- Стой! Ко мне! - Земцов уже улегся под одеяло. - Вас там петь учили, в училище вашем?
- Учили.
- Спой-ка мне колыбельную. "Спят усталые игрушки", знаешь? Ну, давай… Ну! - Земцов толкнул его ногой.
- Спят… уста-алые игрушки… книжки спят… - на одной ноте зашептал Никишин.
- Громче!
- Одея-а-ала и подушки… ждут ребя-а-ат…
- Хреново вас учили! - поморщился Земцов. - Слушай, Никишин, а ты ведь у нас женатый, да? Во дурак! Вот ты сейчас здесь, а там твою жену кто-то приходует. Обидно, правда? - Земцов зевнул. - Расскажи лучше, какая у тебя жена. Толстая, да?
- Нет.
- Худая, значит? А грудь здоровая? Во такая? - показал Земцов, - Такая?! - он снова пнул Никишина.
- Нет.
- Значит, такая, - показал Земцов два кукиша. - Слушай, а ты ее целкой взял? Или уже порченая была?
Никишин молчал.
- Целка, я спрашиваю? - пнул его сержант.
- Да.
- До свадьбы, а? - подмигнул Земцов. - Не утерпел мальчишка. Долго ломалась-то?
- Валера! - Александр соскочил с кровати и подбежал к Никишину, - Валера, ты с ума сошел?! Ты человек или нет?!
В казарме, кажется, не спал ни один человек, потому что тишина была такая, что слышались капли из-под крана в умывальнике.
- Свободен, Сынуля. Тебя в последнюю очередь спросят, - сказал Земцов. - Долго ломалась, я говорю? - он изо всех сил пнул Никишина.
- Валера!
- Нет… - чуть слышно сказал Никишин.
Александр растерянно отступил, оглянулся на Иванова.
- Олег…
- Ты-то чего дергаешься, - пожал плечами Иванов. - Она же видела, за кого идет.
Александр лег и накрыл голову подушкой, чтобы не слышать.
- Ладно, Никишин, свободен, - сказал Земцов, - Стой! Ко мне!
Что ты ко мне прицепился? - срывающимся голосом спросил Никишин.
- Не знаешь, да? - засмеялся Земцов. - А ты подумай. Умный же… Ты в свою Москву вернешься. В кино будешь сниматься, да? Артисток трахать? А я вот вернусь, отпашу смену на заводе, сниму чувырлу на танцах, пойду с ней в киношку. Покажу на твою рожу и скажу: "А я этого парня гнул!"… Ладно, все. Хэбэ мое постирай. И чтоб высохла к завтрему.
Никишин взял хэбэшку и поплелся в умывальник.
- Чоботарь! - крикнул Земцов.
- Я, товарищ сержант!
- Колыбельную!
- Колы-э-бельная! - торжественно объявил Чоботарь. - Спят! уста!лые игрушки! Книжки спят! - он два раза хлопнул в ладоши, чпокнул пальцем из-за щеки, ударил себя по коленям и пяткам и отбил перепляс.
Казарма захохотала, все приподнимались посмотреть.
- А!деяла и! подушки! Ждут ребят! - заливался Чоботарь, проходя чечеткой вдоль кроватей.
- Во артист!.. Никишин! Иди поучись!.. Давай, Чоботарь! - веселились и молодые, и ветераны…
Иванов с одногодками драил пол в казарме. Кровати были сдвинуты к стенам, отчетливо виднелся затоптанный, грязный проход в центре. Мытье пола вели три эшелона: первый взбивал швабрами мыльную пену в тазах и разбрызгивал ее по полу, второй железными сетками отскребал от половиц старую мастику, третий - в том числе и Иванов, - стоя на карачках, каблуком от старого сапога с силой отжимал, гнал от стены вдоль казармы бурое грязное месиво, оставляя за собой чистое влажное дерево.
Хлопнула дверь, дневальный Давыдов выпрямился было, но в казарму вошли Земцов, Бутусов, Люкин и еще трое дедов.
- Сынуля на КП?
- На дежурстве.
Деды неторопливо, как бы между прочим, направились к работающим. Молодые, предчувствуя недоброе, автоматически продолжали работу.
