БОЙКАЯ ТОРГОВЛЯ ЖИВЫМ ТОВАРОМ
Однажды вечером Рейнхольд - так звали парня в солдатской шинели - разговорился более обыкновенного, верней сказать меньше заикался; речь шла о женщинах, и он ругал их на чем свет стоит. Франц хохотал до упаду: смотри, пожалуйста, он баб всерьез принимает! Вот бы не подумал про него; значит, у него тоже винтика не хватает, впрочем, они здесь все чокнутые - у одного то, у другого другое. Вот и Рейнхольд тоже - влюбился, понимаешь, в жену возчика с пивоваренного завода, и та сбежала от мужа ради него. Да беда в том, что Рейнхольду она уже надоела.
Франц сопел от удовольствия: до чего же забавный парень!
- Да пошли ты ее к черту!
Тот, заикаясь и делая страшные глаза, с трудом выговорил:
- Легко сказать! Женщины таких вещей не понимают, хоть повестки им пиши.
- А ты что же писал, Рейнхольд?
Рейнхольд плюнул и, заикаясь и корчась, выдавил:
- Чего там писал, сто раз говорил. А она уперлась: не понимаю, мол, и все тут, а ты, говорит, с ума спятил. Нет, этого ей, конечно, не понять. Что ж мне, держать ее у себя, пока не сдохну?
- Придется!
- Вот и она так говорит.
Франц расхохотался. Рейнхольд начал злиться.
- Да брось ты дурака валять.
Нет, у Франца это никак не укладывалось в голове. Отчаянный парень, газовый завод чуть не взорвал, а тут нюни распустил.
- Слушай, Франц, возьми ты ее себе.
- Да на что она мне?
- Ну вот, ты ее и бросишь.
Тут Франц пришел в полный восторг.
- Ладно уж, для тебя, так и быть, сделаю, можешь на меня положиться. Тебе, Рейнхольд, впору соску сосать, а не с бабами путаться!
- А ты сперва сам попробуй, а потом говори. Расстались, довольные друг другом.
А на следующий день после обеда Френце - жена возчика - явилась собственной персоной к Францу Биберкопфу. Как услышал он, что ее Френце зовут, сразу обрадовался; они, значит, как раз под пару: она - Френце, он - Франц. Она принесла ему от Рейнхольда пару рабочих ботинок на толстой подошве. Усмехнулся Франц про себя: вот они, иудины сребреники! И сама ведь принесла, Френце-то, - потеха! Скотина он все же, этот Рейнхольд. "А впрочем, - подумал еще Франц, - цена сходная, больше тут не запросишь".
Вечером он отправился с Френце искать Рейнхольда, но тот, конечно, словно в воду канул; ну, потом все пошло как по писаному; крики, слезы, и счастливая развязка ночью, в комнате Франца. Уже на следующее утро жена возчика помчалась к Рейнхольду, тот пошел было заикаться, но она и слова ему сказать не дала: пускай, мол, не беспокоится, он ей совершенно не нужен, у нее теперь есть другой, а кто - это уж его не касается. И только она успела убраться, как к Рейнхольду ввалился Франц в новых ботинках (он их на две пары шерстяных носков надел, больно уж велики). Приятели обнялись, похлопали друг друга по спине. Рейнхольд рассыпался в благодарностях, а Франц - сама скромность. "Пустяки, говорит, для тебя, брат, всегда готов постараться".
А жена возчика с места в карьер влюбилась в Франца; она и сама не подозревала, какое у нее сердце отзывчивое.
И Франц был рад, что она вдруг в себе такую щедрость души обнаружила, - он ведь любил людей, наш Франц, и сердцевед был великий. Он с удовольствием наблюдал, как Френце вила гнездышко. С чего она начнет, он отлично знал: первым делом женщины всегда принимаются за кальсоны да за дырявые носки. Но Френце вдобавок чистила ему по утрам ботинки, те самые, которые принесла от Рейнхольда, - это вызывало у Франца всякий раз новый взрыв веселости. А когда она спросила, чему он смеется, он ответил:
- Да уж больно велики ботинки, на кого они только сделаны! Мы в них с тобой вдвоем влезть можем.
Как-то раз они и в самом деле попробовали вдвоем всунуть ноги в один ботинок, но Франц явно преувеличил, ничего из этого не вышло.
