* * *
В конце недели Нанси убрала всех кукол и свои детские диски и подсела на металл. Мы не очень поняли, что происходит. От старшего брата одной подруги она услышала про "Уотч" и отыскала у Сандры диск. "Это хорошо?" - спросила она. "Дерьмо", - ответили мы, и она запала на него, еще не успев послушать.
Она позвонила подруге:
- Слушай, спроси у брата, он знает "Плеймо"?
В ожидании ответа она придерживала трубку плечом и болтала с нами о том о сем, потом неожиданно прерывалась:
- Знает? Скажи, что у меня есть… Вау! Это отпад.
При этом она смотрела на себя в зеркало и принимала соблазнительные позы, отчего мне хотелось лечь и умереть.
Нанси слушала "Уотч" и "Плеймо" поочередно, подряд, беспрерывно и на полную громкость, как это теперь принято, и скакала по всей квартире, будто зацикленная мажоретка.
Как и многие ветераны, мы с Сандрой болезненно относились к музыке, которой увлекалась нынешняя молодежь. Мы обвиняли их в том же, в чем наши предшественники обвиняли нас: что у них извращенное восприятие, что все они кретины, что не знают главного, не присутствовали при самом важном. А оно, понятно, происходило тогда, когда нам было двадцать.
Металл раздражал нас еще больше, чем Бритни. Сандра не выдержала:
- Ты нас достала своим прыганьем с утра до ночи… Придется сводить тебя на "Кикбэк".
Я вздрогнул и уставился на Сандру с негодованием, она меня успокоила:
- Это прослушивание, в "Черном шаре".
Что ж, если там соберутся только журналисты да избранная публика, будет обстановка как на джазовом концерте, чуть побольше шума. Это еще куда ни шло. Хорошо бы оно и впрямь выглядело пристойно, потому что Нанси уже было не остановить: при мысли о концерте она реально лезла на стенку от восторга.
- Ты никогда не была на концерте?
- В детстве я видела Элен, а еще "Спайс Гёлз", Дженет Джексон и МС Солара.
- ОК. Пойдем на "Кикбэк".
Едва я взглянул на очередь перед входом, мне сделалось суперстремно, а Нанси принялась повторять:
- Это самый прекрасный день в моей жизни. Я вам буду вечно благодарна.
При этом она таращила восхищенные глаза и была похожа на белку в экстазе… Вокруг стояли двухметровые детины сплошь в татуировках и пирсинге, все в бесформенных джинсах, едва державшихся на ягодицах. Я злобно сдавил Сандре руку:
- Это ты называешь прослушиванием?
- Прямо не знаю, что сказать… Может, журналисты от металла бешеней других?
Я боялся, что Нанси улизнет и пойдет болтать с первым встречным. Но она спокойно стояла рядом, только глазища пялила. Нетрудно было догадаться, что она уже мысленно сочиняет версию, которую расскажет в школе, и высматривает детали для придания рассказу достоверности.
Начался концерт. Я напрягся, как всякий раз, когда попадаю на сейшн с гитарами. Я выискивал недостатки и недоверчиво косился на веселящихся. Однако знал по опыту, что правда всегда на стороне тех, кто отрывается.
Я усадил Нанси на стойку в глубине зала. Выпрямив спину, положив руки на колени, она сияла, завороженная обилием шума.
Я сделал ей знак, чтобы она ни с места, подумал, что Сандра все-таки рядом с ней, и пошел вперед, посмотреть, что там на подиуме. С намерением, понятно, поехидничать и позлословить.
Однако, подойдя ближе, я вынужден был признать, что оно катило. Что-то еще живо, порадовался я и ощутил боль, так как мне там не осталось места.
Зачем жизнь представляется нам такой захватывающей и волнующей, если потом все должно поблекнуть, скукожиться, утратить вкус?
На авансцене метались светящиеся парни, вмазывали кулаками по воздуху или по соседу и ногами то в пустоту, а то и по башке; яростная разрядка, лица перекошенные, сосредоточенные и счастливые.
Я держался в стороне и, прислонившись к стенке, наблюдал за происходящим с грустной улыбкой.