- Как работа, Седой? - спросил Земцов. Он наступил сапогом на край ведра, чуть покачивая его.
Колено его маячило перед самым лицом Иванова. Тот, спокойно, несуетливо, продолжал орудовать каблуком.
- Свободны все! - обернулся Земцов. - Ну! Быстро, я сказал!
Молодые, оглядываясь =на Иванова, потянулись в курилку.
- Ну что, Седой? Поговорим? - улыбаясь, спросил Земцов.
Иванов продолжал работать. Земцов все сильнее раскачивал ведро и повалил его набок, окатив Иванова бурой жижей. Иванов подхватил ведро за дужку, оглядел залитые грязью брюки. И вдруг, разогнувшись, с размаху ударил тяжелым ведром в лицо стоящего сбоку деда. Тот упал, Иванов махнул в другую сторону - Земцов увернулся, ведро вырвалось из рук. Деды налетели на него, оскальзываясь на буром месиве, сетках, опрокидывая ведра, в глубине казармы закрутилась куча мала, в тишине слышалось только тяжелое дыхание, удары и переступающие по грязи сапоги. Иванов сумел подняться, закрывая голову, уткнулся в грудь Давыдову. На поясе у дневального, подоспевшего на помощь дедам, болтался штык, Иванов выхватил его и не глядя ударил кого-то в живот.
Деды расступились, сзади вдруг возник капитан Манагаров, он умело выбил штык из рук Иванова и скрутил его.
- Стоять! Всем на месте!
Бутусов, присев на корточки, с изумлением разглядывал кровь у себя на хэбэшке.
- Веревку неси! Веревку давай! - орал Земцов. - Он же бешеный, товарищ капитан! На людей кидается!..
Иванов стоял в кабинете командира. Подполковник, массивный, с тяжелым лицом, сидел перед ним, положив кулаки на столешницу. Рядом сидел майор-замполит, у стены - капитан Манагаров.
- Кто начал драку? - спросил замполит.
Иванов разглядывал карту за спиной командира, время от времени трогая языком рассеченную губу.
- Отвечать, когда с тобой говорит старший по званию!
Я спрашиваю: кто начал драку?
- Не помню.
- В глаза смотреть!
Иванов перевел на него равнодушный взгляд.
- Сержант Земцов говорит, что сделал тебе замечание, а ты бросился на него с кулаками. Так было дело?.. Отвечать!
- Не помню.
- За что ты ударил Бутусова штыком?
Иванов посмотрел замполиту в глаза.
- Просто так, - ответил он, наконец, и улыбнулся - безнадежно и снисходительно.
- Улыбается, - погрясенно сказал Манагаров, - Да он ненормальный.
- Таких, как ты, отстреливать надо, Иванов. Стрелять, как волков, и премию платить, - негромко сказал замполит, - Хорошо хоть штык тупой, не вошел.
- Под трибунал бы тебя надо, - сказал командир, - Да честь дивизиона марать… Новый год ты у меня на губе встретишь…
Давыдов с карабином на плече открыл дверь камеры. Иванов сидел на жесткой откидной койке, опершись локтями на колени.
- На выход, Седой!
Он провел его по коридору.
- Куда? - окликнул Давыдова Земцов из курилки.
- В первый отдел.
Деды переглянулись.
- Зачем?
- Не знаю.
- Смотри, Седой… - многозначительно сказал Люкин.
Иванов, не повернув головы, прошел мимо…
Начальник первого отдела, подтянутый, чистенький старлей внимательно смотрел на сидящего перед ним Иванова.
- У тебя есть родители? - наконец, спросил он.
- Нет.
- Ни отца, ни матери?
- Нет.
Старлей выдержал паузу.
- Кем тебе приходится Антонина Ивановна Петухова?
Иванов молчал, глядя под ноги.
- Ты плохо слышишь? - спросил старлей.
- Мать, - сказал Иванов.
- Почему ты написал, что у тебя нет матери? - старлей поднял со стола анкету.
- Потому что я не считаю ее матерью.
- Да что ж за народ тупой! Меня не волнуют твои родственные чувства. Ты в армии служишь, на секретном объекте! Это официальный документ, - потряс он анкетой, - Иванов мать не признает, Петров про дядю в Америке забудет!.. Где она живет?