Тем временем у заики Рейнхольда, у Францева разлюбезного дружка, завелась новая подруга. Звали ее Цилли, во всяком случае так она себя называла. Францу это было в высшей степени безразлично. В лицо он ее знал - видел несколько раз на Пренцлауерштрассе. Но когда заика примерно месяц спустя осведомился о Френце и спросил, сбыл ли он ее уже с рук, у Франца впервые шевельнулось смутное подозрение. Он ответил, что она - забавная штучка, и сначала было не понял, куда тот метит. Тогда Рейнхольд стал утверждать, что ведь Франц же обещал сплавить ее поскорее. На это, однако, Франц возразил, что еще слишком рано; новую невесту он заведет себе только весною: он приметил, что летних платьев у Френце нет, а покупать их ему не по карману; вот он ее к лету и спровадит. Рейнхольд недовольно заметил, что Френце и сейчас уже пообносилась, и вещи у нее не то чтобы зимние, а так, демисезонные, и в данный момент совсем не по погоде. Тогда у них завязался долгий разговор о термометрах и барометрах и о предстоящей в ближайшее время погоде. Справились в газетах. Франц стоял на том, что никогда нельзя в точности знать, какая будет погода, а Рейнхольд предсказывал наступление сильнейших морозов. И тогда лишь Франц сообразил, что его друг-приятель хочет отделаться и от Цилли; у той было манто из крашеного кролика, и Рейнхольд его на все лады расхваливал - хорош, дескать, мех! "Дались ему эти кролики, - подумал Франц, - вот ведь пристал!" А вслух сказал:
- Да ты, брат, спятил, куда мне вторую, когда одна уж сидит на шее! Дела тоже не ахти как идут, а воровать я вроде не ворую.
- Да двоих тебе и не нужно. Я про двоих и не говорил. Не могу же я требовать от человека, чтобы он с двумя бабами путался! Ты ж не турок.
- Я про то и говорю.
- И я про то же. С двумя! У меня этого и в мыслях не было. Этак можно и с тремя! Нет, а ты первую-то сплавь кому-нибудь; или некому?
- Как это сплавь?
Что это он опять задумал? Чудной какой-то парень.
- Уступи ее кому-нибудь по сходной цене, Френце эту, - вот и все дело.
Франц в восторг пришел и хлоп того по плечу.
- Ух ты, проныра, черт возьми, сразу видать, человек культурный, я тебе и в подметки не гожусь. Будем, значит, перепродавать их из рук в руки, как на толкучке во времена инфляции, а?
- А почему бы и нет? Бабья этого слишком уж много развелось.
- Верно, что много! Силен ты, мужик, черт тебя подери!
- Ну, так как же?
- Ладно, заметано. Так и быть, поищу кого-нибудь. Авось найду. А перед тобой я прямо щенок! Фу-ты ну-ты!
Рейнхольд искоса взглянул на него. Мозги у человека с вывихом. Короче говоря, дурак он феноменальный, этот Франц Биберкопф. Неужели он в самом деле помышлял посадить себе сразу двух баб на шею?
А Франц был настолько восхищен этой сделкой, что с места в карьер отправился к горбуну Эдэ; тот сидел в своей норе. Франц ему все выложил: так, мол, и так, не хочет ли перенять девчонку, потому что у него, Франца, намечается другая, а от этой желательно отделаться.
Тому это пришлось как раз кстати, ему, видишь ли, работать надоело, решил поболеть. Получит вот пособие по болезни и отдохнет малость, а девчонка будет закупать для него продукты и ходить в больничную кассу за деньгами. Только если она осесть у него захочет, - это не выйдет, он не таковский, его не проведешь!
Не откладывая дела, Франц на следующее же утро, перед тем как выйти из дому, устроил жене возчика ни за что ни про что страшнейший скандал. Та не осталась в долгу. Францу только того и надо было: раззадорил сам себя, кричит в голос. Через час все было в порядке: горбун помогал ей собирать вещи, Франц в ярости убежал, а жена возчика переселилась к горбуну, потому что ей больше некуда было деваться. Горбун сходил к врачу, сказался больным, и вечером они уже вдвоем ругали Франца Биберкопфа на чем свет стоит.
А к Францу заявилась Цилли. Что тебе, дитя мое? Болит у тебя что-нибудь? Где у тебя бобо, ах ты, бедная!
- Вот, меня просили передать вам этот меховой воротник.
