем неразделенная… Это как любовь к Богу: просто любишь Его - и все. Даже если Его вообще нет.
- Но я-то есть.
- Любовь обязательно возвращается. Она проходит сквозь предмет любви и возвращается.
- Тогда получается, это любовь к самому себе?
- Да нет же, это совсем не то! Я желаю тебя. Я страстно тебя желаю. Ты разве не чувствуешь?
- Н-не вполне.
- И ты легко можешь мне помочь - помнишь, как Афина помогла Гераклу удержать на плечах небесный свод?
- Ого, ничего себе "легко"!
- Так ведь богиня же! И это и есть моя награда за любовь. Даже если больше у меня ничего нет и не будет.
- Но вот же, у тебя есть моя рука.
Эдгар тяжко вздохнул. Потом, осторожно выпростав пальцы Харриет из кокона носового платка, поцеловал их и отпустил. Харриет почувствовала, как ее рука опять оросилась слезами. Сумасшедший дом, подумала она.
Предсказанная Монти "отдача" наступила очень скоро. Священный гаев, побудивший Харриет отключить электрический бойлер и проговорить свое "С Худхаусом покончено", испарился без следа, силы куда-то делись, и состояние ее духа опять совершенно изменилось. Она теперь чувствовала себя так, будто у нее только что отняли руку или ногу, и тосковала по Блейзу непрерывно, каждую минуту. Ночью она мучилась своей ущербностью, днем бродила как неприкаянная, стремясь всей душой к нему. Ни о каких решениях больше не было речи. О возвращении в Худхаус не думалось. Страшно хотелось сделать что-нибудь, чтобы вернуть Блейза, но ничего не приходило в голову. Сам он молчал, не давал о себе знать. Видимо, ждал, чтобы она вполне осознала окончательность его ухода. Чувство жестокой несправедливости не прошло, но стало каким-то смазанным и неясным. Ну и что дальше? - спрашивала она себя. Что она должна делать теперь? Например, как мать она, конечно же, должна помогать сыну. Она предложила Дейвиду съездить вдвоем в Париж, но не совсем поняла из его ответа, хочет он ехать или нет, а взять решение вопроса на себя казалось ей слишком обременительным. Больше всего ей сейчас нужен был Монти, его сочувствие и его сила. Но Монти, при всей своей неизменной вежливости, все больше отдалялся от нее и замыкался в себе. Она также тосковала по Люке, но и от Люки не было вестей. Увы, его отняли у нее и окружили каким-то отвратительным новым распорядком, о котором она ничего не знала - да и не желала знать.
* * *
Монти снова снился сон. Была ночь, он лежал в своей постели, а над ним, у самой его кровати, стояла высокая женщина в бледных одеждах - другая женщина, не Софи - и разглядывала его недобрыми сверкающими глазами. Он был жертва, намеченная для приношения, а она жрица. Жрица прикидывала, как лучше всего распорядиться его жизнью. Ему назначено было медленное умирание, такое, чтобы жизнь вытекала по капле. Монти попытался двинуться, но его сковал знакомый нелепый страх - как сегодня днем, когда он неумело выковыривал из забора гнутые ржавые гвозди. Кое-как он повернулся на бок и тут вдруг понял, что это не сон. В окно светила луна, у его кровати действительно стояла женщина, которая разглядывала его очень внимательно. Монти дернулся, щелкнул выключателем. Вспыхнул свет.
- Привет, - сказала Пинн.
Монти быстро встал, тщательно задернул шторы. Потом надел халат и, сунув руки в карманы, стал молча разглядывать гостью. На Пинн был длинный желтый дождевик, ее лицо горело сдерживаемым волнением, на губах подрагивала нервная улыбка.
- Не возражаете, если я закурю? - Она уже сидела на его кровати. - Нет? Ну и славно. Тогда можно я возьму эту симпатичную вазочку под пепельницу?
Не отвечая, Монти смотрел, как она прикуривает.
- Так я и думала, что ваша спальня должна быть здесь, - продолжала Пинн. - Вообще-то я не собиралась являться в такой поздний час. Хотя, собственно, еще не очень поздно. Я была уверена, что застану вас на ногах. Хотела уже звонить, вдруг смотрю - дверь в гостиную распахнута настежь. Ну и не удержалась. Знаете, как это увлекательно - будто я какая-нибудь грабительница. А вы неплохо смотрелись в объятьях Морфея.