- В Калуге, - угрюмо ответил Иванов.
- Кем работала?
- Не знаю.
- Ладно, это с военкоматом будем разбираться. Работнички!.. Зайди к начальнику политотдела…
Замполит положил перед ним срочную телеграмму. Иванов прочитал, равнодушно отодвинул. Майор ходил взад-вперед по кабинету.
- Я все понимаю, - сказал он, кивнув на телеграмму. - И прими самое искреннее сочувствие. Я это пережил. Это к каждому приходит, рано или поздно. Так устроено в жизни… Но и ты меня пойми. Самых лучших ребят мы не можем отправить домой. Лучших! - подчеркнул он. - Это, конечно, особый случай, но я хочу, чтобы ты воспринимал это, как…
- Я не поеду, - сказал Иванов.
Майор остановился, недоуменно сведя брови:
- То есть как? - Медленно покачал головой: - Что ж ты за человек такой, Иванов? У тебя мать умирает! Мать! Родная! Неважно, что там у вас было, но она же тебя носила, родила, кормила! В тебе кровь ее! У тебя хоть что-то живое вот здесь есть? - он постучал себя по груди. - Или пусто?
Иванов скучно смотрел в окно.
- В общем, что с тобой говорить, - майор вытащил из стола заполненный бланк и прихлопнул перед ним на столе. - Вот командировочное. В семь вездеход пойдет в центральный городок. В десять тридцать вертолет… А вот здесь, - он перевернул бланк, - кроме военкомата, поставишь печать больницы и врач пусть распишется, что был у матери. Понял? Всё, вперед!..
Иванов сидел с Александром в продымленной курилке.
- Надо уметь прощать, - сказал Александр. - Твоя беда в том, что ты не умеешь прощать, поэтому не можешь победить. Понимаешь? Пока ты не простил, не пожалел - ты не свободен…
- Она меня пожалела? - спросил Иванов. Александр хотел сказать что-то еще, он мотнул головой. - Ладно, хватит.
Помолчали.
- Твоим передать что-нибудь? - спросил Иванов.
- Нет.
- А как насчет прощения? - насмешливо спросил Иванов.
- Да не о том речь! Прощать надо проигравших. А хозяевам жизни, - Александр кивнул на ввалившихся в курилку дедов, - наше прощение к этому месту…
Он проводил Иванова до вездехода, подождал, пока тот забросит в кабину вещмешок, ежась на лютом морозе.
- Ну, давай, - сказал Иванов, - Держись здесь.
- Ты за меня не волнуйся, - Александр поднял сжатый кулак…
Белка сидела в длинном больничном коридоре на клеенчатой кушетке. Иванов в халате поверх кителя подошел, сел рядом.
- Спит, - сказала Белка. У нее были запавшие глаза с синевой вокруг, - На морфии держат.
- Что там?
- Рак матки. Неудачный аборт.
- Ты давно здесь?
- Вчера утром.
Они молчали, сидя рядом, откинувшись спиной к стене. Из палаты выглянула медсестра.
- Петуховы? Буквально две минуты…
Мать лежала у самой двери, укрытая одеялом до подбородка, седые свалявшиеся волосы были разбросаны по подушке. Белка и Иванов остановились на пороге. Мать медленно перевела на них тусклые глаза. Старушечье лицо ее, обтянутое сухой желтой кожей, вдруг мучительно исказилось, по глубоким морщинам покатились слезы. Она отвернулась, насколько могла, с трудом вытаскивая руки из-под одеяла. Прикрыла лицо и снова обернулась, поверх тонких костлявых пальцев жадно глядя на детей.
Белка подошла, присела на край кровати, взяла ее за руку.
- Вот… - виновато, беспомощно сказала мать.
- Все будет хорошо, мам… Я говорила с врачом, все будет нормально. Завтра станет лучше, честное слово, он так сказал. Ты только не плачь, мам… - торопливо говорила Белка, размазывая слезы по щекам.
Другие больные в палате старательно смотрели в стороны, медсестра деловито поправляла капельницы.
Мать тянулась слабой рукой к халату, висящему рядом на стуле.
- Там…
- Что, мам?
- Ключ…
Белка вынула из кармана халата ключи, показала ей.
