Последний раз они ездили вместе ночью в джипах ООН в сопровождении перепуганных голубых беретов. В тот раз идея также принадлежала Сильвермену - Клему не улыбалось покидать гостиницу в комендантский час. Проведя в столице пару недель, он собрал достаточно материала. Агентство уже пресытилось, история уже сошла с передних полос, пора было думать о возвращении. Но более опытный, прославленный, обаятельный Сильвермен обвел его вокруг пальца, полусерьезно-полушутя расписывая возможность сделать коронный, способный привести в восхищение конкурсное жюри снимок. В конце концов Клем поехал, потому что ему нравился этот бродяга-североамериканец с умудренным жизнью лицом. Поехал, потому что не хотел ничего упустить.
Проверив холодильники, они забрались в фургон.
- Ехать здесь недалеко, - поворачивая ключ зажигания, сказал Сильвермен.
- А потом?
- Мгм.
- Ты полон загадок, - сказал Клем.
Сильвермен улыбнулся.
- Меня это устраивает. А тебя?
На дороге уже почти никого не было. Несколько такси, полицейская машина, последний трамвай с ярко освещенными окнами и единственной парочкой на заднем сиденье.
- Знаешь, - начал Сильвермен, - когда я пришел в себя там, у причала, у меня ни гроша не было. Обчистили. Пришлось идти домой пешком. Я час тогда шел и всю дорогу смотрел на себя в окнах витрин. Сумасшедший. Призрак, - Он помолчал. - Человеческие нервы могут многое выдержать, но есть предел. Я сюда приехал жизнь спасать.
- Тогда мне тоже нужна собственная Канада, - тихо проговорил Клем.
Сильвермен обвел рукой зеленоватую в свете панели внутренность фургона.
- Канада - суровая страна, физически и духовно суровая. Но, приехав сюда, я кое-что нашел. Какую-то правду о людях, которой не знал раньше.
- Какую такую правду? - Клем повернулся на сиденье. - О чем ты?
- Я уже сказал. Правду, которой не знал раньше.
- А церковь? Мы уже знаем, как выглядит правда о людях, что - не так? Как она пахнет.
- Я говорю о другом, Клем.
- Это видно.
- Может, о более правдивом.
- О более правдивой правде?
- Ну ладно, может, о лучшей.
- А почему ты считаешь, что мы можем выбирать?
- А почему ты считаешь, что я не могу? И вообще…
- Что вообще?
- Знаем ли мы вообще, что мы там видели?
- Ты охуел.
- Нет, погоди. Что мы на самом деле видели?
- Я пришлю тебе снимки!
- Да на кой черт мне твои снимки.
- А что тебе тогда нужно?
- Мне нужно, - Сильвермен под стать Клему повысил голос, - мне нужно опять научиться спать по ночам! То, что ты говоришь… это нигилизм. Невозможность.
- Я говорю о том, что мы видели. Ты и я.
- И ты можешь с этим жить?
- Не важно, могу я с этим жить или нет! Это ничего не меняет!
- Ты винишь меня.
- Виню тебя?
- Ты винишь меня за то, что я тебя втянул в это.
- Нет.
- Ты винишь меня.
- Нет.
- Лучше скажи прямо.
- Сильвермен, я не виню тебя.
- Ладно, я-то знаю, что винишь.
Они остановились у светофора. Клем нашарил на своем окне рукоятку, опустил стекло и закурил. Ему хотелось вылезти из фургона и шагать, пока не свалишься от усталости. Где заканчивался этот город? Как далеко отсюда? Он хотел выбраться за черту уличных фонарей и идти по огромной, как море, черной, как море, прерии. Бедняга Сильвермен! Чем бы он ни занимался, все эти загадочные поездки, "более правдивая правда", посредством которой он надеялся уберечься, это было не то, что искал Клем. Естественно, было несправедливо, абсолютно несправедливо чего-либо от него ожидать. Нечестно, трусливо и лениво. Задумывался ли он хоть на секунду, а что может он сделать для Сильвермена? Что Сильвермен надеялся получить от него? Выбросив щелчком окурок, он поднял окно. Между ними повисла неприятно напряженная тишина. Чтобы разрядить ее, Клем сказал:
- Мои соседи в Лондоне выбрасывали краску из окон.
- В знак протеста?
- Возможно.
- Здорово.
- Ага.
Они проехали мимо дверей большой гостиницы; Сильвермен развернул машину и припарковался на другой стороне, у обочины.
- Вокзал "Юнион-стейшн", - сказал он, указывая на зеленые перила и обращенные в сторону гостиницы сплошные серые колонны, - Тысяча девятьсот тридцатый, неоклассика. Гостиницу тоже железнодорожная компания построила.