Монти уселся на стул и продолжал смотреть на нее молча.
- Кажется, в соседнем доме тоже все улеглись баиньки.
- В соседнем доме никого нет, - сказал Монти. - Все здесь.
- Вот как. Интересно, что бы это могло значить? Какой-то вы сегодня молчаливый. Даже не спрашиваете, зачем я пришла.
- Полагаю, вас прислал Блейз - выяснить обстановку.
- Да, конечно. Блейз. Мы с ним прекрасно понимаем друг друга, просто мысли читаем. Можете считать, что я его наемная убийца. Кстати, могла запросто вас прикончить, если бы захотела. Зря вы оставляете двери открытыми. Блейзу ужасно хочется знать, как здешнее население относится к его злодеяниям. Конечно, прямо он ничего такого не говорит, но я его и без слов понимаю. Между прочим, он обещал одолжить мне небольшую сумму на покупку квартиры.
- А у них там как дела? - спросил Монти.
- Я рада, что вы тоже проявляете любопытство. Не возражаете, если я скину плащик? Там у них все просто восхитительно. Милуются, как два голубка. Она так счастлива, я никогда еще не видела, чтобы женщина так млела. Распевает с утра до вечера. От новой квартиры она в совершенном восторге, а как купила себе скатерть - чуть не расплакалась от умиления.
- А он?
- Он, конечно, тоже счастлив, но не совсем еще оторвался от реальности. Вот и пытается разузнать, что и как.
- Он окончательно решил жить с Эмили Макхью?
- О да! Если не случится ничего непредвиденного.
- А что может случиться?
- Точно не знаю. Но с этим как раз связана вторая причина моего сегодняшнего визита.
- Какая же?
- Хочу выяснить, на чьей вы стороне.
- Я ни на чьей стороне, - сказал Монти. - Я просто в стороне.
- Не может быть, не верю!
- А вы, насколько я понимаю, хотели бы, чтобы у них ничего не вышло?
- Ну, мы же с вами можем быть откровенны, правда?
- Вы не ответили, - сказал Монти. Помолчав немного, Пинн сказала:
- Мне надо было родиться мужчиной. У меня было бы восемь сыновей, и я бы правила… вернее, правил ими железной рукой. Я как-то читала про шейха, у которого было восемьсот сыновей, и все на лошадях - представляете? Хотела бы я быть этим шейхом.
- Скажите Блейзу, если он хочет выяснить, что и как, пусть придет и поговорит с Харриет.
- А она такая же вся насквозь праведница?
- Я не знаю, какая она вся насквозь.
- А хотите узнать?
- Простите, что?
- Хотите забрать Харриет себе?
- Нет.
- Жаль, что я не могу заглянуть в ваши мысли!
- Там нет ничего интересного, - сказал Монти. - А теперь, пожалуйста, уходите, я хочу спать. И постарайтесь не шуметь, когда будете спускаться по лестнице.
- Ну, зачем быть таким холодным, - сказала Пинн. - Неужто в вас нет обычной человеческой жалости?
- За что я должен вас жалеть? Пожалуйста, уходите.
- За что жалеть? Очень даже есть за что. Знали бы вы…
Она вдруг начала расстегивать свою блузку. Под застежкой обнаружилась сначала веснушчатая шея, потом черный кружевной лифчик. Не сводя глаз с Монти, она отвела руки назад, и блузка упала у нее за спиной.
- Перестаньте, - сказал Монти. - Вам непременно хочется внушить мне отвращение? Прекратите унижаться и уходите.
- Наконец-то в вашем голосе прорезались хоть какие-то живые нотки. Я уже начала беспокоиться, не зомби ли вы. - Она сидела, глядя прямо перед собой, густая краска разливалась по ее лицу и шее.
- Послушайте, чего вы от меня хотите? - спросил Монти. - И оденьтесь, наконец.
- Чего хочу? Хочу напугать вас. Я уже это сделала. Сознайтесь, великий человек, нагнала я на вас страху? Хочу, чтобы вы смотрели на меня. В моей жизни немного радостей, пусть будет хоть эта. Жаль, что Харриет нас не видит. Может, позвать ее?
Монти встал, сделал несколько шагов - и в ту же секунду Пинн вдруг исчезла для него, он забыл о самом ее существовании. В высоком зеркале перед его глазами отразилась Софи - плачущий призрак в подвенечном платье.