- Вы не ждите здесь… Возьми там… что надо…
- Все будет хорошо, мам. Я тебя в Москву заберу, я там договорилась… Мы с Олежкой тебя заберем отсюда.
Мать, склонив голову, пыталась заглянуть ей за спину - Белка загораживала ей сына. Алла вскочила, и мать с той же цепкостью, с которой держала ее руку, впилась взглядом в Иванова, по-прежнему стоящего у двери.
- Иди сюда, - негромко сказала Белка. - Подойди.
Иванов, не двигаясь, молча смотрел на мать.
- Иди сюда! - взвизгнула Белка.
- Всё-всё-всё, - медсестра быстро оттеснила ее от кровати, - Завтра придете… Они завтра придут, не надо волноваться…
Алла стремительно вышла из больницы, Иванов брел следом. Сестра остановилась у серебристой "восьмерки", Иванов зашел с другой стороны, ожидая, пока она справится с замком.
- В кого ж ты уродился… такой урод?! - Белка распахнула наконец дверцу, завела мотор и рванула с места.
Иванов посмотрел ей вслед, сунул руки в карманы шинели и пошел в другую сторону. Был зимний вечер, тут и там в толпе прохожих мелькали спеленутые веревками елки.
"Восьмерка" обогнала Иванова и встала у тротуара. Он сел в машину.
- На сколько тебя отпустили? - не глядя на него, спросила Белка.
- Пять суток.
Белка развернулась.
- Чья это машина? - спросил Иванов.
- Одного человека…
Они вошли в квартиру. Алла включила свет, открыла комнату матери. Из соседней комнаты вышла женщина, оглядела их.
- Налетели, воронье… Живая никому не нужна была, а тут явились, - с ненавистью сказала она и прошла на кухню.
- Чего это она? - спросил Иванов.
- За комнату боится. Комната им отойдет.
В комнате был беспорядок - мятая несвежая постель со сползшим одеялом, недопитый стакан чаю на стуле рядом, разбросанное женское белье. Белка быстро прибрала, открыла шкаф, вынула стопку чистых простыней.
Иванов прошелся по комнате. Он не был здесь восемь лет. Все осталось по-прежнему, только казалось удивительно маленьким. Он взял фотографию из-за стекла серванта: он с Белкой в школьной форме с цветами - последнее фото перед детским домом…
…Сервант, огромный, как заколдованный замок, навис над Олегой. На потолке - круг света от настольной лампы, а по углам комнаты - таинственные тени. Белка в трусах и майке, поджав под себя босые ноги, накалившись грудью на край стола, старательно пишет в тетради, поглядывая в учебник.
- А где мама?
- Мама на дежурстве. Спи, - не оборачиваясь, отвечает Белка.
- Я боюсь.
- Чего ты боишься, глупенький? - Белка перелистывает страницу и снова пишет, высунув от усердия кончик языка.
- Волк придет.
- Не придет - я же здесь.
- А вдруг придет?
- А я ему скажу: "Уходи отсюда, волк!" - не отрываясь от тетради, говорит Белка. Проверяет, подправляет букву. - "Уходи отсюда вон! Не трогай нашего Олежку!"…
В утренних сумерках Алла нашарила ногами тапочки у кровати, накинула куртку и выскользнула в коридор, где заливался телефон.
Вернулась, села на кровать, сказала:
- Все…
На городском кладбище, в дальнем конце его, у каменной стены могильщики быстро, умело и равнодушно выровняли могилу. Трое женщин и мужчина - видимо, представители месткома, дождавшись окончания процедуры и выдержав необходимую паузу, попрощались с Белкой и Ивановым, исподволь с любопытством разглядывая их. Мужчина пожал Иванову руку.
Заплаканная Белка расплатилась с могильщиками.
Брат и сестра постояли еще - за каменной невысокой оградой шумела улица, проезжали по проводам штанги троллейбусов - и тоже пошли к выходу…
В квартире чиновник из ДЭЗа прикладывал веревочку к косяку, готовясь опечатать комнату. Рядом стояла соседка, она злорадно усмехнулась, увидев Иванова и Белку.
- В чем дело? - спросила Белка.
