- Остановите у светофора.
Она остановилась, обернулась и посмотрела на меня в упор:
- Подростки, я думаю, похожи на большинство взрослых: они не знают, чего хотят, не умеют угадать, что для них хорошо. А хорошо для них то же, что и для взрослых: нужно им каждый день повторять, что их любят и им доверяют.
- Трудно доверять соплячке, которая сбегает из дома, стоит сказать ей слово поперек.
- Вы не хуже моего понимаете: проблема не в этом. Сейчас она одна на улице, ночью: как бы ни было плохо вам и вашей дамочке, в опасности-то она. Под угрозой ее жизнь. И успокаивать надо ее, успокаивать и еще раз успокаивать. Пока она не уразумеет, что напрасно впала в истерику. В противном случае она будет считать, что правильно поступила. Если вы ее сдадите на попечение властям, ну, любым, вы ей только подтвердите, что она не зря вам не доверяла. Или вы ее сломаете.
Неподалеку кучка проституток устроила скандал. Одни вопили на каком-то гортанном языке, по-видимому восточном, другие - на языке волоф. Вряд ли они друг друга понимали, но орали с остервенением. Странная картина: изящные, хорошо причесанные дамочки в мини-юбках надсаживали глотки, как дикарки. Рук не распускали, только кричали.
Возле них остановилась полицейская машина, из нее вышли трое в форме: двое белых мужчин и одна черная женщина. Женщина встряла в самую гущу и, расставив руки, заорала с сильным мартиникским акцентом, перекрикивая их всех:
- Знаете что? Хватит, вы людям мешаете! Прекратите цирк, слышите? Невозможно уже! Решаем просто: африканки идут к Порт-Майо, восток остается на Шамперре.
Девицы постояли, покачали головами. Потом разошлись, черные в одну сторону, белые в другую.
- И чтоб вас больше слышно не было! - крикнула им вслед полисменша.
Я расплатился и поднялся к Алисе.
* * *
"Я не дерьмо собачье".
Это записка, которую Нанси оставила у себя на кровати. Округлый ученический почерк, синие чернила.
Алиса вступила в довольно любопытную стадию зомбированности. Ходила за мной по пятам поникшая и загробным голосом рассказывала без конца одно и то же:
- Она пришла из школы и сказала, что получила четырнадцать по грамматике. Довольная, веселая. А потом позвонили из школы и попросили меня прийти завтра утром. Оказывается, она уже не первый месяц сама расписывается в дневнике. Пререкается на уроках, плохие оценки по всем предметам, а теперь и того чище… Принесла в школу марихуану продать ее другой девочке… Что делать? Что делать?
- Ты не представляешь, куда она могла пойти?
Алиса хлюпала и мотала головой. Она напомнила мне мою мать, я представил себе, как та сидела одна по ночам, когда я сбегал из дома. А я считал, что правда на моей стороне, обида заслоняла все, и мое бессердечие казалось мне справедливым.
Ситуация между тем складывалась тупиковая. Я присел на кровать Нанси. Неподключенный телефон "Микки", старая афиша "Спайс Гёлз", коробка с "Баффи", кассеты "Звездных войн", Мадонны, книги Сабрины, "Гарри Поттер", сказки, прозрачная сумочка с облачками, набитая косметикой, в рамке с дельфинами - фотография матери, а рядом моя, лошадь для Барби, перчатки, кроссовки "Найк", духи "Лолита", старый-престарый плюшевый слон, открытый "Блинк 182" на стопке дисков… Живущая здесь девочка была сейчас где-то на улице, одна.
Я гнал из головы все мысли о том, что может случиться с девчонкой ночью в Париже. И все же то и дело вспыхивали в голове картины: улыбчивые старички, эксцентричные соблазнители, банды юных кретинов, верзилы-вербовщики.
Обидно было, что она не позвонила мне. Что мы, оказывается, не так уж близки, и она не позвала меня, когда ее накрыло реально.
Почва ускользала у меня из-под ног. И постоянно вспоминалась мать. Дети для тебя - всё. Все силы - на них, все мысли - о них. А в результате сидишь тут совершенно беспомощный и ждешь. И ничего другого не остается, как только надеяться, что с ними ничего не случится.