- Не сердитесь на меня, - послышался откуда-то сзади голос Пинн.
Монти отошел от зеркала, Софи скрылась.
- Оденьтесь, - повторил он.
- Все равно вы знаете, что я люблю вас, - сказала Пинн, натягивая блузку. - И вы знаете, что я ваша - в любой момент, как только вы меня захотите.
- А мне казалось, вы влюблены в Эмили Макхью.
- Возможно - хотя я не уверена, что это кошмарное чувство можно назвать любовью. А вот вас я люблю - это я знаю точно. И вы, единственный из всех знакомых мне мужчин, достойны меня. Я чувствую в вас родственную душу. Да, мы с вами родственные души, и вы тоже это понимаете.
- Говорите тише, пожалуйста.
- Боитесь все-таки, что Харриет услышит! Не понимаю, как можно вообще питать какие-то чувства к этой слезливой бабе?
- Простите, но мне нечего вам ответить. И меня не очень интересует, что еще вы имеете сказать.
- Боже, какие мы холодные! Ничегошеньки себе не позволяем, даже ради интереса, ни-ни! У вас, наверное, рыбья кровь. Ясно, почему вы так ничего и не сотворили, кроме никудышных детективчиков. Зато постелька у вас тепленькая, так и хочется раздеться - и под одеяло. Раздеться? Вы же меня хотите, я вижу! Ну вот, я ваша. Видите, как вам везет? А хотите, я расскажу вам про свою жизнь?
- Спасибо, не надо. Просто уйдите.
- Да что вы вообще знаете о настоящей жизни? Вы не знаете, как это тоскливо, когда кругом одни подонки, и сам ты никому не нужен. И что такое по-настоящему страшно, понятия не имеете! Так я вам расскажу - хотите вы или не хотите. Пусть хоть что-нибудь отложится в вашем рыбьем мозгу. Я буду знать, что вы видели мою грудь и слышали про моего брата, - это меня немного утешит.
- Про какого брата?
- Про моего. У меня есть брат, на два года младше меня. Он дурачок. Мой отец ненавидел его и каждый день бил - на моих глазах. И так все мое детство. Все время бил по голове - нарочно по голове, чтобы он ничего не мог соображать. Мать, естественно, этого не видела, к тому времени ее уже след простыл. Так вот, брат мой, когда пошел в садик, был еще совершенно нормальный, умненький ребенок. Но к двенадцати годам он уже был готов, отец добился своего. Бил, бил, бил его - и добил, вышиб-таки из него все мозги. А знаете, какой он красивый, я таких в жизни не видела. Ему даже разрешают носить длинные волосы. Высокий, статный - прямо писаный красавец. Только совершенно глухой, и умом как малое дитя. В уборную и из уборной его водят за ручку. Я езжу к нему раз в месяц, но он меня не узнает. Он никого не узнает. Такой красивый дурачок. А отец женился во второй раз, счастлив. У них маленькая девочка, в которой он души не чает. Вот так. Ну что, представляете, каково с этим жить? Хотя вряд ли: где вам такое представить. Но ничего, я все равно рада, что рассказала. Теперь вы меня никогда не забудете, я сделала зарубку в вашей памяти. Можете, если хотите, даже написать об этом. Если, конечно, вы вообще способны писать о настоящей жизни. Это страшно, и это не какая-нибудь фальшивка.
- Не думаю, чтобы на этом можно было построить сносный рассказ, - сказал Монти.
- Не думаете? - Немного помолчав, Пинн встала и накинула на себя плащ. - Я никогда еще никому не рассказывала о своем брате, даже Эмили. Знаете, я убила бы его, если бы могла. Иногда мне даже снится, как я его убиваю: закалываю длинным, очень острым ножом, потом этим же ножом вырезаю у него из груди сердце.
- Уходите, прошу вас, - сказал Монти.
- Ухожу, ухожу. Вы тоже в некотором смысле убийца. Ну, меня-то это не отпугивает, как вы понимаете. Надеюсь, после всего этого вы не рассчитываете, что никогда больше меня не увидите? Мы ведь теперь с вами все равно как переспали. И, по-моему, вам понравилось.
- Я включу вам на лестнице свет, - сказал Монти. - Постарайтесь, пожалуйста, потише.