На тротуаре перед станцией стояли под цветными холщовыми навесами две самодельные будки, торгующие горячими сосисками ("Самые вкусные сосиски в Торонто!"). Рядом с одной из них они принялись составлять холодильные ящики.
- Я договорился с парнем, который здесь торгует, - вставляя ключ в запирающий заднюю крышку навесной замок, сказал Сильвермен.
Он нырнул под холст и через минуту опустил переднюю стенку. Клем подтащил последние ящики. Повесив на крышу будки два электрических фонаря, Сильвермен открыл кран на газовом баллоне и зажег конфорки.
С того момента, как они вылезли из фургона, Клем начал улавливать какое-то шевеление, движение теней вокруг станционных колонн. Теперь же он услышал голоса и, обернувшись, очутился лицом к лицу с полудюжиной уставившихся на него блестящими глазами оборванцев.
- Мы не рано? - глядя на Клема из-под полей надвинутой на лоб шляпы, спросил один.
- Передай мне пятнадцатый, - ворочая сковородки на конфорках, попросил Сильвермен.
Мужчины немного отступили; к ним начали присоединяться другие - мужчины и женщины всех возрастов, многие с сумками и узелками, накинутыми на плечи одеялами, скрученными под мышкой спальными мешками. Они стояли терпеливо, спокойно, время от времени втягивая ноздрями распространяющиеся в воздухе ароматы.
- Слушай, Клем, ты не помнишь, в каком ящике были сырные хлебцы?
Клем сказал, что, кажется, помнит.
Они раздавали еду около часа. Суп - в пластиковых чашках, все остальное - на одноразовых бумажных тарелках. Оба они были довольно долговязыми и вдвоем поворачивались в будке с некоторым трудом. Многих посетителей Сильвермен знал по имени. "Еще подложить, Мэк?.. Как ноги сегодня, Патрик?.. А Дебби нынче придет?" В два двадцать народу поубавилось, а в два сорок последний клиент поплелся в бог знает какое пристанище. Они погасили горелки, собрали кастрюли, погрузили пустые ящики обратно в фургон. Остатки супа Сильвермен перелил в два термоса. Еще оставалось полпакета булочек, немного рисового салата и два голубичных пирога.
- Первый этап, - сказал Сильвермен, запирая будку.
- Есть еще что-то?
Сильвермен положил руку Клему на плечо и, быстро оглядевшись по сторонам, повел его к вокзалу.
- Вот что я хотел тебе показать. Вот о чем я говорил, - Он постучал в высокую зеленую дверь.
- Это ты, Сильвермен? - спросил приглушенный голос.
- Да, я, - сказал Сильвермен.
Дверь открылась; они проскользнули внутрь.
- Это Дефо, - кивнув на молодого охранника, представил Сильвермен, - Дефо, это Клем. Товарищ с берегов отчизны.
- Боялся, что ты не появишься, - сказал Дефо, запирая дверь.
- Ну, ты же меня знаешь, - примирительно ответил Сильвермен.
Они стояли в билетном зале - арки, стрельчатые окна, высокие стены из тесаного камня, сводчатая крыша. Приглушенное на ночные часы освещение. Казалось, в мрачном, как все безлюдные общественные помещения, зале вот-вот появится труппа актеров. Клему неожиданно вспомнилась картина в офисе врача в "Итаке" - рыжеволосая девушка на муле. Вот здесь она была бы на месте, призрачная фея, наблюдающая за ними из зыбкой тени под аркой.
- Дефо и его дядя работают здесь через день, - объяснил Сильвермен, - Это Дефо рассказал мне о людях, к которым мы сейчас направляемся. Верно, Дефо?
- Верно, - сказал Дефо, поглаживая натертую жестким воротником красную полоску на шее.
- Но надо вести себя очень осторожно, - сказал Сильвермен, - Имеются организации, которым это абсолютно не понравится. Абсолютно.
По лестнице они спустились вниз к небольшому пассажу. Киоск напитков, булочная, ларьки, торгующие сувенирами и газетами. Между цветочным магазином и банкоматом была крашеная дверь, верхний край которой доходил Клему до пояса. Взглянув на Сильвермена, Дефо постучал в нее ключом. Они подождали. Дефо опять постучал. С другой стороны раздался звук отодвигаемых предметов.
- Мы до сих пор не знаем, как они сюда попали, - сказал Сильвермен. - Может быть, с рельс удалось как-то пробраться. Тут настоящий лабиринт. Береги голову.
Клем низко пригнулся и, неуклюже шаркая, начал двигаться в темноту. Сильвермен шел за ним. Дефо остался охранять вход, а может, решил, что его похожая на полицейскую форма может вызвать панику. Потолок помещения - наверное, раньше это был склад, не позволял распрямиться. Вдоль одной стены, прислонившись спиной и подобрав колени, сидели четверо мужчин и три женщины. Сильвермен обменялся с ними рукопожатиями. Одна из женщин, в повязанном на голове красном или коричневом шарфе, попыталась прижать его руку к губам, но он мягко отодвинул ее.
