Пишут, что в Дунае утонули два берлинских гребца и что летчик Нунгессер упал и разбился со своей "Белой птицей" у берегов Ирландии. Что тут особенного? А газетчики надрываются. Купишь такую газетку за десять пфеннигов, а потом бросишь ее или оставишь где-нибудь. Или вот, например, сообщение: толпа пыталась линчевать венгерского премьер-министра за то, что его автомобиль задавил мальчишку в какой-то деревне. А что, если б его в самом деле линчевали? Тогда заголовок в газете гласил бы: "Линчевание венгерского премьер-министра близ города Капошвара". И шуму было бы еще больше. Шибко образованные люди немедленно прочли бы вместо "Lynch" "Lunch" и стали бы" изощряться в остротах. Дескать, ничего себе, позавтракал! Ну, а остальные 80%читателей сказали бы: жаль, что только одного; или: а нам-то что до этого; впрочем, такую штуку и у нас не мешало бы устроить. В Берлине любят посмеяться. В кафе Добрина, на углу Кайзер-Вильгельмштрассе, сидят за столиком трое. Толстый, как клецка, весельчак со своей содержаночкой - этакая славная пышечка, только уж очень визгливо она смеется. С ними еще один человек - приятель толстяка, мелкая сошка. Толстяк за него платит, а его дело - слушать да смеяться. Как говорят - чистая публика. Пухленькая содержаночка каждые пять минут чмокает своего толстопузого прямо в губы и кричит: "Ну и затейник!" Тот в ответ присасывается к ее шее. Это длится каждый раз добрых две минуты. На третьего они при этом не обращают ни малейшего внимания, пусть себе думает, что хочет. Толстяк рассказывает неприличный анекдот. Его спутник ухмыляется.
- Ну и мастак ты, брат, по этой части.
- Я-то мастак, а вот доходит до тебя туго! - отзывается польщенный толстяк. Потом они прихлебывают из чашек бульон, и толстяк начинает рассказывать новый анекдот.
Все трое ржут от удовольствия. Содержаночка, захлебываясь, говорит:
- Ну и выдумщик ты у меня!
Они веселятся от души. Дамочка шестой раз бежит в туалет.
- Тут курице надоело, она и говорит петуху: принимайся за дело… Обер, получите с нас: три рюмки коньяка, два бутерброда с ветчиной, три бульона и три резиновые подметки.
- Резиновые подметки? А, это вы про гренки?
По-вашему гренки, по-моему - подметки. Мелочи у вас не найдется? Дело в том, что у нас дома лежит младенец в колыбельке, соску не берет, только монетку сосет. Так! Ну, мышонок, идем. Делу время - потехе час. В Кассель, за кассу!
Среди прохожих на Александерплац немало замужних и незамужних женщин, которые вынашивают зародыш под сердцем. Этот зародыш пользуется защитой закона. День жаркий. Означенные дамы и девицы обливаются потом, а зародышу хоть бы что, - у него в квартирке поддерживается равномерная температура; он гуляет по Александерплац в свое удовольствие. Но многим зародышам придется туго впоследствии. Так что пусть не радуются раньше времени.
А кроме этих, слоняется там еще множество народа; что плохо лежит - упрут непременно; у одних брюхо набито, а другие еще только раздумывают, как бы его набить. Универмаг Гана уже снесли до основания. Но магазинов и без него хватает. В каждом доме - лавки. Но только это одна видимость - ничего путного в них не купишь. Сплошь реклама: зазывает, поет на разные голоса, чирикает, щебечет, одним словом - птичий базар.
И я обратился вспять и увидел всю неправду, творившуюся на земле. И увидел слезы тех, кто терпел неправду; и не было у "их заступника, ибо непомерно сильны были их обидчики. И восхвалил я тогда мертвых, умершим хвалу воздал…
Мертвых я восхвалил. Всему свое время: зашить и разорвать, сохранить и бросить. И восхвалил я мертвых, которые лежат в земле под деревьями и спят непробудным сном.