И вдруг увидел Нанси посреди этого мордобоя. Несколько секунд ушло на то, чтобы узнать ее и отреагировать. Еще несколько - чтобы добраться до нее сквозь махаловку. Я схватил ее, и тут только парни на сцене въехали, что она девочка и к тому же совсем еще маленькая. Они помогли мне оттащить ее в сторону. Детский сад им тут был не нужен.
Когда мы вылезли из пекла, Нанси бросила на меня счастливый взгляд, притянула к себе, чтобы я наклонился и лучше ее слышал, и проорала:
- Я вся потная!
А то я не заметил: пот лил с нее градом, волосы слиплись. Еще она крикнула:
- Это самый прекрасный день в моей жизни!
И запрыгала на месте, подражая танцу, от которого я ее отвлек.
Запрещать ей трясти головой я не стал. Я отвернулся на тридцать секунд взглянуть на музыкантов - она снова исчезла и снова оказалась там. Я увидел, как она беснуется вместе с парнями, и на мгновение замер. На первый взгляд она ничем не выделялась и даже прекрасно вписывалась в их компанию, потому они и не привели ее сразу ко мне. Она лупила кулаками изо всех сил, исходила яростью, лицо ее непроизвольно перекашивалось. Она была моей крови. Я и не знал, что предрасположенность к озлоблению передается по наследству, как цвет глаз.
Я уволок ее в дальний угол зала. Мы нашли Сандру, она пила пиво и что-то орала долговязому татуированному кретину, с которым я ее видел на вечеринке.
Мы вышли на улицу. Нанси ликовала. Я объяснил ей:
- Ты не должна лезть вперед на таких концертах. Там рубка.
- Мне никто не сделал больно, и мне ни чуточки не страшно. Не забывай, я как Баффи. Там круто!
Взгляд ее витал где-то далеко, она воображала, что расскажет в школе, как будет кидать понты, и от этого приходила в экстаз.
Я уперся и продолжал выговаривать:
- Нет, вперед выходить очень опасно. Ты не должна этого делать, даже если будешь без нас. Слышишь?
Она не воспринимала мои слова всерьез, в тот вечер она открыла для себя что-то очень важное, и мне следовало понять, что ей необходимо прийти сюда еще раз.
- Потому что я еще мала? - спросила она со смехом.
- Потому что ты баба, черт побери. И нечего тебе там делать.
Мои слова произвели эффект пощечины. Она остановилась и уставилась на меня, потрясенная. Я сделал вид, что не заметил убийственного взгляда Сандры. Нанси выглядела совершенно несчастной. Я вздохнул:
- Все равно в следующий раз меня здесь с тобой не будет.
Откуда мне знать, как надо разговаривать с девочками.
* * *
Возвращая Нанси домой в конце недели, я несколько смягчился в отношении ее матери: каникулы прошли потрясно, да, но девчонка в доме - это атас. Я начал понимать, что Алиса не всегда справляется с ситуацией, а иногда и чувствует себя совершенно беспомощной. Она делала, что могла, вот и все.
После каникул она выглядела измученной. Я впервые был с ней искренне любезен:
- Если тебе что-нибудь нужно в другие дни, скажи, не стесняйся…
Она к такому не привыкла и послала меня подальше:
- Не бери в голову.
* * *
Так все и продолжалось до лета… Среды я проводил с Нанси. Она крепко запала на металл, Алиса винила в этом меня: "Это она чтоб тебе понравиться", а я усматривал тут прекрасный повод начать слушать хорошие диски.
К моей радости, Нанси перестала одеваться как чучело.
Я сдал в срок два перевода, принес Сандре немного денег…
Понемногу начал забывать о Катрин, лишь иногда воспоминание выстреливало пронзительной болью.
Переспал с булочницей, кончить опять не смог, зато она проявила чудеса изобретательности, желая мне помочь. Я пришел к выводу, что так оно даже совсем неплохо…
Словом, до лета все складывалось тип-топ. А вот после пошел наворот.
Часть третья
На ковре-бомбомете
Чрезмерно ли требовать от этой странной разновидности выброшенных на берег рыб, каковой является род людской, чтобы они предусматривали немыслимое - для блага эволюции.
Уильям Берроуз
В начале сентября я ждал Нанси у нее дома.
