Ушли. Сторожу стало страшно, да и зло его взяло. Забился в своих путах. Как бы выбраться отсюда? И двери не закрыли, ведь могут другие войти и тоже поживиться. Рук ему так и не удалось высвободить, но проволока на ногах распуталась. Куда идти? Он же не видит ничего. Старик согнулся в три погибели и засеменил маленькими шажками, с креслом на спине, как улитка со своим домиком. Бредет наугад через всю контору, крепко ему руки связали, не распутаешь шнур, да и толстого пальто с головы не сбросить. То и дело натыкаясь на мебель, он добрался наконец до дверей, но протиснуться в них не смог. Остервенел он тут, отступил на шаг и трах креслом в дверь. Потом еще и еще раз, и давай дубасить - то спиной идет вперед, то боком. Кресло держится, не сползает, а дверь трещит вовсю. По всему дому гул пошел! Ничего не видит сторож и знай бухает в дверь; должен ведь кто-нибудь наконец услышать! Погодите, сволочи, попомните вы меня, только бы освободиться от пальто!
Стал он тут на помощь звать, но сам себя не слышит, мешает пальто. Впрочем, через несколько минут проснулся хозяин, и со второго этажа прибежали люди. А старик в этот момент лишился чувств, рухнул в кресло и свесился набок. Шум поднялся, гвалт! Караул! Ограбили! Сторожа связали! Вольно же вам в сторожа такого старика нанимать; экономят на спичках!
А у новой шайки - праздник!
На кой черт нам Пумс и Рейнхольд? И без них дело пойдет!
Дело-то пошло, только "е так, как они думали.
ПОШЛО ДЕЛО - ЖЕСТЯНЩИК ЗАСЫПАЛСЯ И ВЫЛОЖИЛ ВСЕ
Встретил Рейнхольд жестянщика в пивной на Пренцлауерштрассе, подошел и говорит, чтоб вернулся к ним, они, дескать, искали другого слесаря, да не нашли. Прошли они в комнату за стойкой; Рейнхольд спрашивает:
- Почему ты не хочешь идти к нам? Что ты вообще делаешь? Мы уже кое-что слышали.
- Потому что не желаю, чтобы мной помыкали.
- Значит, у тебя есть сейчас другая работа?
- Это вас не касается, какая у меня работа.
- Я вижу, у тебя деньги завелись, но, знаешь, так не пойдет: работал с нами, деньги зашибал, а теперь - больше не желаю, до свидания. Так, брат, не полагается!
- Хорошенькое дело - не полагается. Орете, что я ничего не, умею, а потом вдруг - нате вам: идем снами, Карл.
- И пойдешь, потому что у нас замены нет. А не хочешь идти - гони назад деньги, которые получил за прежнюю работу. Гастролеров нам не нужно.
- Эти деньги придется тебе взыскивать с меня cудом, Рейнхольд. Были они у меня да сплыли.
- В таком случае ты обязан пойти на дело вместе с нами.
- Сказано тебе - не хочу!
- Карл, ты же знаешь, мы тебе все ребра перелом маем, и придется тебе потом с голоду подыхать.
- Не смеши людей! Ты, верно, хватил лишнего, а? Думаешь, я - как та маленькая сучка, с которой ты сделал, что хотел?
- Ах, вот ты как? Ну, ладно, катись пока цел! Сучка ты или нет - мне наплевать. Но хорошенько обмозгуй, что я тебе сказал. Мы еще поговорим об этом.
- С нашим удовольствием.
Есть жнец, Смертью зовется он…
Рейнхольд обсудил со своими положение. Без слесаря им не обойтись, а сезон в разгаре, и Рейнхольд уже договорился с двумя скупщиками, которых он благополучно отбил у Пумса. Карла-жестянщика наао взять в оборот. А в случае чего этот прохвост в два счета из союза вылетит!
Почуял Карл, что против него что-то затевается. Отправился он к Францу - тот целыми днями сидел дома. Думал Карл разузнать у него, в чем дело, а то и на свою сторону перетянуть. Но Франц заявил:
- Сперва ты подвел наев этом деле на Штралауерштрассе, а теперь и совсем не желаешь нас знать, о чем же тут говорить?