* * *
Ева снова у Франца.
- Франц, что же ты сидишь сложа руки? Ведь уж три недели прошло. А если бы ты со мной жил, ты и обо мне не подумал бы?
- Я и сказать про это никому не могу, Ева, вот ты знаешь да Герберт, а потом еще жестянщик, больше никто. Никому не скажешь, ведь на смех поднимут! И в полицию не пойдешь - не заявишь. А насчет денег - не беспокойся, Ева, мне не надо. Я поищу себе работу.
- Бесчувственный ты, и не жаль тебе ее. Слезинки не прольешь! Ну как тебя расшевелить? Пойми ты, что я ничего не могу сделать.
- И я не могу!
ДЕЛО ИДЕТ К РАЗВЯЗКЕ. ПРЕСТУПНИКИ ПЕРЕГРЫЗЛИСЬ МЕЖДУ СОБОЙ
В начале октября происходит в шайке тот крупный разговор, которого так опасался Пумс. Речь идет о деньгах. Пумс, как всегда, считает для шайки главным делом сбыть товар. Рейнхольд и другие, в том числе Франц, напротив, полагают, что гораздо труднее товар добыть. Они требуют, чтоб дележ выручки был поставлен в зависимость от добычи, а не от сбыта. Пумса обвиняют в том, что он все время берет себе львиную долю и вообще злоупотребляет своей монополией в сношениях с укрывателями и скупщиками. Вот и получается, что надежные скупщики не желают иметь дело ни с кем другим, кроме Пумса. Пумс идет на значительные уступки, соглашается на контроль в любой форме. Но ребята стоят на своем: тут надо что-то сделать. Они хотят работать на артельных началах. Пумс говорит: так и работаем! Но этому никто не верит.
Вскоре подвертывается дело со взломом на Штралауерштрассе. Хотя Пумс давно уже в "нестроевых", на этот раз он принимает личное участие в деле. Место действия - фабрика перевязочных материалов в одном из дворов на Штралауерштрассе. Наводчик разнюхал, что в кабинете директора, в сейфе, хранятся крупные суммы. Все дело задумано, как выпад против Пумса: деньги не товар, тут уж при дележе никак не смошенничаешь! Вот Пумс и увязался с ребятами. Они по двое взобрались по пожарной лестнице и преспокойно вывинтили замок входной двери в контору. Жестянщик принялся за работу. Тем временем остальные взломали конторские шкафы: там оказались лишь мелкие деньги и почтовые марки; в коридоре нашли еще две канистры с бензином - пригодится! Потом уселись и ждут, пока Карл-жестянщик закончит свою работу. И тут надо же было случиться, что он обжег себе руку автогеном. Попробовал дальше работать - не может. Рейнхольд попытался было его заменить, да не получается - навыка нет. Тогда за горелку взялся сам Пумс, и тоже ничего не выводит. Как бы не влипнуть! Надо смываться, пока сторож не явился!
С досады взяли они канистры с бензином, облили всю мебель, в том числе и проклятый сейф. Торжествуешь, Пумс? Ну погоди! Бросили спичку в бензин, чуть-чуть раньше, чем нужно, - и слегка подпалили Пумса. Долго ли умеючи? Чего он тут под ногами путается, только мешает! Прожгли Пумсу пальто, а сами вон из комнаты, бегут сломя голову по лестнице: "Сторож, мол, идет!" Пумс еле-еле успел плюхнуться в машину. Недурно проучили молодчика, а? Так-то так! Но где же денег раздобыть?!
Пумс посмеивается в кулак. Выходит, товар все же надежней, чем деньги. Дело свое надо знать, ничего не попишешь! Пумса честят на чем свет стоит - уж он и кровосос, и буржуй, и мошенник! Но как бы не перегнуть палку, а то он, пожалуй, использует свои связи и сколотит новую шайку. А на очередном собрании, в клубе, заявит: я, мол, делаю все, что в моих силах, и могу, если угодно, представить оправдательные документы; под него, стало быть, не подкопаешься, а если отказаться с ним работать, то в клубе скажут: мы тут "и при чем, раз вы сами не хотите, человек делает все, что может, а если ему и достается чуть больше других, то нечего вам из-за этого в бутылку лезть, у вас как-никак есть девчонки, которые тоже подрабатывают, а у него - старуха и больше ни шиша.
Так что придется и дальше с ним, треклятым, маяться, с эксплуататором этим.
Вся ярость обрушивается на жестянщика, который так оскандалился на Штралауерштрассе и подложил им всем свинью. Такого портача, говорят, нам и даром не нужно! А тому обидно - он здорово обжег руку, ходит на перевязки - всегда хорошо работал, старался, а вместо благодарности - одна ругань.
Озлился Карл: "Помыкают мной как хотят! Была мастерская - из-за них закрыть пришлось. Подвели под монастырь. Эх, жизнь собачья! Стоит мне выпить, как жена в крик. А сама-то? Кто под Новый год на всю ночь закатился? Вернулся я домой, а ее и в помине нет. Сволочь! Явилась только в семь утра, стало быть спала с другим, изменила мне. Вот и нет у меня ни мастерской, ни жены! А Мицци бедняжка? Вспомнить страшно! Этакий сукин сын, этот Рейнхольд! Она со мной гуляла, а на него и смотреть не хотела. Со мной на вечер поехала, как целовалась в аллее! А он отбил ее у меня - такая уж моя судьба. И такой ведь мерзавец, убил ее, душегуб, за то, что она не хотела с ним крутить, а теперь разыгрывает важного барина; угораздило же меня повредить себе руку, а я еще помогал ему труп зарывать… Это ж бандит, мокрушник. Я чуть не влип из-за него, подлеца! Ну и дурак же я!"
ГЛЯДИТЕ В ОБА ЗА КАРЛОМ-ЖЕСТЯНЩИКОМ, С НИМ ЧТО-ТО НЕЛАДНОЕ ТВОРИТСЯ
А Карл-жестянщик все ищет человека, с которым мог бы поговорить по душам. Забрел он как-то в пивную на Алексе, что против Тица, познакомился там с двумя питомцами сиротского приюта и еще с каким-то субъектом, кто его знает, что за человек, - говорит, что промышляет понемногу чем придется, а по специальности он - тележник. Сидят вчетвером за столиком, едят сардельки. Тележник недурно рисует, достал записную книжку и набрасывает карандашом похабные картинки, голых баб и мужчин, и все в таком роде. Приютские в восторге. Да и Карл-жестянщик заглядывает через стол в книжку и думает: здорово рисует парень, черт его подери. Все трое так и покатываются со смеху, приютские особенно веселы: они, оказывается, только что были в пивной на Рюккерштрассе, а туда нагрянула облава, и им с трудом удалось удрать по черному ходу. Встал тут жестянщик и пошел к стойке.
В этот момент в пивную вошли двое; идут медленно, озираются по сторонам. Потом заговорили с одним из посетителей, тот полез за документами, эти двое просмотрели их, что-то сказали друг другу и пошли дальше. И вот они уже у столика, где сидят юнцы. У тех душа в пятки ушла, но виду не подают. Сидят - беседуют как ни в чем не бывало. Ясное дело - это агенты, те, что были в пивной на Рюккерштрассе и заприметили их. А тележник продолжает рисовать, нисколько не смущаясь, похабные картинки. Тут один из агентов шепнул ему на ухо: "Агент уголовного розыска", - и распахнул пиджак - на жилетке у него жетон. Его спутник, проделав ту же процедуру, обратился к приютским. У тех, конечно, нет никаких документов, а у тележника в кармане - только больничный листок да письмо от какой-то девицы; пришлось всем троим прогуляться в участок на Кайзер-Вильгельмштрассе. Парнишки сразу выложили все начистоту и долго не могли очухаться, когда им сказали, что на Рюккерштрассе их никто не приметил и в этой пивной их замели совершенно случайно. Какого ж черта нам было рассказывать, что мы из приюта удрали? Все рассмеялись. Агент похлопал ребят по плечу.
- То-то заведующий обрадуется, когда вы вернетесь!
- Да он сейчас в отпуску!
А тележник и в участке не растерялся, удостоверил свою личность, все чин чином, адрес указал правильный; вот только один из агентов никак не возьмет в толк: почему у него, у тележника, такие холеные руки. Придрался и все его руки рассматривает. А тележник говорит, что он уже целый год ходит без работы.
- А знаете, что я вам скажу, милейший, - говорит агент, - вы ведь гомосексуалист.
- Ас чем их едят, господин начальник?
Час спустя тележник - снова в пивной. Карл-жестянщик все еще сидит там, на прежнем месте. Тележник сразу к нему подкатился.
Время уже около двенадцати, Карл и стал тут выспрашивать тележника - чем, мол, живешь?
- Чем придется. А ты что делаешь?
- Тоже, что подвернется, то и делаю.
- Видно, не доверяешь, сказать боишься?
- Положим, брат, и ты не тележник.
- Такой же тележник, как ты - жестянщик.
- Ну, этого ты не скажи. Во, гляди, как руку обжег паяльником, да я и по слесарной части могу.
- На этом деле ты, наверно, и обжегся, а?
- Ничего из этого дела не выгорело.
- А с кем же ты работаешь?
- Ишь, плутишка, так тебе все и выложи. А ты в союзе состоишь?
- А то как же, в Шенгаузенском районе.
- Вот как, в "Кегельклуб" ходишь?
- Ты, значит, там бывал?
- Как не бывать? Спроси-ка у них, знают ли, мол, Карла-жестянщика, кстати, там у вас есть еще каменщик Пауль.
- Ты его знаешь? Так это ж мой друг-приятель!
- А мы с ним отбывали срок в Бранденбургской…
- Верно. Был он там. Так, так. Послушай, в таком разе одолжил бы ты мне пять марок, у меня, понимаешь, ни гроша, хозяйка грозится выставить вон, ну, а в ночлежку идти мне не с руки, там всегда можно на лягавых нарваться.
- Пять марок? Можно! Только и всего?
- Вот спасибо! А не поговорить ли нам о деле?
Тележник оказался из молодых да ранний, путается то с бабами, то с мужчинами. А как сядет на мель - стреляет в долг или ворует. И вот они - тележник, Карл и еще один из шенгаузенских ребят, стали действовать самостоятельно, и - рота, в ружье! Поначалу быстро обтяпали пару делишек. Наводчики из союза подсказали им через тележника, где можно поживиться. Первым долгом они увели два мотоцикла и, таким образом, обеспечили себе свободу маневра. Теперь и в пригородах можно поработать, да и вообще на Берлине свет клином не сошелся - бывает, и в другом месте что-нибудь подвернется.
Забавное у них получилось дело на Эльзассерштрассе. Комедия! Есть там большой магазин готового платья. Среди шенгаузенских ребят было несколько портных, которым такой товар пристроить - раз плюнуть. Подошли они к этому магазину часа в три ночи, стоят у дверей, а тут случись ночной сторож с обходом. Тележник его и спрашивает: что, мол, за магазин в этом доме? Остальные поддержали разговор, покалякали о том о сем; между прочим, упомянули о кражах и о налетах. Сейчас, говорит один из них, народ пошел отчаянный, на дело ходят с оружием, если кто их застукает, - пришьют в два счета. Нет, говорят остальные, что до них, то они на такую штуку ни за что бы не пошли; да стоит ли вообще огород городить из-за лавчонки готового платья? Есть ли там вообще товар?
- А то как же? Полным-полно: мужские костюмы, пальто - все, что угодно.