Лежал на спине, скрестив ноги на подлокотнике дивана, и в балконную дверь глядел на Эйфелеву башню. Она стояла прямая, четко вырисовываясь на фоне серого, исполосованного розовым неба. Я достал из пакетика два леденца-медвежонка, одного желтого, другого красного, их химический вкус образовывал приятное сочетание.
Затем услышал, как грохнула дверь лифта, повернулся ключ в замочной скважине. Привычные звуки, приносящие успокоение. Я взглянул на часы - Нанси пришла рано, после школы нигде не задерживалась. Не меняя позы, я спросил:
- Ну как, старуха, все в порядке?
Она бросила портфель на пол, а пальто на диван. Плюхнулась в красное кресло у меня за спиной - так обычно садятся психари, - включила телик и вздохнула:
- Как бы я хотела иметь других родителей.
- Очень любезно. Тебя кто-нибудь обидел?
- Не повезло мне. Черная несправедливость.
Она пробубнила это на одной ноте и снова принялась вздыхать. Я выждал в надежде, что у нее все само пройдет. Потом, едва не свернув себе шею, изловчился и взглянул на ее физиономию. Мрачная. Мрачная реально. Нет, само не пройдет.
Она посмотрела на меня, нахмурилась:
- Ты стырил у мамы траву.
- Во-первых, я ничего не тырил. Во-вторых, у мамы нет травы. В-третьих, не надоело тебе злобствовать?
Нанси поднялась и изрекла:
- Ясное дело, накурился. В коллеже, они когда обпыхаются, у них такие же глаза, как у тебя.
Я продолжил шутливым тоном в расчете, что подействует:
- А хамить не надоело?
Не помогло, она проскрежетала сквозь зубы:
- Кончайте держать меня за маленькую и заниматься всякой хренью за моей спиной, достали уже.
Летом она резко перескочила из детства в отрочество. В один вечер: ей все осточертело, мы все кретины, так продолжаться не может. Время она выбрала не самое удачное: мамашу кинул ее хахаль - понятно, депрессуха и все такое. Теперь я оставался с Нанси чаще, чем раньше, приходил вечерами. Парочке: мать на грани самоубийства и дочь на грани нервного срыва - моя никчемность могла пригодиться.
Я пошел на кухню к Нанси. В рекордно короткий срок она успела извлечь и вывалить на стол шоколадные муссы, плитки "Галак", вафли с малиной, печенье с орехами и "Баунти". Политику ее матери я тут совсем не понимал: зачем держать все это в доме, если девочка и так переедает? Но выговаривать Алисе не стал, ни про еду, ни про что другое - больно полоса для этого неподходящая.
За лето Алиса сильно изменилась, постарела лет на десять. Сникла вся, словно время и впрямь навалилось на нее своей тяжестью. Поначалу, узнав от Нанси, что мамашин дружок дал дёру с девчонкой из своей конторы, я только посмеялся. Но, увидев, как это рубануло Алису, смеяться перестал. Я всегда симпатизировал людям, у которых что-то не клеится. Это уравнивало меня с ними. Алиса же выплескивала свое раздражение на меня, и я поистине героическим усилием заставлял себя с ней любезничать. Сандра, правда, уверяла, что не такой уж скверный у Алисы характер, а все дело во мне, типа, что у меня проблемы с "матерью". Оттого, дескать, что моя мать меня не любит, я переношу свою неприязнь к ней на мать Нанси. Когда Сандра внушала мне подобную фигню, я обычно молчал от неловкости за нее. Не знаю уж, имела ли эта мистико-психоаналитическая галиматья какой-нибудь смысл, только я нахлебывался дерьма всякий раз, когда проявлял внимание к Алисе; во мне ли было дело или в ней - но контакта у нас не возникало. На мой взгляд, проблема заключалась в том, что мы с ней никогда и словом бы не перемолвились, если бы нас не вынуждали к тому обстоятельства.