- Так положено, - чиновник достал печать, подышал на нее. - На право наследования подадите в установленном порядке.
- Вещи я хотя бы могу взять? У меня документы в сумке!
Иванов молча отодвинул чиновника и оторвал веревку.
- Молодой человек!.. Я милицию вызову!..
Белка забросила на плечо сумку, положила в карман забытые на столе сигареты, быстро оглянулась и вытряхнула из шкатулки в ладонь сережки и кольца. Иванов поднял вещмешок, последний раз окинул взглядом комнату…
Прежде чем они успели выйти из квартиры, чиновник заново приклеил веревку, накрыл сверху белым листком и притиснул печатью…
Белка курила, одной рукой держа руль. Машину чуть покачивало на скорости. Иванов сидел рядом, прикрыв глаза.
- Одни… - сказала Белка. - Как вдвоем на острове…
- Почему? Папаша где-то бегает, - ответил Иванов. - Не хочешь найти?
- Сначала ко мне - отоспимся…
Иванов покачал головой:
- Меня в аэропорт.
- У тебя же два дня еще!
- Там человек без меня.
Белка вздохнула.
- Я думала, хоть два дня вместе будем… - помолчав, сказала она. - Не проживет он без тебя два дня?..
Она глянула на брата - тот спал, откинувшись на спинку. Белка, не сбавляя скорости, перегнулась через него, нащупала рычаг и опустила спинку его сиденья…
Разводящий Земцов, за ним Барыкин и Иванов - в меховых комбинезонах и шерстяных масках с прорезями для глаз и рта - подошли к ракетному ангару. Часовой Алимов исправно шагал взад-вперед по освещенному прожектором пятачку перед воротами. Собственно, самого Алимова видно не было - огромный тулуп, подметая полами снег, двигался с карабином на плече, из поднятого воротника, как из трубы, валил пар.
Земцов вдруг встал, как вкопанный, глядя куда-то вверх. Иванов поднял голову - и тоже замер: на снеговой шапке ангара, прямо над воротами, сидел белый медведь и, склонив набок змеиную свою плоскую башку, внимательно наблюдал за Алимовым.
- Алим! - не своим голосом заорал Земцов. - Беги, Алим!!
Тулуп остановился и стал разворачиваться на месте - Алимов в щелочку воротника смотрел: кто кричит и зачем. Все трое издалека махали руками и указывали наверх, ему за спину. Алимов развернулся на сто восемьдесят глянуть, что там интересного… Тулуп с карабином как стоял, так и остался стоять, Алимов выпорхнул из него и сломя голову помчался к караулке. Земцов, Барыкин и Иванов побежали слёдом.
Медведь кубарем скатился с крыши, подмял тулуп, рванул его когтями - и бросился за людьми.
Алимов, повизгивая и причитая что-то на родном языке, первым подлетел к караулке, юркнул внутрь и задвинул засов. Земцов с разбегу навалился на окованную железом дверь, забарабанил кулаками:
- Алим, открывай!.. Открой, Алимушка!!
Барыкин долбил дверь прикладом, в ужасе оглядываясь на приближающегося медведя. Иванов передернул затвор, он стоял лицом к зверю и уже отчетливо видел ледяные шарики слюны на короткой жесткой шерсти вокруг оскаленной пасти.
- Алим, твою…!!! - взвыл Земцов. Он обложил Алимова таким матом, что тот, наконец, приоткрыл дверь, и все трое ввалились в караулку. Иванов до упора вогнал засов в скобу, и тотчас дверь дрогнула под ударом тяжелой медвежьей туши.
- Я тебе башку оторву! - Земцов схватил бледного Алимова за грудки и стал трясти, едва не отрывая от земли, - я тебе башку твою дурную оторву, душман!!
- Извините, товарищ сержант… - пролепетал Алимов, - Я думал, медведь… пока вы про маму не сказали…
- Чего?.. - Земцов отпустил его, озадаченно разинув рот. И вдруг захохотал.
Басом засмеялся Барыкин, меленько захихикал сам Алимов. Из глубины караулки появились солдаты из бодрствующей смены и, не понимая еще, в чем дело, тоже покатились со смеху. Растолкали спящих, и через минуту взахлеб, до слез, хохотал уже весь караул…