* * *
- Вспоминаю, какой я была, когда мы познакомились… Я совсем иного ждала от жизни. Но праздник обломился, и очень быстро. Понятно, все поехало после рождения Нанси… Я постоянно делала что-то не то. Я, как мадам Бовари, всю жизнь разочаровывалась, ожидала чего-то несбыточного, воображала там всякое… И вот имею… Я зла ей никогда не желала. Делала так, как мне казалось лучше.
Алиса легла на диван. Я нашел у нее диск Марвина Гея "Whatʼs going on" и слушал больше его, нежели ее.
Не нравилось мне, что она так обнажается, что ее повело на откровенности. Возникало ощущение, будто я подслушиваю то, что мне не надо слышать, пользуюсь тем, что она не в себе, и выведываю секреты. И так уже эта история с утаенной беременностью шарахнула меня необратимо. Девчонка, говорившая мне "люблю" в июне, в июле скрыла от меня дочь. Ни разу не позвонила, ни разу сердце у нее не екнуло. Оправившись от депрессухи, эта дамочка легко захлопнет дверь перед носом такого ничтожества, как я. Еще и возненавидит меня за то, что слишком открылась.
Она печально улыбнулась, чем завершила в моей голове образ чахоточной больной, слабой, прозрачной, трогательно хрупкой.
- Если бы ты знал, сколько раз я хотела тебе позвонить… но тебя не было в справочниках, и вопрос решался сам собой. Я тебя любила… Когда Нанси была маленькой, я ей часто повторяла, что очень любила ее отца… А теперь она меня попрекает чуть ли не каждый день: я ей, видите ли, врала, я кретинка, что не разыскала тебя раньше… И наверное, она права. Но мне надо было выбирать между родительской поддержкой и твоей, я сделала, как мне казалось, разумный выбор.
Алиса говорила, говорила, пока не доходила до фразы, от которой ей хотелось плакать, тогда лицо ее морщилось, слезы подступали и выливались наружу.
Зазвонил мой мобильник, мы оба вздрогнули. Пока искал куртку, включился автоответчик.
Я напряг слух, надеялся услышать Нанси; мерзкий робот продлил напряжение: "Память вашего телефона может сохранить еще. Не более. ЧЕТЫРЕХ. Сообщений", после чего раздался голос Сандры.
Я перезвонил ей, она спросила:
- Ты где?
Голос дрожал, но психика у нее была устроена, как моя: ощущение хаоса, неминуемой опасности автоматически запускало в ней некую программу действий в чрезвычайных ситуациях. Она была потрясена, но держалась хладнокровно. Я почувствовал, что ее ведет реально, и это меня поддержало. Она взяла все в свои руки.
- Я немедленно еду домой: кто знает, может, она пойдет к тебе.
- ОК. Я боюсь оставить Алису.
Алиса, услышав, что это не Нанси, расслабленно опустилась на диван. В душе я злился на нее: в такую минуту она оказалась дополнительной обузой. И говорила все о себе да о себе. В итоге я вынужден заботиться о ней вместо того, чтобы сесть в такси и объехать город. Она была нетранспортабельна, абсолютно никакая, живая рана. Короче, устроилась так, чтобы занимались опять-таки ею, она не умела реагировать иначе.
Сандра попыталась меня успокоить:
- Она мне рассказывала об одном мальчике, они встречаются уже некоторое время.
- Да? Почему же она мне ничего не говорила?
- Она полагает, что ты суперправильный в этом вопросе.
- Ты должна была мне рассказать.
- Чтобы ты ей мозги компостировал?
- Может, это было бы лучше.
- Он вроде бы с ней мил. Его зовут Саид… Саид и Нанси, прикольно, да?
- Обхохочешься. Где он живет?
- Она не говорила. Я только знаю, что он околачивался возле ее лицея.
- Карманник, стало быть. Ну успокоила…
- Знаешь, парень может воровать "роллексы" и быть при этом вполне симпатичным. А он вроде бы симпатичный… Ну, как она рассказывала.
Я тотчас вспомнил, сколько раз слышал о "карусели", но раньше мне это было ни к чему.
Нашим детям достался искаженный мир.
Никто не учит их, как жить в мире, кишащем опасностями. О нем не говорят вслух, это совсем не то что выбирать между обувью "Пума" и "Нью Баланс", шоколадом и оранжадом. Мир, к которому мы не готовим детей, поджидает их у порога.
* * *
Светало, Алису расплющило вчистую, она раскисла, под глазами нарисовались черные круги. Я сидел рядом в кресле и заглатывал кофе. Она не замолкала, что-то объясняла срывающимся голосом, изливала душу, жаловалась.
- Конечно же, я жалела, что она появилась на свет, - говорила Алиса с отсутствующим видом и почесывала шею. - Она мне это ставит в упрек, я отрицаю, но на самом деле, разумеется, жалела. Я была к этому не готова. Я еще до ее рождения поняла, что теперь я у родителей в руках и что все для меня кончено. При этом я ее действительно люблю. Без нее было бы еще хуже, она - все, что у меня есть… Но жизнь она мне испортила: я не могла спокойно работать, если трахалась, то так, чтобы она не слышала, я не могла уйти вечером, не могла предугадать, когда она заболеет, а это случалось всегда некстати… И, понятно, мне не нравится, что она взрослеет, напоминая мне ежеминутно о моем возрасте и о том, что у меня все уже позади и жизнь я свою просрала… Но, черт побери, я хочу, чтобы она вернулась… Она - все, что у меня есть, понимаешь? Мне ничего не удалось, ничего, кроме нее.
Наверное, она ждала, что я скажу: "Нет, нет", но у меня не было сил. Мне претила ее откровенность, получалось как в церкви: признал ошибку, и тебя, считай, простили. Достаточно поистязать себя и пробормотать слова сожаления.
Снова зазвонил мой мобильник, я подумал, что это Сандра, не спеша взял трубу, однако на ней высветился незнакомый номер, начинающийся на 02.
- Здравствуйте, это Брюно Мартен?
* * *
- Алло! Тьерри? Это Брюно. Я тебя разбудил?
- Видишь ли, я работаю допоздна, а сейчас еще нет шести. Ты правильно мыслишь - разбудил.
- Извини, пожалуйста, мне нужна машина, а из моих знакомых она есть только у тебя. Мне сейчас позвонили из Орлеанской полиции, там задержали мою дочь, мне надо поехать ее забрать.
Я заикался, адреналин разлился во мне, проникая повсюду - в пальцы, в горло, внутри меня прыгал какой-то бешеный комок, сбивал дыхание. Я испытывал невероятное облегчение: Нанси жива, мы знали, где она, улизнуть она не сможет, мы ее скоро увидим. Но более всего я сгорал от нетерпения, хотелось скорее прибыть на место, убедиться, что полицейские ее не обидели, поговорить с ней, быть с ней рядом…
Тьерри мгновенно проснулся, а я-то боялся, что он не поймет, уклонится, найдет предлог. Он был из того же материала, что и Сандра: трудности его вдохновляли. Я услышал, как он прорычал своей подружке: "Заткнись!", а потом мне коротко:
- Выезжаю. Ты где?
- Если хочешь, поведет Сандра, тачку вернем к обеду.
- Я сам тебя отвезу. Я не за машину боюсь, просто так лучше - я поеду с тобой.
Радость захлестнула меня. Напряжение было слишком велико, оно прорвало защитную оболочку, я почувствовал себя обнаженным, я кожей касался мира со всем, что есть в нем доброго и злого. Ободряющие голоса друзей вытащили меня из кошмара, в который погрузила Алиса; она же не переставала стонать и заламывать руки из-за того, что Нанси сидела в участке и задержали ее в ворованном автомобиле.
Я мигом все сообразил:
- Значит, так: я звоню Сандре, она будет ждать тебя у метро "Барбес" через десять минут. Идет? Потом вы звоните мне, и я спускаюсь с Алисой.
- Алиса тоже едет?
- Я не оформил отцовства, необходимо присутствие матери, чтобы ее выпустили.
Полушепотом я добавил:
- По правде говоря, можно было бы обойтись и без нее.
* * *
На автостраде Тьерри наверстал все свои прошлые грехи, все те случаи, когда его не было в нужную минуту, - он точно самолет вел. Мы поочередно вспоминали эпизоды, когда сами оказывались в участке.
Алиса и тут пыталась нам отравить жизнь:
- Ты как будто гордишься ею.
Сандра ее успокаивала:
- Она жива и здорова, а это самое главное, нет? Ничего страшного не случилось, в этом возрасте многого не догоняешь… Не стоит драматизировать.
Если честно, мы и в самом деле гордились ею, гордились, что она прошла этот путь. Это хорошо, что полиция научит ее врать, таиться, не доверять властям, презирать их втихомолку и, уставившись в пол, подавлять в себе ярость. Пусть знает, что в любую минуту какой-нибудь кретин может задержать тебя, оскорбить, наказать незаслуженно. Мы в полном их распоряжении. Я не радовался за нее, но и вправду гордился, что она не тряпка. Ну так пусть понимает, на чем оно держится и как устроен этот добрый старый мир.
Я был в отличном настроении. Мне нравилось, что мы мчимся на бешеной скорости, что с моей дочерью все в порядке, что со мной рядом Тьерри и Сандра и что случившееся одинаково подействовало на нас троих: напомнило непутевую юность, наши попытки пробить головой стену и последующие неудачи и наше вечное ха-тьфу.
Алиса нас проклинала, мы выступали против нее единым фронтом, стоило ей открыть рот. Но и она тоже невольно оказалась частью нашей компании, компании очумелых чудаков, взбудораженных проделкой несмышленой девчонки.
* * *
Я был потрясен, когда она вышла из участка с болтающимися шнурками и своими вещичками и, опустив голову, направилась к нам, как приговоренная к электрическому стулу.
В ту ночь я по-настоящему стал ее отцом. Беспокойство и наступившее затем облегчение пробили брешь в моей душе, и в эту брешь хлынула любовь, какой я никогда не испытывал, ни с чем не сравнимая по силе, неугасимая.
Алиса натянула на лицо маску тяжелобольной, она была неподражаема в этой роли. Облаченная в свое благородное страдание, она смотрела на Нанси с ужасом и укором. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, потом Нанси взглянула на меня, и я распахнул объятия. Я молча прижал ее к себе, как прижал бы подругу. Почему я, такой понимающий с друзьями, не могу с пониманием относиться к ней? Только потому, что имею право наорать на нее и смешать с дерьмом?
В голове складывалась какая-то нелепая речь:
- Если тебе суждено через это пройти… что я могу тебе сказать? Я не стану любить тебя меньше. Я через это прошел, и теперь я на другой стороне. Я полз, обдирал морду об асфальт, натыкался на стены, но я это преодолел…
По крайней мере одно я умел, одному научила меня жизнь: прижимать к груди людей, когда им плохо, делать вид, что мне не страшно, что ничего особенного не происходит, стоять на ногах, когда рушится все вокруг, верить, что еще выкарабкаемся.
* * *
Домой мы возвращались в полном молчании. Дружка своего Нанси оставила в участке: ту машину вел он, и он взял все на себя. Или на него все повесили. Одна лишь Алиса не понимала, что Нанси встретится с ним, как только его выпустят, Алиса предполагала поместить дочь в пансион и пинками под зад наставить на правильный путь. Мы трое молчали и старались как могли дать почувствовать Нанси, что не держим на нее зла, но перепугались сильно. И что, когда нужно, мы всегда будем с ней.
Тьерри отвез нас к Алисе. Мы пили кофе, вяло поглядывая в телевизор. Нанси не раскрывала рта. Только шепнула мне, чтобы я не оставлял ее наедине с матерью. Ей было стыдно, у нее наступила реакция, я никогда не видел ее такой притихшей.
Я пошел на кухню посмотреть, что делает Алиса. Вся сникшая, она стояла у окна. Услышав, что я вошел, повернула ко мне лишенное всякого выражения лицо и прошептала подавленно:
- Я жалею, что разыскала тебя и сказала о ее существовании. Твое появление не мешает ей идиотничать, не мешает меня добивать. Зато ты мешаешь мне воспитывать ее так, как я хочу. Я загнана в угол: с одной стороны она меня судит, с другой - ты. Я в тисках. Я предпочла бы, чтобы тебя не было.
- И что бы ты делала?
- Я бы ее посадила под замок. Кажется, именно этого она и добивается - чтобы ее повязали. Я упрятала бы ее в клинику. Ей нужно быть под наблюдением. Но, полагаю, ты не согласен?
Я воздержался от ответа, опасаясь, что она закатит истерику, от чего никому лучше не будет. Я оставил при себе соображения типа "упрятать в клинику надо тебя". Алиса продолжила наступление:
- Тебе не придется иметь с ней дела каждый день. Жить в постоянном напряжении, вздрагивать всякий раз, когда звонит телефон, ждать, что она еще выкинет. Когда я подхожу к квартире и вставляю ключ в замок у меня душа замирает, я не знаю, что я застану дома… Теперь еще буду бояться, что ее нет.
- Я могу взять ее к себе, если хочешь. На всю неделю и вообще… Я с удовольствием возьму ее к себе.
Алиса резко выпрямилась, я приготовился к порции оскорблений, однако в глазах ее блеснула заинтересованность:
- Ты это серьезно?
- Вполне… Я, знаешь, не так уж занят.
- Но твой образ жизни…
- Приспособлюсь…
Не скрою, я дико испугался того, что сам же и предложил.
Алиса что-то прикидывала в уме, в ней боролись уязвленность, интерес и недоверие.
Я вернулся в комнату, сел рядом с Сандрой, я бы с удовольствием заглотнул два-три лексомила, но боялся, что вырублюсь, а мамаша за это время упечет куда-нибудь дочь. Нанси держалась поближе к нам и молчала, потрясенная тем, что ее не ругают. Завтра же я поговорю с ней серьезно… От этого разговора меня плющило заранее.
Мы сидели на диване и клевали носом. Я сказал Сандре:
- Тебя, может, ждут. Так иди, мы разберемся…
- Нет, меня больше никто не ждет.
Я взглянул на нее искоса, она почесывала себе бровь, приоткрыв рот, и смотрела в окно на крыши Парижа. Чувствуя, что я ожидаю пояснений, она шмыгнула носом и добавила:
- Достал он меня вчера. Лох он и есть лох.
Я испытал облегчение. В сущности, жизнь не так уж скверно устроена.
Зазвонил телефон. "Ты о чем?" - услышали мы заспанный голос Алисы. Уже в следующую секунду она очнулась, вскрикнула: "Во Всемирный торговый центр?" Потом она еще что-то бормотала, затем резко повесила трубку и вошла в гостиную. Лицо - бледнее прежнего. Я подумал сначала, что у нее проблемы на работе.
Алиса включила телевизор.
Искать нужный канал не пришлось. Горела первая башня. Комментаторы ахали и охали, и тут самолет врезался во вторую. Ну чисто кино: на переднем плане чувак с микрофоном пытается осмыслить, что произошло с первой, и, пока он там разглагольствует, оно - шарах! - по второй. В эту минуту что-то изменилось в мире.
А потом они обе рухнули. У нас на глазах.
Алиса разрыдалась, непроизвольно. Рушился весь ее мир, рушился наглядно. Нанси обняла ее за плечи; девочку, кажется, тоже торкнуло, но не с такой силой. Просто она привыкла видеть, что старики не выдерживают этой жизни.
Сандра сжала мою руку. Мы думали с ней одно и то же. Говорить об этом здесь и сейчас не стоило. Нам было до ужаса, до боли страшно того, что может случиться дальше. Но все перекрывала радость, что старый мир разваливается ко всем чертям. Ничего хуже его лживой успокоенности наверняка не будет.
Мы все давно изнемогали. Задыхались. Стонали по углам: "Ничего не поделаешь, начальство велело", выли: "Ничего не поделаешь, такова система". Организовано отлично - саморегулирование на всех уровнях. Террор в чистом виде. Надежнейшая из тюрем, куда мы загнали себя сами, так что и надзирателей не требовалось. А малейший проблеск надежды немедленно гасился свинцовым колпаком.