Нанси стояла набычившись: что-то задело ее очень глубоко. Наморщив лоб, она усердно пихала в себя сладости. Я подошел к ней сзади, положил ей руку на плечо, приготовясь к тому, что она меня отошьет: она только и делала, что всех отшивала. Но она меня не оттолкнула и даже не возражала, когда я, сев с ней рядом, притянул ее к себе. Я понял, что огорчение ее в самом деле велико. Она обвила меня руками за шею, приникла ко мне и заплакала. Это меня совсем подкосило: я никогда еще не видел, чтобы она плакала. Я не стал сразу приставать с расспросами, а обнял ее покрепче, погладил по волосам, приговаривая:
- Поплачь, это хорошо, выплачься…
Я заметил, что изо рта у нее на мой бежевый джемпер вытекла струйка шоколадной слюны. По природной дурости я рассмеялся.
Она разжала объятия, распрямилась, заправила прядку волос за ухо. Я сказал:
- Тебе идет, когда у тебя вот так блестят глаза. Ты красивая, и, надеюсь, ты это знаешь.
Она не удержалась и быстренько нагнулась взглянуть на себя в стекло духовки.
Я встал, протянул ей бумажную салфетку, чтобы вытерла глаза. Она уже взяла себя в руки, на лице ее гнев вытеснил печаль. С проворством, удивившим меня самого, я убрал со стола все сладости.
- Съешь яблоко на полдник, ужин будет не поздно.
Она метнула на меня уничтожающий взгляд, я хмыкнул:
- Ну-ну! Разве это я ною, что я толстый, всякий раз, когда ем пирожок… По мне, ты и так хороша.
Я постоянно осыпал ее комплиментами. Сандра внушила мне, что в отроческом возрасте ей это необходимо. Что ей требуется поддержка и комплименты нужны, как цветку вода.
Нанси недовольно хлюпнула, схватила яблоко, будто это граната и она собирается вынуть из нее чеку, и надкусила его… Я взял ее за руку и усадил рядом с собой:
- Скажи мне, что случилось?
Глаза ее затуманились слезами, я потер ей спину, забеспокоился: может, это из-за меня.
- Ты правда подумала, что я курил, и это тебя расстроило?
Она ответила упрямо и жестко:
- Ты наширялся. Но из-за этого я нюни распускать не стану.
- Даже если бы я курил, слово "наширяться" тут не подходит.
- У вас - не знаю… А теперь так говорят.
Я хмыкнул. Меня всегда смешило, когда она разговаривала со мной, как я в детстве со своими родителями. Она еще пыталась дуться, но, подкупленная моим чистосердечием, не смогла сдержать улыбки. Затем уселась ко мне на колени. Она уже стала великовата для моих колен, но регулярно это проделывала.
- Я серьезно, это несправедливо, что вы мои родители.
- И как ты пришла к такому выводу?
- За Одиль заехали в школу предки. Они меня подбросили, поскольку это по пути, и…
Она прикусила губу, чтобы не расплакаться снова.
- Осторожно, у тебя пузыри в носу. И что же родители Одиль? Они такие клевые, только и мечтают, чтобы она шаталась ночью по кабакам и приводила домой парней, покупают ей тяжелые наркотики пачками и требуют, чтобы в школах отменили математику?
Она раскачивалась взад и вперед, будто умом повредилась, и молча мотала головой. Я продолжил в том же духе:
- А если какой учитель осмелится сделать ей замечание, родители заявляются в коллеж и - ломом его. А когда едут отдыхать, непременно берут с собой диски Лила Бау Вау…
Я понимал, что морочу ей голову пошлым юмором, пользуясь тем, что ей всего тринадцать лет. Я мог бы хоть весь вечер разглагольствовать на тему "родители Одиль, они "ой"", но Нанси меня оборвала и, глядя прямо перед собой, произнесла тихим голосом, спокойно и отчетливо:
- У нее скоро будет сестричка. Они все ужасно рады. Сразу видно, они любят друг друга. У них нормальная семья. А у меня ее нет. Это несправедливо.
Такого я никак не ожидал. Я воображал, что она разыгрывает спектакль, потому что схлопотала пару. Или какой-нибудь парень не пожелал одолжить ей куртку, или еще не знаю что… Ее слова полоснули меня по сердцу, будто кто ножом саданул. Я гладил ее по спине, не находя, что сказать.
- Мне очень жаль, Нанси, очень жаль…
- Чего тебе жаль?
Она в ярости соскочила с моих колен. Настоящая маленькая женщина. Но это еще не все: передо мной стоял человек ожесточенный, и такой она останется на всю жизнь. Она закатила глаза: