* * *
И вот под вечер я, как последний кретин, потащился на улицу. Мне, как всегда, повезло: с неба падала ледяная морось, и бар был битком набит людьми, зашедшими укрыться и натащившими грязи.
Я пришел на пять минут раньше назначенного, выбрал место поближе к выходу, чтобы улизнуть, когда стремно станет, положил на стол часы с твердым намерением слинять, если Алиса опоздает больше чем на три минуты, и надеясь, что именно так она и сделает, давая мне повод с ней не встретиться.
Меня разбирал мандраж. То ли оттого, что я сидел в переполненном баре; то ли от мысли о предполагаемом СПИДе, казавшейся мне ужасной и привлекательной одновременно, потому что, если б он у меня обнаружился, я бы точно переменил образ жизни; то ли от перспективы увидеть девицу, которая могла за это время сдвинуться, подурнеть, скурвиться или не знаю что…
Судьба обошлась со мной милостиво, по крайней мере в одном отношении: за тринадцать лет я почти не изменился физически. Не потолстел, не облысел, и зубы не гнилые, и рожа не распухла от пьянства. Встречая людей, которых я знал молодыми, я впадал в отчаяние, когда воображал себя на их месте.
Алиска притащилась вовремя, я увидел, как она выгружается из такси, и меня сразу торкнуло: она это что, нарочно, - мол, у нее бабок завались? Унизить меня хочет?
За эти годы она слегка усохла. В атмосферу бара на проспекте Сталинграда она вписывалась плохо, всем выделялась: слишком много меха на воротнике пальто, слишком изящно спадающего на слишком дорогие сапоги, слишком изысканная косметика и вычурная прическа по контрасту с прочей промокшей публикой.
В целом баба ничего. Возбуждающая.
Она села напротив меня. Я со страхом вглядывался в ее лицо: вправду ли она похожа на человека, пришедшего сообщить бывшему партнеру, что заразила его СПИДом?
Не думаю, чтобы мои опасения как-то отражались у меня на физиономии: не прилагая к тому никаких усилий, я обычно имею вид скорее вызывающий, чем испуганный. Я уже вышел из того возраста, когда кажется, будто люди способны читать тебя, как книгу: нет, они видят ровно столько, сколько им показываешь. И твои внутренние переживания им на фиг не нужны.
Алиска же явно тушевалась. Или, может, наоборот, подумалось мне вдруг, может, она только корчит из себя робкую и ранимую, и как раз потому, что ничего такого не ощущает.
Она поглядывала на меня украдкой, с беспокойством. Будто я насекомое - заведомо гадкое, но неясно, насколько опасное.
Задала два-три стандартных вопроса, как поживаю и прочее. Я солгал:
- Перевожу. Перевожу художественное, научное. С английского, немецкого, испанского… Написал роман, вот как раз издателя нашел.
На самом деле я попереводил немного научной фантастики и пару-тройку романов для издательства "Арлекин", переутомился, схватил депрессуху и забил. Я тогда сошелся с Катрин, она сказала мне: "Пиши, а я пока поработаю за двоих". Соглашаясь, я поклялся себе закончить роман в два счета. Одна только мысль, что я у женщины на содержании, будет мне настолько нестерпима, что подстегнет к работе, полагал я. Оказалось, нет.
Понемногу я перестал выходить из дома. В первый год я раза три-четыре пробовал начать писать - не шло. Дальше тридцати или сорока страниц не продвинулось. А потом я махнул рукой. Катрин не рассердилась. Как и многие знакомые, она не сомневалась, что стоит мне только взяться, и я напишу что-нибудь великое. Не она одна воображала, будто у меня талант. Я извлекал пользу из этого заблуждения, хотя не давал к нему повода и никак не поддерживал: я просто ничего не делал. Сам факт, что я играл в панк-группе, посредственной, но с репутацией в определенных кругах, открывал мне десять лет беспроцентного кредита. В некоторых отношениях Франция - великолепная страна.
Мое положение всякий раз начинало меня беспокоить под Новый год, получалось вроде ритуала. Я подводил итоги и приходил к выводу, что работаю все меньше и меньше. В течение двух-трех дней я напряженно размышлял, принимал необходимые решения. А в начале января, поев крещенского пирога, отвлекался на другие мысли, и в итоге все оставалось по-старому.
Исповедоваться Алиске я не собирался.