- В таком случае надо бы зайти и одеться во все новенькое.
- Да вы очумели, что ли? - подначивает один из компании. - Не станете же вы ни за что ни про что человеку неприятности делать?
- Неприятности? Какие тут неприятности? Сосед, ты ведь тоже человек, и денег у тебя, наверно, не очень густо; скажи, сколько тебе платят за то, что ты тут сторожишь?
- Ах, такие гроши, что не стоит и говорить. Когда человеку шестьдесят стукнет, как мне, и приходится жить на одну пенсию, то он на любую плату пойдет.
- Про это ж мы и говорим. Заставляют старого человека стоять тут всю ночь, только ревматизм наживешь. И на фронте вы, верно, были?
- Ландштурмистом в Польше, да не где-нибудь там на земляных работах, - на передовой.
- Известное дело! Сами знаем! У них ведь как? Человек уж еле ноги волочит, а его - в окопы! А вместо благодарности - поставили тебя здесь, ты и сторожишь, чтоб никто ничего не спер у этих важных господ. А что, папаша, не провернем ли мы с тобой одно хорошее дельце? Где ты сидишь-то?
- Нет, нет, знаете, слишком уж это рискованно, как раз рядом хозяйская квартира, а ну как услышит хозяин, у него сон легкий.
- Да мы по-тихому, не сомневайся! Пойдем-ка выпьем с тобой кофейку, спиртовка у тебя найдется? Посидим - поболтаем. И охота тебе стараться ради него, борова жирного?
И вот они уже сидят вчетвером у сторожа в конторе и пьют кофе. Пока тележник - самый ловкий из всех, заговаривал сторожу зубы, двое других потихоньку смылись, и пошла работа. Сторож то и деле порывается встать и обойти магазин - ни о каком дельце он и слушать не хочет. Но тут тележник и говорит ему:
- Да оставь ты их в покое: раз ты ничего не заметил, то с тебя и спросу нет!
- Как, то есть, ничего не заметил?
- Знаешь, что мы сделаем? Я тебя свяжу, будто на тебя напали - ведь ты же старик, где ж тебе с тремя справиться? А если я, к примеру, сейчас и на самом деле на голову тебе скатерть наброшу? Ты и ахнуть не успеешь, как у тебя будет кляп во рту и ноги связаны.
- Шутишь?
- Шучу, щучу! А ты все же не ломайся, с какой стати тебе головой рисковать ради богатея этого, ради этого борова откормленного? Давай выпьем-ка еще кофейку, а послезавтра мы рассчитаемся. Напиши вот тут, где ты живешь, поделимся с тобой по-братски! Ну, по рукам?
- Сколько ж это получится?
- Смотря что возьмем. Сто марок тебе уж, во всяком случае, отвалим.
- Двести!
- Идет!
Закурили они тут, допили кофе. Ребята тем временем увязали товар. Теперь бы только машину подходящую… Жестянщик позвонил по телефону куда надо, им повезло, полчаса спустя "левая" машина подкатила к магазину.
И пошла тут потеха. Старик сторож уселся в кресло, тележник взял кусок медной проволоки и связал ему ноги; не очень туго - у старика ведь расширение вен. Руки стянули телефонным шнуром, и вот все втроем стали издеваться над стариком. Спрашивают: тебе, папаша, двести не мало будет, может быть тебе триста отвалить, а то и триста пятьдесят? Потом принесли две пары детских штанов и летнее пальто попроще. Штанами привязали сторожа к креслу. Тот говорит, довольно, мол. Но ребята все не унимаются - дразнят старика. Он вздумал было огрызнуться, но огреб пару плюх. Не успел он опомниться, как ему на голову накинули пальто да еще предосторожности ради обвязали полотенцем. Товар преспокойно погрузили в машину. Тележник еще написал на картоне два объявления: "Осторожно! Не кантовать!" - и прицепил их сторожу на грудь и на спину. Ну привет, папаша! Давно уж нам деньги так легко не доставались!