Вездеход остановился у заваленной набок бочки с погнутой вешкой.
- Эй, воины! - кивнул Люкин, открывая дверцу. - Лопаты там…
Все высыпали из вездехода, подошел капитан, прикуривая.
- Опять? - спросил он.
- Ага… Мишка балуется, - пояснил Люкин молодым, указывая на исцарапанный бок бочки. - Видишь, когти. Чует, собака, человечий дух.
Солдаты подняли и установили набитую камнями и залитую бетоном бочку.
- А зачем это? - спросил кто-то.
- В пургу на ощупь идти… Вот так опрокинет, собака страшная, сверху снегом заметет - и уйдешь в чисто поле, - махнул рукой Люкин. - Весной найдут, когда оттаешь.
- Во занесло… - протянул Чоботарь, оглядываясь, - Медведи гуляют…
Иванов тоже оглянулся в этом холодном, бесконечном, безжизненном пространстве…
Иванов включил свет на кухне, закурил и сел, сгорбившись за столом. В ночном небе мерцали огни города.
Появилась Алла в наброшенном на плечи халате, щуря заспанные глаза, села рядом.
- Ты так страшно скрипишь зубами во сне, - сказала она. - Я просыпаюсь… - она мягко провела ладонью по его волосам. - Тебе нельзя все время одному. Надо общаться с людьми…
Иванов молча курил. Алла отняла у него сигарету, погасила.
- Пойдем, - она потянула его за руку, Иванов покорно поднялся.
Они снова легли в темноте - Алла на диване, он на раскладушке. И снова навалилась темнота…
…только дежурная лампа над тумбочкой дневального тускло высвечивала центральный проход в казарме, спинки кроватей и табуретки с аккуратно сложенной формой, отражалась в экране телевизора, подвешенного к потолку в дальнем конце прохода. Сами кровати - по два ряда с каждой стороны - терялись в полутьме, кое-где слышалось еще шевеление, разговоры, смех.
Хлопнула дверь, в казарму вошел конопатый сержант, которого Иванов запер в умывальнике на сборном пункте.
- Говорят, суслов из приемника привезли? - громко спросил он у дневального.
- Ну.
- Кому спим?! - заорал сержант. - Деды! Чего тихо, будто не праздник? Дежурный кто? Бутусов, поднимай суслов - поздравлять будем!
- Суслы, подъем! - скомандовал коренастый мощный Бутусов. - Строиться на торжественную поверку!
Дневальный поднял трубку телефона:
- Слышь, кто из офицеров в казарму пойдет - свистни.
Кое-кто из молодого призыва поднимался, строился в проходе - в бесформенном байковом белье и брезентовых шлепанцах с номером кровати.
- Чего мало? Остальные где? Где они спят-то?
- По одежде смотри, - велел конопатый.
Деды пошли вдоль прохода, приглядываясь к сложенной на табуретках форме. Обнаружив новую хэбэшку, скидывали ее владельца вместе с матрацем на пол или пинали снизу под сетку кровати.
- Подъем была команда!
- А? Что? Чего?
- Чего! Вредно спать на первом году!
В проходе выстроилась неровная, жалкая шеренга, новобранцы крутили стрижеными головами, не понимая, чего от них хотят.
Иванов лежал в ближнем к выходу углу казармы и, не поднимая головы, напряженно наблюдал за шабашем. Бутусов, не дойдя до него, повернул обратно.
- Все, что ли?.. Равняйсь! Смирно!
Новобранцы кое-как подравнялись и вытянули руки по швам коротких кальсон. Бутусов открыл список личного состава.
- Чоботарь!
- Я.
- Головка от болта, - конопатый сержант подошел к нему. - Кругом!
Тот повернулся, и конопатый с силой ударил его в поясницу, по почкам. Чоботарь охнул, качнулся.
- Не слышу! - сержант ударил его еще раз, подождал, снова ударил.
- Служу Советскому Союзу! - выкрикнул Чоботарь.
- Алимов! - прочитал следующую фамилию Бутусов.
- Я.
- Кругом!
Удар.
- Служу Советскому Союзу!
- Барыкин!
- Я.
- Кругом!
Здоровенный бугай Барыкин, на голову выше подошедшего к нему сержанта, молча смотрел на него.
- Кругом, я сказал!
Барыкин повернулся.
Иванов дотянулся до своей табуретки, вытащил ремень из-под хэбэшки и стал неторопливо, тщательно наматывать его на кулак.
- Никишин!
- Я.
- Погоди, это ты, что ли, из театрального? - вспомнил Бутусов.
- Я.
- Дай я артисту отвешу! Я! Моя очередь! - деды столпились около Никишина. Тот стоял неподвижно, опустив голову, только покачивался от ударов, повторяя:
- Служу Советскому Союзу… Служу Советскому Союзу…
- Да вы что, озверели, что ли? - стоявший с краю шеренги Завьялов вдруг сорвался с места и оттолкнул конопатого сержанта. - Да вы что, ребята… Вы с ума посходили все?
- А это кто такой? - обернулся к нему сержант. - Это ты, умник? Ты же дедушку Советской Армии толкнул! Дедушка два года пахал, а ты дедушку обижаешь…
- Я тоже два года служить буду. И он! И он!
- Ты на гражданке баб давил, а дедушка портянки нюхал! - юродствовал конопатый. - Двадцать почек! Кругом!
- Нет, - негромко, твердо сказал Завьялов.
- Кругом, я сказал! - миролюбиво приказал сержант и несильно, не ударил даже, а толкнул его в лицо.
- Нет.
Сержант ударил его еще раз, и еще, слева, справа, все сильнее и сильнее, зверея от того, что мальчишка упрямо стоял, глядя ему в глаза.
Иванов спрыгнул с кровати.
- Отошли от него все! Быстро! - он встал рядом.
- Ну, кино! Это еще кто нарисовался? - сержант обернулся к нему. - Какая встре-е-еча! - радостно протянул он. - Ребята - это мой! Ну, как попрощался? Должок с тебя. Выбирай - сто почек или крупно говорить будем?..
Иванов тоскливо оглядел тусклую казарму с бесконечными рядами кроватей, старательно спящий, затихший в темноте средний призыв, понурых, покорных судьбе новобранцев и веселых дедов. Повернулся кругом - и с разворота всем весом ударил замотанным кожей кулаком в конопатое лицо сержанта…
Иванов и Завьялов отмывали кровь с лица, склонившись рядом под кранами.
- Ты-то чего полез? - спросил Иванов.
- А что ты предлагаешь? Портянки им стирать?
- Стирай, если драться не умеешь… Ты вот так можешь сделать? - он сжал кулак и показал Завьялову.
Тот покачал головой.
- Ты что, верующий, что ли? - озадаченно спросил Иванов.
- Просто я в кулак не верю, - Завьялов прополоскал рот водой, выплюнул розовую пену. - Тебя как зовут?
- Олег.
- Александр, - они подали друг другу руки. Иванов сморщился и выдернул ладонь: костяшки пальцев были сбиты до кости.
В умывальник заглянул Никишин, набрал в стакан воды, искоса поглядывая на них, и торопливо исчез.
Александр достал сигареты, они закурили, с трудом сжимая сигареты в разбитых губах.
- Ты где? - спросил Иванов.
- Планшетист.
- Я в дизельном… Плохо. Поодиночке выживать будем… Только учти: еще раз полезешь за этих заступаться - я не встану…
Утром молодые солдаты, перетянутые ремнями так, что полы хэбэшки торчали в стороны, застегнутые на удушающий крючок под горлом, прибирались в казарме: Александр орудовал шваброй, Иванов и еще трое сиденьем опрокинутой табуретки разравнивали одеяла заправленных кроватей, прихлопывали края, придавая постелям прямоугольную форму, Чоботарь и Алимов, натянув через всю казарму бечевку, выравнивали спинки кроватей и подушки, Барыкин таскал взад-вперед по проходу агрегат для натирки полов: короткий толстый чурбак, обернутый шинельным сукном, на длинной ручке. На агрегате для утяжеления сидел дед и командовал. Остальные деды, расхристанные, сонные, слонялись без дела, конопатый Земцов с приятелями качался на турнике в коридоре, Бутусов ходил с повязкой дежурного.
- Как выспался, Седой? - он насмешливо похлопал Иванова по плечу. Тот локтем сбросил его руку. - Споко-ойно! - Бутусов, посмеиваясь, направился было дальше. - А это чья кровать?!
Крайняя кровать в углу была не застелена.
- Люкин! Серега! Это твоя, что ли?
Люкин заглянул в казарму.
- Ты оглох, Седой? - заорал он. - Я же сказал: заправишь!
- Сам заправишь, - спокойно ответил Иванов.
В казарме стало тихо, молодые замерли, деды подошли ближе.
- Что? - потрясенно спросил Люкин. - Что ты сказал, суслик?
- Я тебе в шестерки не нанимался.
Люкин растерянно оглянулся на своих:
- Нет, я же человеческим языком ему сказал…
Земцов подошел вплотную к Иванову.
- Тебе что, мало, Седой? С первого раза не доходит?
Александр подошел с другой стороны и встал рядом с Ивановым.
- Свободен пока, - Земцов не глядя оттолкнул его, Александр снова шагнул вперед.
- Дивизион - смирно!! - истошно заорал дневальный.
Деды, быстро застегиваясь, расступились, Бутусов рысцой кинулся докладывать.
- Ладно, суслики, - негромко сказал Земцов, меряя их глазами. - После отбоя разберемся.
В казарму вошел капитан Манагаров.
- Дежурный, заканчивай уборку. Давыдов, в подштанниках до обеда ходить будешь?.. Это что такое? - он уставился на опухшее лицо Александра.
- Упал, товарищ капитан.
- Земцов! - не отводя от него глаз, сказал капитан. - Что-то странно у вас молодые бойцы падают.
- Неопытные еще, товарищ капитан, - ухмыляясь, ответил тот.
- Ну-ну… - Манагаров оглядел дедов и двинулся дальше…
В столовой было шумно, дежурные по столам раскладывали кашу с реденькими прожилками тушенки. Деды сгребали с алюминиевой миски кусковой сахар. Кто-то из молодых потянулся было за сахаром, Давыдов ударил его по руке:
- Для зубов вредно на первом году, - внушительно сказал он и взял последние куски.
Сидящий напротив Иванов молча перехватил его руку.
- Совсем оборзел? - прошипел Давыдов.
Иванов, глядя в глаза, сдавливал его запястье. Руки обоих дрожали от напряжения. За столами притихли, наблюдая за поединком, стреляя глазами на завтракающего в отдалении капитана.
Пальцы Давыдова разжались, сахар со стуком высыпался обратно в миску. Иванов аккуратно собрал его и положил в кружки себе и Александру.
- Давай, Седой, накручивай, - прошипел дед, потирая онемевшую руку. - В казарме поговорим…
Чоботарь, Алимов и Иванов работали в дизельном ангаре, по локоть в масле. Подошел Люкин, постоял, наблюдая.
- Алим, чего сухой тряпкой возишь? Масло казенное… Иванов, иди, поможешь.
Они отошли в глубину ангара, где стоял верстак с небольшими ремонтными станками. Над верстаком висели журнальные портреты Пугачевой, фото люкинской девушки и министра обороны.
- Слышь, Седой, тебе трудно кровать застелить? - негромко спросил Люкин.
- А тебе?
- Что я, у всей казармы на виду стелить буду? Засмеют же. Я своему деду стелил, тот своему. И тебе молодой стелить будет. Ну, обычай такой… Я молодых никогда не гнул, не люблю я этого. Служба у нас - не бей лежачего!: От начальства далеко, у всех тревога - ты в дизеле спишь. Я на дембиль пойду - ты на "Ласточке" ездить будешь. Только не лезь на рожон, давай по-хорошему, Седой.
- Разрешите идти? - равнодушно спросил Иванов и, не дожидаясь ответа, повернулся.
- Не понимаешь, значит, по-хорошему? - спросил Люкин. - Ну, смотри, Седой!
Иванов резко обернулся, Люкин отступил на шаг.
- Смотри, - повторил он. - Ночевать-то все равно в казарму придешь.
Послышались торопливые шаги, появился Давыдов.
- Люкин!.. Слышь, Серега - замполит дедов собирает.
- Зачем?
- Не знаю.
Они оба подозрительно глянули на Иванова и направились к выходу…
Молодой призыв сидел на табуретках вокруг цинкового ящика с мерзлой картошкой. Ящик был уже почти пуст, зато рядом на кафельном полу выросла гора черной шелухи. Алимов убирал очистки, Чоботарь поливал кафель водой и сгонял грязь в утопленную в полу решетку.
- А чего я? - угрюмо буркнул Барыкин.
- Ты же говорил - у тебя разряд по боксу! - горячился Александр. - Ты же любого из них положишь одним ударом! Важинас, ты же бугай накачанный! Давыдов тебе до плеча не достает, а ты сам почки подставляешь!
Все сидели, опустив головы, не глядя на него.
- Потому что каждый думает - пусть его, только бы не меня. А если ты скажешь "нет", я скажу "нет", он - все? Что они смогут сделать? Нас же элементарно больше!
- Все так служат, - сказал Важинас.
- Я лучше год отпашу, зато потом как человек буду жить, - сказал Барыкин.
- А что, можно год не быть человеком, а потом опять стать? - спросил Александр. - У тебя девушка есть, Чоботарь?
- А чего?
- Как ты ей в глаза после этого посмотришь? Она думает - ты самый лучший, самый… единственный, а ты дедам портянки стираешь! Как ты потом этими же руками к ней прикоснешься? Я не пойму - или у вас память по-особому устроена: все, что не надо, забудете? Никишин, ты жене вот это расскажешь?
- Слушай, заткнись, а? - резко сказал Никишин.
- Правда, ребята, - сказал Важинас. - Вы что, особенные?
- Вы выступаете, а нам всем достается, - сказал Барыкин.
- Потому что я человеком хочу быть! И буду! - сказал Александр. - И не время от времени, а всегда! Ты-то что молчишь, Олег?
Иванов равнодушно пожал плечами, дочищая картошину.
- Мы убрались, ребята - тогда смахнете, что осталось? - сказал Чоботарь. - Пошли, Алим…
- Ящик отнесем, - кивнул Никишин Важинасу.
- Отстой, что ли, на ночь слить? - задумчиво сказал Барыкин.
- За компанию, разве…
Все разошлись, Иванов и Александр остались вдвоем.
- Наговорился? - насмешливо спросил Иванов. - Разбежались крысы - только бы с нами в казарму не идти.
Они покурили, сидя напротив на табуретках.
- Ладно, пойдем, - Александр бросил сигарету. - Все равно идти. Волков бояться - лучше сразу повеситься.
- Погоди, я сейчас, - Иванов заглянул в разделочную. Здесь около весов на столе стояли гири. Он взвесил на ладони одну, другую, нашел по руке и опустил в карман.
Они медленно, плечом к плечу шли по коридору. Из туалета показался Алимов, увидел их и трусцой умчался в казарму, запрыгнул в кровать.
Темный провал ночной казармы приближался. Они прошли мимо сидящего на тумбочке дневального, шагнули в темень казармы - все было спокойно. Разделись и легли, чутко прислушиваясь к тишине…
- "Ласточка" едет! - раздался ликующий вопль, и вся казарма бросилась к дверям, даже дневальный сорвался с тумбочки.
Вездеход, вспарывая снег гусеницами, развернулся у казармы, появился Люкин и торжественно вскинул над головой брезентовый мешок с письмами и посылку.
- Письма давай! Письма!
- Посылка кому?
- Алимову.
- Алим, чем угощаешь?
Окруженный толпой солдат, Люкин неторопливо, важно спустился в казарму. Старшина взял из рук Алимова посылку:
- Ну, душман, говори сразу: анаша в сигаретах, чача в апельсинах?
- Чача - это на Кавказе, товарищ прапорщик, - радостно улыбнулся Алимов, исчезая следом за старшиной в каптерке.
Люкин посреди казармы раздавал письма:
- Бутусов!.. Какой сегодня день-то?
- Вторник.
Люкин два раза щелкнул Бутусова по носу конвертом.
- Никишин!.. Земцов!..
Все с готовностью подставляли носы и получали письма.
- Иванов… - Люкин помахал конвертом и сунул Иванову в руки. - Давыдов!
- Давай быстрей, Алим сейчас придет!
Алимов вышел из каптерки, держа на руках открытую посылку.
- Слышь, - Алим, в карман переложи, - чуть слышно прошептал дневальный.
- Зачем?
- Эх-х, дурак…
Алимов вошел в казарму, и тотчас поджидавшие его деды с радостным гоготом набросились на посылку, едва не вырывая ее из рук, толкаясь, запрыгивая друг другу на плечи, тянулись через спины, запускали пятерню в ящик, не глядя хватали, что попадет - конфеты, печенье вместе с кусками газетной обертки. Алимов, затолканный в угол, еще не сообразивший, что происходит, жалко улыбаясь, повторял:
- Берите, ребята… Угощайтесь, ребята…
Когда ребята угостились и разошлись, разглядывая добычу, в ящике осталась одна конфета и половина открытки. Вторая половина оказалась в пятерне у Земцова вместе с раздавленным печеньем, он бросил ее обратно в ящик.
Алимов отошел к своему табурету, сел, опустив голову над разоренным ящиком.
- М-м, класс! - набивая рот печеньем, сказал Давыдов. - Самодельное, что ли? Алим?
Алимов кивнул, не поднимая головы, пытаясь сложить обрывки праздничной открытки.
- Мать пекла? Класс! Скажи, чтоб чаще слала!
- Не грусти, Алим! - Земцов с размаху ударил его по плечу. - Через год поешь - от пуза!..
В казарме, бытовке, курилке - везде читали письма.
Александр дочитал, аккуратно сложил листок и порвал его надвое. Иванов оторвался от Белкиного письма:
- Ты чего?
Александр досадливо поморщился и с выражением прочитал, переводя взгляд с одной половины письма на другую:
- "Я по-прежнему считаю, что твой поступок - минутная… блажь, рецедив подросткового максимализма, странный… в твоем возрасте. Ты сам это поймешь рано или поздно и пожалеешь… о двух годах, вычеркнутых из жизни. Надеюсь, ты извлечешь из… службы хоть какую-то пользу, по крайней мере, увидишь вблизи тот самый "народ", о котором… у тебя так болит душа. Дурь из тебя выбьют быстро - тогда пиши… я переведу тебя в Москву, будешь жить дома…" - он бросил письмо в таз с окурками. - И здесь нашел!
- Кто это? - спросил Иванов.
- Папенька… Меня поражает не смысл даже - в конце концов, он продукт своей эпохи - а откровенность!
- А что за поступок?
- Университет бросил… Конкурс-то я не прошел. Месяц уже проучились - узнал, преподаватель один сказал, что папенька меня пропихнул. Через задний проход…
Иванов снова взялся за Белкино письмо. Через некоторое время, не отрываясь от листка, сказал:
- Я бы на его месте с тобой разговаривать не стал. Надавал бы по роже и отволок за шиворот обратно.
Александр резко обернулся к нему:
- Ты что считаешь - ты один на свете такой?..
- А ты нас не равняй, - спокойно сказал Иванов.
- Интере-есно…
- Ничего интересного…
Земцов, топая сапогами, расстегивая ремень, вошел в спящую казарму.
- Кому спим? Подъем - сирена - стройся по диагонали - через одного в шахматном порядке!!
- Забодал, Земцов, - буркнул кто-то из дедов.
- Кто храпит? - Земцов прислушался и пошел на звук. - О, Алимов! Душман проклятый! - он снял портянку с алимовских сапог у кровати и набросил ему на лицо. Тот затих. - Угорел парень, - удовлетворенно сказал Земцов. Он сел на кровать и принялся стаскивать сапоги. - Устал дедушка… Никишин!.. Никишин! Дрыхнет, что ли, отец Гамлет? - Земцов запустил в Никишина сапогом. - Ко мне! Сапог не забудь!
Никишин принес обратно сапог и встал у кровати.
- Сколько дедушке служить осталось?
Молодые солдаты лежали неподвижно, затаив дыхание, надеясь, что сегодня очередь до них не дойдет. Александр уткнулся лицом в локоть и, кажется, спал. Иванов, закинув руки за голову, смотрел в потолок.
- Сто восемь масел, тридцать яиц, пятнадцать бань.
- А сахара сколько?.. Не знаешь? Правильно - сколько дедушка захочет… Свободен.
Никишин двинулся к своей кровати.