- Потому что я не хочу работать с Рейнхольдом. Он мерзавец, ты его не знаешь.
- Нет, он парень хороший.
- Дурак ты, дурак, ты же понятия не имеешь, что творится на свете. Возьми глаза в руки!
- Не морочь мне голову, Карл, с меня и так довольно. Нам работать надо, а ты нас подводишь. Берегись, плохо тебе придется.
- Кого мне беречься? Рейнхольда? Ой, умру со смеху. Животики надорвешь! С ним-то я управлюсь. Он, верно, принимает меня за маленькую сучку, которую… Ну, ладно, я ничего не сказал. Пусть-ка он меня тронет.
- Проваливай, брат, проваливай, но я тебе говорю - берегись!
И вот надо ж было случиться, что два дня спустя жестянщик пошел с двумя товарищами провернуть дело на Фриденштрассе и засыпался. Тележника тоже замели, и только третьему, который стоял на стреме, удалось смыться. А в сыскном живо докопались, что Карл принимал участие в ограблении магазина на Эльзассерштрассе. Отпечатки его пальцев на кофейной чашке сторожа остались? Остались! Вот и достаточно.
* * *
"Почему же я, однако, засыпался? - думает Карл. - Как это лягавые могли пронюхать? Не иначе, как этот мерзавец Рейнхольд донес! По злобе! За то, что я не пошел с ними. Он, собака, хочет меня завалить, этакая сволочь, заманил нас в ловушку! Подлец, негодяй, каких еще свет не видывал!" Тележнику Карл дал знать, что во всем виноват Рейнхольд, это он нас "засветил", надо пришить его к делу. Тележник при встрече в коридоре кивнул головой в знак согласия. Тогда Карл попросился к Следователю и сразу же заявил:
- Третьим с нами был Рейнхольд, но он успел скрыться.
Рейнхольда задержали в тот же день. Он все отрицает и доказывает свое алиби. У следователя ему устроили очную ставку, и эти сволочи показали, что он тоже принимал участие в ограблении магазина готового платья на Эльзассерштрассе. Рейнхольд побледнел от ярости. Следователь слушает, поглядывает на их искаженные ненавистью лица и думает: тут дело нечисто - уж больно они злы друг на друга. И верно, два дня спустя выясняется, что алиби у Рейнхольда действительно есть. Он хоть и сутенер, но в этом деле не замешан.
Наступил октябрь.
Рейнхольда выпустили на свободу. Впрочем, в полиции-то знают, что рыльце у него в пушку - теперь его возьмут под строгое наблюдение. Но на тележника и на Карла следователь накричал, чтобы они не смели зря оговаривать людей, потому что Рейнхольд доказал свое алиби. Тем, понятно, и крыть нечем.
Сидит Карл в камере - так и пышет злобой. Вскоре пришел к нему на свидание его шурин, брат его разведенной жены, с которым он остался в хороших отношениях. С его помощью Карл нанял адвоката - попросил подобрать опытного специалиста по уголовным делам. Нашелся адвокат. Карл попытал его малость, насколько тот понимает толк во всяких тонкостях, и спросил, что полагается за содействие при погребении трупа убитого.
- То есть как это содействие при погребении?
- Ну, если найдешь человека, который уже мертв, и закопаешь его?
- Может быть, такого, которого вы хотели скрыть, который был застрелен полицией или что-нибудь в этом роде?
- М-да, во всяком случае, такого, которого не сам убил, но все же не хочешь, чтоб его нашли… Что полагается за это по закону?
- Что ж, вы этого убитого знали, вы рассчитывали что-нибудь получить за то, что вы его закопали?
- Нет, просто так, по дружбе - помочь хотел. Убили человека - труп лежит, и не желательно, чтобы его обнаружили.
- Чтобы кто обнаружил? Полиция? Что ж, в принципе это всего лишь сокрытие находки. Но при каких обстоятельствах этот человек погиб?
- Не знаю. Меня при этом не было. Я же только для примера спрашиваю, по чужому делу. Я и не помогал вовсе. Даже и не знал ничего, ровно ничего. Лежит человек, мертвый. И вот мне говорят: давай закопаем его.
- Кто же вам это говорит?
- Чтоб закопать? Да какая разница? Я только хочу знать, что мне за это может быть? Совершил ли я какое преступление, если помог закапывать?
- Постойте, постойте. Так, как вы мне рассказываете, это, собственно, даже не преступление или, во всяком случае, не тяжкое. Конечно, если вы сами совершенно непричастны к убийству и не были заинтересованы в нем. А почему же вы тогда помогали?
- Я же говорю, что я только закапывать помогал, по дружбе, ну да все равно почему; короче говоря, в убийстве я не принимал никакого участия, да и прятать этот труп мне не было никакого интереса.
- Этот человек был убит по приговору какого-нибудь вашего судилища, так, что ли?
- Предположим, что так.
- Послушайте, держитесь вы подальше от таких дел. Я, собственно, все еще не понимаю, куда вы гнете?
- Ну, большое вам спасибо, господин адвокат, я уже узнал то, что хотел.
- Может быть, вы мне расскажете об этом подробнее?
- Подумаю, утро вечера мудреней.
Всю ночь после этого Карл-жестянщик ворочался на койке и никак не мог заснуть, ругал себя последними словами. "Дурак я, дурак! Такого дурака еще свет не видывал, хотел пришить Рейнхольда к делу, а теперь он, наверно, почуял неладное и дал тягу, ищи ветра в поле. Дурак я, дурак. А он, подлец такой, засветил меня! Ну погоди же, я до тебя еще доберусь".
Карлу казалось, что ночь тянется бесконечно, когда же наконец подъем? Эх, была не была! За простую помощь при закапывании ничего не припаяют, а если и дадут пару месяцев, то тому вкатят пожизненную, а то и вовсе в расход спишут. Интересно, когда следователь приходит на работу? Который теперь час? Рейнхольд, наверно, уже в поезде, к границе подъезжает… Такого негодяя еще свет не видывал! А Биберкопф с ним дружит, чем же он теперь жить будет с одной-то рукой? Настоящим инвалидам войны и то не очень помогают.
Но вот в тюрьме, в том доме, где все жильцы как на ладони, пробуждается жизнь. Карл, не теряя времени, просигналил, как положено, и в одиннадцать часов он уже стоял перед следователем. Тот, понятно, глаза выпучил.
- Однако и злы же вы на этого Рейнхольда. Второй раз его оговариваете. Смотрите, как бы вам самому не попасть впросак, милейший!
Но Карл дал такие точные показания, что сразу после обеда вызвали машину, туда уселись: следователь, два дюжих полицейских и между ними Карл в наручниках. Ну, поехали в Фрейенвальде.
* * *
Едут знакомой дорогой. Хорошо ехать. А еще лучше бы выпрыгнуть из машины. Да где там! Сволочи, руки связали, ничего не поделаешь. И шпалеры у них при себе. Так что ничего не поделаешь, как ни крути. Едут, шоссе летит навстречу. Мицци, ты мне всех милей, дарю тебе сто двадцать дней… Сядь ко мне на колени. Какая славная была девушка, а этот негодяй, этот Рейнхольд, по трупам шагает. Ну погоди же! Вспомнишь Мицци… Вот откушу тебе язык… Как она целоваться-то умела! Шофер тогда еще спрашивал, куда ехать: направо или налево? Я и говорю - все равно куда! Милая ты моя, милая девушка…
Вышли из машины, спустились с холма и - в лес.
Хорошо в Фрейенвальде, это - курорт, маленький курорт. Дорожки в саду кургауза, как всегда, аккуратно посыпаны желтым гравием, вон там, в стороне, ресторан с террасой, где мы тогда втроем сидели. На эстраде еще эту песенку пели, как ее? "Хорошо в Швейцарии, горы - справа, слева. Выше всех одна гора под названьем Дева…" Потом он пошел с нею в лес, а меня отшил, за пару сотен продал я бедную девчонку этому мерзавцу и вот теперь из-за него же и влип.
Вот и лес, стоит он в осеннем уборе, ярко светит солнце, не шелохнутся верхушки деревьев.
- Надо идти в этом направлении, у него был карманный фонарь, найти будет нелегко, но если я это место увижу, то сразу узнаю, это была прогалина, на ней одна ель, совсем покосилась, и тут же ложбинка.