Франц взял мех и одобрительно кивнул головой. Шикарная штука. Откуда это у парня берутся такие хорошие вещи? В тот раз были только ботинки. А Цилли, ничего не подозревая, щебечет:
- Вы с моим Рейнхольдом, должно быть, большие друзья?
- О да! - смеется Франц. - Он посылает мне иногда продукты и кое-что из одежды, что у него лишнее. Недавно прислал вдруг ботинки. Ботинки, ни с того ни с сего. Да вот они, полюбуйтесь сами. Черт, где же они? Уж не стащила ли их Френце, этакая стерва придурковатая! Да где же они, в самом деле? А, вот! Взгляните-ка, фрейлейн Цилли, он прислал мне их в прошлый раз.
Ну, что вы скажете? Настоящие ботфорты! В них сразу трое могут поместиться. Ну-ка, всуньте сюда ваши ножки.
Она не заставила себя просить, всунула ноги в башмаки - хохочет, заливается, чистенько так одета, в черном манто с меховой отделкой, и сама хорошенькая, просто загляденье, так бы вот и съел ее. Олух этот Рейнхольд, право слово, от такой-то ягодки отказываться, и откуда он вечно таких красоток выкапывает? Стоит она, как кот в сапогах, а Франц думает: все, как и в прошлый раз; выходит дело, абонемент у него на баб, как все равно на ежемесячный журнал! Скинул он туфлю, сунул вслед за Цилли ногу в башмак, та визжать, но его нога все-таки влезла; хотела она убежать, да не тут-то было, так и запрыгали вместе, в одном ботинке. Допрыгали до стола, тут Франц другой ногой во второй ботинок. Того и гляди оба полетят на пол. Так и вышло… Визг, возня… Барышня, отвернитесь, пожалуйста - пусть их веселятся вдвоем, сейчас перерыв по делам кассы взаимопомощи, зайдите немного позже - от 5 до 7 часов вечера…
- Послушай, Франц, ведь меня Рейнхольд ждет. Ты ему ничего не скажешь? Пожалуйста, не говори, я тебя очень прошу.
- С какой же стати, кисанька?
А вечером он принял ее с рук на руки, маленькую плаксу, со всем приданым. Весь вечер они вдвоем на все лады честили Рейнхольда. Цилли - мировая девчонка, и гардероб у нее хороший. Манто почти новое, и туфельки бальные. И все сразу привезла с собой. Черт возьми, неужели все это Рейнхольд ей подарил, в рассрочку, должно быть, покупает.
* * *
С тех пор Франц стал смотреть на Рейнхольда с восхищением. Вот орел! Но работу он Францу задал нелегкую, и уже с тревогой подумывал Франц о конце месяца когда великий молчальник Рейнхольд наверняка снова заговорит. И вот в один прекрасный вечер входит Франц в метро на Александерплац против Ландебергерштрассе, вдруг откуда ни возьмись Рейнхольд - спрашивает, что Франц собирается делать вечером. Что это он? Ведь месяца еще не прошло, в чем дело? К тому же Франца ждет Цилли, но пойти куда-нибудь с Рейнхольдом - с полным нашим удовольствием. И вот они не спеша пошли пешком - как бы вы думали, куда? - вниз по Александерштрассе на Принценштрассе. Франц пристал к Рейнхольду: куда, мол, путь держим? К Вальтерхену, пропустить по одной? Выпытал наконец. В приют Армии Спасения на Дрезденерштрассе! Захотелось ему проповедь послушать. Вот те на! Всегда он так, с заскоками парень! Словом, в тот вечер Франц Биберкопф впервые побывал у солдат Армии Спасения. Чудно было - Франц смотрел и диву давался.
А в половине десятого, когда начали призывать к покаянию в грехах, Рейнхольда словно муха какая укусила - вскочил и вон из зала; бежит, будто за ним гонятся. Да что это с ним? Догнал его Франц на лестнице. Тот ругается на чем свет стоит.
- Смотри в оба, - говорит, - они здесь тебя так обработают, что небо с овчинку покажется. Будешь делать, что скажут, и не пикнешь.
- Это я-то? Шалишь, брат, со мной этот номер не пройдет.
Но Рейнхольд продолжал в том же духе и на улице, и в пивной на Принценштрассе; все остановиться не мог, и тут-то он проболтался.
- Хочу покончить с бабами, Франц, не могу я больше.
Вот номер!
- А я-то жду не дождусь, когда ты следующую мне пришлешь.
- По-твоему, я только мечтаю, как бы тебе через неделю Труду-блондинку сбыть? Нет, так дело не пойдет…
- За мной, Рейнхольд, задержки не будет! На меня ты можешь положиться! По мне, пускай хоть еще десяток девчонок явится, мы их всех пристроим.
- Оставь меня в покое с этими бабами, Франц. Не хочу больше, понял?
Пойди-ка пойми его! Что он раскипятился?
- Коли тебе баба надоела, то и брось ее. Проще простого! Отшить их всегда можно. Последнюю, что сейчас у тебя, я еще возьму, а потом - шабаш!
Ясно как дважды два - четыре! Чего он глаза пялит? Ишь уставился! Если хочет, может оставить себе последнюю. Я не против. Вот чудак человек! Побрел теперь к стойке за кофе с лимонадом! Водки не пьет, хмелеет быстро, с катушек валится, а туда же, с бабами путаться.
Некоторое время Рейнхольд упорно молчал, но затем, выдув три чашки своей бурды, снова развязал язык.
"Едва ли кто-нибудь решится оспаривать высокую питательность такого продукта, как молоко. Оно полезно детям, особенно грудным младенцам, а также и больным, для повышения общего тонуса, особенно в сочетании с другими высококалорийными продуктами. Диетическим продуктом, к сожалению, не оцененным по достоинству, можно считать и баранину. Это признано всеми медицинскими авторитетами".
Молоко так молоко. Но, разумеется, реклама не должна принимать уродливые формы.
Что до меня, - думает Франц, - то я за пиво, что может быть лучше свежего бочкового пива?
Рейнхольд вскинул на Франца глаза - совсем раскис парень, того и гляди слезу пустит.
- В приюте Армии Спасения я был уже два раза, Франц. Говорил я там с одним, пообещал ему встать на путь праведный, держался, пока сил хватало, а потом - опять!
- Да в чем дело-то?
- Ты же знаешь, как быстро мне любая баба надоедает. Какой-нибудь месяц, и кончен бал! Почему, я и сам не знаю. Просто с души воротит. А до этого с ума по ней сходил - поглядел бы ты на меня, хоть в желтый дом сажай. А потом ни черта, с глаз долой, не могу я видеть ее, не могу, приплатил бы, только чтоб ее не видеть.
Удивляется Франц:
- Может, ты и впрямь ненормальный? Погоди-ка…
- Так вот, пошел я как-то в Армию Спасения, все им рассказал, а потом с одним там помолился.
Франц глаза выпучил.
- Что? Молился?
- А что ж делать, когда так погано на душе? Черт возьми! Ну и парень! Видали такого?
- И действительно, помогло, месяца на полтора, на два, мысли какие-то другие появились, взял себя в руки - как будто и полегчало.
- Послушай, Рейнхольд, сходил бы ты в клинику, на прием. А то, пожалуй, не следовало тебе сейчас смываться оттуда, из зала? Прошел бы вперед да покаялся. Меня, что ли, постеснялся?
- Нет, нет, я больше не хочу. Больше уж не поможет, и ерунда, чушь все это. И чего мне вперед лезть и молиться, я же ни в бога, ни в черта не верю.
- Это я понимаю. Раз ты не веришь, то оно не поможет. - Франц задумчиво посмотрел на своего приятеля, мрачно уставившегося в пустую чашку. - Чем бы тебе помочь - ума не приложу. Надо обмозговать это дело. Надо бы тебе вкус отбить от баб, да как?
- Вот, например, сейчас меня прямо тошнит от Труды-блондинки. А ведь и пары дней не пройдет, появится на горизонте какая-нибудь Нелли или Густа, или как ее там будут звать; посмотришь тогда на Рейнхольда, как спичка вспыхну! Одно в голове: "Уж эта должна быть моя! Любой ценой!"
- Что ж тебе в них так уж нравится?
- Ты хочешь сказать, чем они меня прельщают? Как тебе объяснить? Ничем особенно. В том-то и штука. Одна, скажем, подстрижена "под мальчика", другая веселая, пошутить любит… Почему они мне нравятся, я и сам никогда не знаю, Франц. Да баба и сама удивляется, когда я вдруг так на нее распалюсь и бросаюсь, как бык на красную тряпку. Спроси любую - хоть Цилли. Ничего не могу с собой поделать, хоть плачь.
Франц смотрит на Рейнхольда во все глаза.
Есть жнец, Смертью зовется он, властью от бога большой наделен. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Скоро работать он станет, всех нас серном достанет.
Странный парень! Франц улыбается. А Рейнхольд и не думает улыбаться.
Есть жнец, Смертью зовется он, властью от бога большой наделен. Скоро работать он станет…
И Франц думает: надо, братец, за тебя взяться как следует. Придется тебя разок проучить, чтобы нос не задирал. А вслух говорит:
- Ладно, придумаем что-нибудь, Рейнхольд. Сегодня же расспрошу Цилли.
ПОРАЗМЫСЛИВ, ФРАНЦ ВДРУГ РАЗОМ ОХЛАДЕЛ К ТОРГОВЛЕ ЖИВЫМ ТОВАРОМ. ЭТО ДЕЛО НЕ ДЛЯ НЕГО!
- Цилли, погоди на колени садиться. И не бей меня с места в карьер. Ведь ты моя кисанька. Ну-ка, угадай, с кем я только что виделся?
- И знать не желаю.
- Цыпочка моя, пупсик, ну, угадай, ну? С Рейнхольд ом!
Тут Цилли начинает злиться. Почему бы это?
- С Рейнхольдом? Вот как? Что же он рассказывал?
- Да много чего.
- Вот как? А ты и уши развесил, веришь всему?
- Да нет же, нет, детка.
- Ладно, тогда я ухожу. Ждешь его здесь битых три часа, а он шляется черт знает где, да еще мне об этом рассказывать собирается!
Какая муха ее укусила?
- Да нет же. Это ты, детка, должна мне кое-что рассказать!
- О чем? Ничего не понимаю!
И поехала, и поехала. Цилли, эта маленькая чернушка, вошла в раж, временами у нее от злости даже дух захватывало. А Франц ее знай тискает и целует, уж больно хороша она в гневе - раскраснелась вся, пылает, этакая птичка с яркими перышками, а как начала вспоминать все по порядку, еще и расплакалась.
- Так вот, Рейнхольд этот, он женщине не друг, не любовник и не кот даже. Вообще он не мужчина, а сволочь! Прыгает воробышком по улице, чирик-чирик - то одну клюнет, то другую. О чем могут кой-что порассказать тебе десятки женщин. Уж не думаешь ты, что я была у него первая или даже восьмая? Куда там - сотая, может быть. Да он и сам счет потерял! Сколько у него перебывало. А что он с ними вытворял, Франц, выдай этого бандита, донеси на него - я уж тебя отблагодарю… Да что я, у меня и не осталось ничего, тебе за него и в сыскном заплатят! Посмотришь на него со стороны, как он сидит задумавшись и тянет свой цикорий, бурду эту самую - нипочем не догадаешься, что это за тип. А он посидит, посидит, да вдруг и привяжется к какой-нибудь девчонке.
- Это он все рассказывал!
- Сначала думаешь: что, мол, этому парню надо? Шел бы лучше в ночлежку, проспался бы как следует. А он не отстает, и оказывается, что кавалер он хоть куда, умеет пыль в глаза пустить. Поверишь ли, Франц, его тогда и узнать нельзя! Просто диву даешься: что это с ним сделалось, омолодился по Штейнаху, что ли? А он и так, и сяк, и разговоры, и танцы…
- Что? Рейнхольд танцует?
- А ты думал? Где ж мы познакомились с ним? На танцульке, на Шоссештрассе.
- Ишь ты какой резвый!
- Он любую окрутит, Франц, будь покоен, что замужнюю, что девицу, уж он не отстанет, пока не добьется своего.
- Ай да молодчик!
Франц хохотал до слез. Не сули мне верность, клятв я не хочу, знаю, всех нас тянет к новому лучу. Сердцу пылкому невыносим покой, сердце вечно ищет радости живой… Не сули мне верность, друг мой дорогой, дух мой юный ветрен так же, как и твой.
- Смешно тебе? Может, ты и сам такой?
- Да нет же, Цилликен, парень-то больно чудной. Теперь вот опять скулит, что не может оставить баб. "Нет, я не в силах оставить тебя…" - Франц снял куртку. - Сейчас у него Труда-блондинка, как ты думаешь, не забрать ли мне ее от него?