- Ну, ну, - сказал он. - Я не епископ.
Он начал распаковывать еду.
- Откуда они? - помогая ему, шепотом спросил Клем.
- Скорее всего, молдаване. Или румыны. А может, цыгане. Всего два-три слова по-английски знают. Документов, естественно, нет. Денег тоже.
- А убежища они попросить не могут?
- Насколько я понимаю, они уже пытались один раз, и их посадили на самолет обратно в Кишинев - они попрошайничали где-то и попались в лапы то ли менту, то ли городскому чиновнику. Кто знает?
- Им здесь легче пристроиться, чем в Штатах?
- Честно говоря, - сказал Сильвермен, - мне кажется, они думают, что они именно в Штатах.
Мужчины были худощавы, в белых рубашках и дешевых костюмах. Женщины - в национальной одежде, напоминающей наряды крестьянок в фильмах про Дракулу. Клем раздал им булочки и стаканчики с супом. Они бормотали слова благодарности. Ему было их жаль.
- Ночью им можно выбираться на часок ноги размять, - сказал Сильвермен, тихонько барабаня в еще более крошечную дверцу в другом конце комнаты, - В туалет сходить здесь, на вокзале. Я подыскиваю им юриста. Когда все будет готово, мы вытащим их отсюда. Сделаем их канадцами.
Крошечная дверца распахнулась. Из нее показалось и уставилось на них, моргая, длинное, желтоватого оттенка лицо.
- Buenas tardes,- сказал Сильвермен.
- Buenas tardes, señor, - ответил мужчина.
- Бывший гватемалец, - сказал Сильвермен Клему. - У них по приезде, если можешь представить, еще меньше с собой было. Эти добрые люди уступили им часть жилья.
Как бы в подтверждение его слов один из молдаван или румын приветливо помахал гватемальцу и, с усилием разгибая затекшую спину, начал передавать ему остатки еды. Клем опустился на колени у двери - больше похожей на люк, чем на дверь, - и заглянул внутрь. Вокруг единственной лампы, как на картине в стиле кьяроскуро, расположились мужчина и две печальные женщины; поприветствовав его кивком, они принялись за ужин. За ними в устроенной из картонных ящиков кроватке лежал четырех- или пятилетний ребенок и сосал кусок хлеба; блестящие равнодушные глаза уставились на Клема.
- Это не их ребенок, - глухим от волнения голосом произнес Сильвермен.
- Не их?
- Малыш, видимо, отбился в пути от родителей. Но они заботятся о нем, как о своем собственном.
Повозившись, ребенок вытащил из-под одеяла жестянку, старую банку из-под сухого молока или кофе, найденную где-нибудь в станционном мусоре. В крышке острым предметом была пробита дырка. Странным, вялым жестом мальчик помахал Клему.
- Иди, - подтолкнул Сильвермен. - Ты такого еще не видел.
На четвереньках Клем залез внутрь. Давая ему дорогу, взрослые отодвинулись в сторону. Женщины улыбнулись.
- Ноlа,- сказал ребенку Клем.
- Mira, - прошептал мальчик. Тонкими пальчиками он пытался открыть жестянку.
Клем вытащил из кармана монету, канадский доллар, и слегка поддел крышку; мальчик открыл коробку. Сначала из-за темноты было невозможно рассмотреть, что внутри (во мраке коробки что-то шевелилось), но кто-то приподнял за спиной Клема лампу, и свет выхватил голые мордочки двух облезлых мышей - этих живучих полуслепых, питающихся золой и мусором паразитов Клему часто приходилось видеть копошащимися на рельсах лондонской подземки.
- Son mίos, - сообщил мальчик, глядя на них со смесью любви и беспощадности, как маленький диктатор, улыбающийся толпе с балкона своего дворца.
Он бросил внутрь несколько хлебных крошек, затем быстро опустил крышку на место и засунул банку обратно в темные недра одеяла.
Клем не мог развернуться, не помешав остальным. Он поблагодарил мальчика, и секунду-другую они пристально смотрели друг на друга; затем, опустив голову, Клем начал медленно пятиться задом к выходу.
12
Он проспал лишь несколько часов и, проснувшись, обнаружил, что лежит одетый поверх покрывала, перерезанный пополам солнечным лучом. Ему снился какой-то беспорядочный сон. Он сам, пробирающийся среди мусорных куч. Комната. Станционный зал. Сильвермен? Да, Сильвермен, гватемальцы, от двери смотрел на него мальчик (на этот раз - огромными влажными глазами погибающего олененка из мультфильма). Сильвермен напирал на дверь епископским посохом и кричал: "Так велено!" - или: - "Приказы не обсуждают!" Тревожный, нелепый сон.