- Ложбинок здесь много.
- Погодите-ка, господин комиссар. Кажется, мы зашли слишком далеко. Это было минутах в двадцати ходьбы от гостиницы. Так далеко, во всяком случае, мы не забирались.
- Но вы же говорили, что вы бежали тогда?
- Да, но только в лесу, по дороге бежать было опасно, мы обратили бы на себя внимание.
А вот и прогалина с покосившейся елью, все осталось так, как было в тот день… Я - вся твоя. Убита она, сердце ее убито, глаза, уста - все неживое… Пройдемся еще немного! Ой, не жми так - задушишь!..
- Видите вон черную ель? Тут оно и есть!
Ехал отряд всадников на низкорослых гнедых лошадках, ехал издалека. Всадники все время расспрашивали про дорогу, пока не добрались до большого озера. Там они спешились, привязали коней к развесистому дубу и пали ниц на берегу озера и стали творить молитву. Потом раздобыли лодку и переправились на другую сторону. Они воспевали озеро, они обращались к нему. Но не клад искали они в этом озере, они хотели только поклониться ему, великому озеру, ибо вождь их покоился на дне его. Вот почему пришли сюда эти люди.
Полицейские захватили с собой лопаты. Карл-жестянщик походил, походил и наконец указал место. Всадили они в землю лопаты и сразу же заметили, что почва рыхлая, стали рыть глубже, глубже, землю выбрасывают наверх из ямы. Ясно, тут уже рыли, в земле попадались еловые шишки. Карл стоит и смотрит, Смотрит и ждет. Ведь это ж было тут, вот на этом самом месте, тут они девчонку и закопали.
- На какой глубине вы ее закопали?
- С четверть метра будет, не больше.
- Тогда бы мы уже нашли ее.
- Да я точно знаю, что это тут. Ройте глубже.
- Ройте. Что ж рыть, если тут ничего нет? Долго рыли. Все вокруг переискали. Из глубины выкопали зеленую еще траву. Значит, тут кто-то не дольше, как сегодня или вчера, копал. Ну, теперь-то она должна показаться. Карл все время зажимает себе нос рукой… Ведь она, должно быть, уже совсем разложилась, сколько времени с тех пор прошло, да и погода стоит сырая. Один из полицейских в яме вдруг спрашивает:
- А что на ней было надето?
- Темная юбка и розовая блузка.
- Шелковая?
- Может, и шелковая. Во всяком случае, светло-розовая.
- Такая?
В руках полицейского кусочек кружевной оборки, она вся в земле выпачкана, но видно, что розовая. Полицейский показал свою находку следователю.
- Может быть, это от рукава? Стали дальше копать. Ясно: тут что-то было зарыто.
Вчера, а может быть даже сегодня, тут кто-то работал. Карл стоит как громом пораженный: так и есть, Рейнхольд почуял опасность, вырыл труп и, вернее всего, бросил его куда-нибудь в воду. Ловок, ничего не скажешь! Следователь посовещался в сторонке с комиссаром, долго говорили, комиссар что-то записывал в книжечку. Затем они втроем возвращаются к машине; один полицейский остался у ямы.
По дороге следователь спрашивает Карла:
- Стало быть, когда вы явились, девушка была уже мертва?
- Да.
- Как вы это докажете?
- А что?
- Как что? А если ваш Рейнхольд скажет, что это вы ее убили или помогали ему при убийстве?
- Тащить труп я ему действительно помогал. А с чего же я бы стал убивать девчонку?
- Да с того же, с чего он ее убил или якобы убил.
- Да я же вовсе и не был с ней в тот вечер.
- Зато вы были с ней днем.
- Да потом-то я с ней ведь не был. Когда я ушел, она еще живая была.
- Трудно вам будет доказать свое алиби.
В машине следователь снова обратился к Карлу:
- А где вы были вечером или ночью после этого дела с Рейнхольдом?
Ах ты, чтоб тебя, ну, ладно, будем играть в открытую.
- Я уехал за границу, он дал мне свой паспорт, я и уехал, чтобы доказать свое алиби на случай, если дело откроется.
- Странно, очень странно. Ну, а зачем вы вообще это сделали? Ведь это черт знает что! Вы с ним друзьями были?
- Да, вроде. К тому же я человек небогатый, а он мне денег дал.
- Что ж, теперь он уже больше вам не друг? Или, может быть, у него денег больше нет?
- Нет, господин следователь, он мне не друг. Вы же знаете, за что я сижу - за дело со сторожем и так далее. Это он меня продал.
Следователь и комиссар переглянулись. Машина мчится стрелой, ныряет в ухабах, подскакивает, шоссе несется навстречу. Здесь я проезжал с нею, дарю тебе сто двадцать дней…
- Стало быть, не поладили вы с ним, и дружбе вашей конец?
- Да уж так это в жизни бывает… (эге, это он меня на пушку берет, нет, брат, по дешевке не купишь, не на такого напал… Ага, постой, знаю, что сказать!) Дело в том, господин следователь, что этот Рейнхольд человек отчаянный, он и меня хотел вывести в расход.
- Вот как, разве он предпринимал что-нибудь против вас?
- Нет, но он намекал на это.
- И больше ничего?
- Нет.
- Ладно, посмотрим.
* * *
Труп Мицци нашли два дня спустя в лесу, примерно в километре от той ложбинки. Случилось это так: как только это дело попало в газеты, два огородника заявили в полицию, что недавно видели в тех местах проходившего по лесу человека. Он тащил чемодан, как видно очень тяжелый. Они еще тогда в толк не могли взять, что такое он тащит. Потом этот человек присел отдохнуть в ложбинке. Когда они возвращались полчаса спустя той же дорогой, он все еще сидел там, без пиджака. Чемодана они тогда уж больше не заметили, вероятно он стоял внизу. Они довольно подробно описали наружность этого человека: ростом он примерно 1,75 метра, очень широк в плечах, в черном котелке, в летнем костюме цвета "перец с солью", волочит ноги, будто не совсем здоров, а лоб у него очень высокий и весь в поперечных морщинах.
В том месте, которое указали огородники, ложбинок великое множество, собаки-ищейки сбились со следа. Тогда перекопали все ближайшие ямы подряд. В одной из них уже после первых ударов заступом натолкнулись небольшую коричневую картонку, перевязанную шлагатом. Когда комиссары открыли ее, в ней оказались принадлежности женского туалета: рваная сорочка, длинные светлые чулки, старое коричневое шерстяное платье, грязные носовые платки и две зубные щетки. Картонка, правда, мокрая, но не насквозь. Похоже, будто она лежит тут недолго. Странно. На убитой была ведь розовая блузка.
А вскоре после этого в другой ложбинке нашли и чемодан, труп лежал в нем согнутый вдвое и крепко стянутый шнурками от штор. В тот же вечер приметы предполагаемого убийцы были переданы по телеграфу во все полицейские участки, городские и иногородние.
* * *
Рейнхольд еще в тот раз, когда его допрашивали в полицейпрезидиуме, сразу догадался, чем это пахнет. И вот он спешит впутать в это дело Франца. Тот вполне мог быть убийцей!
Что может доказать жестянщик Карл? Навряд ли меня видели в Фрейенвальде. А если кто и видел в гостинице или на шоссе, то не беда, попробую-ка я с Францем поговорить. Если тот на время скроется, все непременно подумают, что он замешан в этом деле.
Выйдя из полиции, Рейнхольд в тот же день пошел к Францу. "Выдал нас жестянщик, говорит, надо тебе смываться". Франц собрался в четверть часа, Рейнхольд ему помогал; вместе они на чем свет стоит ругали Карла. Ева поместила Франца у своей старой подруги Тони в Вильмерсдорфе. Рейнхольд поехал с ним на машине, там они вместе и купили чемодан. Рейнхольд намеревается укатить за границу, ему нужен вместительный чемодан, сперва он было хотел взять сундук, но потом все-таки остановился на фибровом чемодане. Выбрали самый большой, какой он мог сам унести. На носильщиков нельзя положиться, все они шпики - еще выследят. Ну, пока, Франц, свой адрес я тебе сообщу. Кланяйся Еве!