Клем сел. В гостинице и на улице за окном было тихо. Поднявшись, он подошел к окну, прищурился от света и, глядя на пересекавшие пустую улицу косые утренние тени, вспомнил, что сегодня воскресенье.
В ванной он прополоскал рот водой из-под крана. В голове чувствовалось какое-то раздражение, в точке над правым глазом - дергающая, как от электропровода, ноющая боль, уходящая на пару дюймов вглубь черепа. Наклонившись, он принялся разглядывать в зеркале глаз. Правый глаз, которым он глядел в видоискатель фотоаппарата. В силу своей профессии Клем знал кое-что о глазах - склера, сосудистая оболочка, миллионы клеток на сетчатке, где свет фокусируется.
Левой рукой он прикрыл левый глаз. Правый, оставшись в одиночестве, смотрел на него, как маленький испуганный зверек. Пригнувшись ближе, он разглядел признак воспаления, красноту на внутренней оболочке века, могущую оказаться началом чего-то, чего он со страхом ожидал уже давно. Может ли глаз пострадать от того, что он увидел? Слишком яркий свет ослепляет. Что еще? Хотя он изучал глаз, как подобие фотоаппарата, подобие изготовленной из стекла и металла камеры, глаз не был механизмом. Он жил, освещал лицо, омывался слезами. Неужели он мог смотреть на живого ребенка так же, как на двухдневный детский труп? Не может же быть, чтобы на таком тонком механизме это не отразилось? Не может быть. Не мог он в это поверить.
В спальне он нашел дистанционный пульт, включил телевизор и начал переключать каналы, пока не набрел на канал "Погода в США" ("Сегодня, Диана, за пределами Лоутона самая высокая температура ожидается около восьмидесяти…"). Картинку на экране было трудно разглядеть из-за солнца, но она была ему и не нужна, он только хотел слушать. Он испытывал странное влечение к этому каналу с тех пор, как наткнулся на него много лет назад в автодорожной гостинице в Техасе. Поначалу его рассмешило и поразило то, что целый канал отведен только прогнозу погоды; затем оказалось, что бесконечное описание переменных условий в местах, о которых он ничего или почти ничего не знал, успокаивало его, как в детстве убаюкивают голоса взрослых, обсуждающих что-то за столом поздним вечером.
Когда после короткой, проведенной в молчании поездки от "Юнион-стейшн" Сильвермен высадил его без пятнадцати четыре утра напротив гостиницы, он сказал ему, что собирается на следующий день погулять по городу, может быть, съездить на Ниагарский водопад. Сильвермен одобрил. Несмотря на избыток коммерческой рекламы, на водопад, несомненно, стоит взглянуть. Над водой скользят вагончики канатной дороги, и понаблюдать за новобрачными довольно забавно. Затем Клем протянул руку сквозь открытое окно машины, и они, суровые, как потерпевшие поражение генералы, обменялись рукопожатием, словно прощались не на ночь, а навеки.
В ящичках на столе у регистратуры Клем видел проспекты туристских компаний. Если попросить управляющего, он наверняка что-нибудь организует. Вместо того чтобы торчать целый день в номере гостиницы, можно поехать на автобусе, пообедать там, посмотреть водопад и вернуться к вечеру. Посещение водопада придаст смысл всей его поездке, прикидывал он, сознавая при этом, что размышляет вяло и что скоро придется брать себя в руки. Чем занимался? Ездил полюбоваться на водопад - одно из чудес света. И как водопад? Очень впечатляющий. Очень сильно впечатляет.
Он вытащил из холодильника с раскрашенной под дерево дверцей бутылку пива, пакетик соленых орешков и опять опустился на кровать, опершись о спинку. Если позже захочется есть, всегда можно будет послать за обедом в китайский квартал. Все остальное - болеутоляющее, напитки, сигареты - у него было с собой. На экране по горам и долам бродили тени в человеческом обличье. Пустыни, города. Передавали последние сводки из дельты Миссисипи, нагорий Виргинии, озера Флетхед. Из округа Калверт сообщали, что неожиданно налетевшим смерчем швырнуло сквозь витрину магазина ребенка, но смерч уже утих, население занималось ликвидацией поломок, а ребенок, в общем-то, чувствует себя неплохо.
В понедельник Клем уезжал. Он проспал мертвым сном тринадцать часов кряду и, проснувшись, обнаружил на ковре у двери новую записку. В ней сообщалось, что звонил господин Сильвермен (но Клем спал и ничего не слышал). Господин Сильвермен сожалел, что не сможет сегодня увидеться с господином Глассом - дела, совершенно неожиданное срочное задание. Он желал господину Глассу счастливого пути и надеялся встретиться с ним в другое время.