Я посмотрел на ее руки: камень, блестевший у нее на пальце, сильно смахивал на бриллиант, а шмотки, что были на ней, не продавались в квартале Барбес, где я жил. Я спросил:
- Ты удачно вышла замуж?
- Отнюдь. Работаю как проклятая.
Мне приятнее было воображать ее замужем за омерзительным кривобоким старцем, осыпающим ее подарками и изменяющим ей, нежели узнать, что она бизнесменша. Ее успешная карьера, равно как и процветание других людей, подчеркивала, выпячивала мою несостоятельность.
Прошедшие годы не пошли ей на пользу. В юности она была красива, но красива эдакой нестойкой красотой, проявлявшейся в цвете лица, в не развенчанной еще самоуверенности. Штучка, в общем. Теперь кожа ее увяла, надо думать, она много работала, мало спала, пила и курила, оттого и вид такой потрепанный. Ее тощая фигура не обладала изяществом, какое свойственно женщинам, следящим за собой, - это была худоба человека с измотанными нервами. И красилась она не из стремления блеснуть, а словно бы желая скрыть лицо.
Она не торопилась выкладывать свою фишку; я поиграл сигаретной пачкой, смял целлофановую обертку, вытащил и сложил серебристый вкладыш. Затем стал пальцем стирать воображаемое пятно на столе и одновременно взял инициативу в свои руки:
- У тебя что, СПИД?
На мгновение она застыла: во рту сигарета, глаза прищурены; потом въехала и, сопоставив все в уме, расхохоталась. Тут и до меня дошел весь идиотизм моего вопроса тринадцать лет спустя. Я проклял себя, что послушался Сандру, и немного расслабился. А не стоило. Алиса постучала сигаретой о край пепельницы, успокоилась и проговорила:
- СПИДа у меня нет… Но есть тринадцатилетняя дочь.
Теперь обалдел я, поскольку не понял, к чему это было сказано и отчего таким тоном, каким в телесериалах произносят суперважную реплику. Она взглянула на меня, испуганно прикусив губу, и только тогда я сообразил, что фраза имеет какой-то дополнительный смысл; я тоже расхохотался, надеясь при этом, что воображение сыграло со мной злую шутку и что Алиса сейчас развеет недоразумение. Перестав смеяться, я заявил категорически:
- Не от меня.
- В то лето я больше ни с кем не спала. И потом - это очевидно, сам поймешь, когда ее увидишь. То есть это, конечно, не доказательство… но сходство бросается в глаза.
- Когда я ее ЧТО?
Алиса досадливо поморщилась:
- Ну извини. Если ты, конечно, пожелаешь ее увидеть. Как ты, возможно, догадываешься, я пришла сюда не ради удовольствия трахать тебе мозги.
"Трахать мозги" она произнесла с пикантной грубостью цацы из пятого округа, а я слушал, как она изрыгает ругательства, не подозревая еще, что эта история крепко меня зацепит. Маленькая отсрочка перед полным обломом… Алису между тем прорвало:
- Мне от этого разговора не легче, чем тебе… Но видишь ли, Нанси - так ее зовут - всегда считала, что ты погиб в автомобильной катастрофе. Ей это все родственники внушали с пеленок. Собственно, и знакомым так говорили. Только вот у моей матери после смерти отца совсем крыша поехала. Она взяла да и все разболтала.
Алиса развела руками, показывая, что только этого, дескать, и не хватало. И понеслась дальше:
- С тех пор у девочки навязчивая идея: найти тебя. Она дважды убегала из дома. Не знаю уж, что она там себе воображает, может, думает, что на улице тебя узнает… А тут я случайно встретила твоего брата и решила, что это знак. Вот.
Словно бы перекинула мяч на мое поле.
- Сука, блин, прошмандовка.
Я выпалил это одним махом, не чувствуя себя. Тело мое анестезировалось. На секунду я завис в невесомости, вне всякого земного притяжения. А затем ощутил, как мое сознание раскалывается надвое и в образовавшуюся щель втискивается непостижимое. Все в том же безотчетном состоянии я продолжил:
- Маздануть бы тебя раз тридцать по твоей блядской морде… Ты вообще понимаешь, что ты мне сказала?
- Поверь, Брюно, меня все это тоже не радует.
Эта маленькая высокомерная говнючка была из тех, кто, подвергаясь нападению, съеживается в комок, а после распрямляется; жизнь не долбала ее как следует и не научила ходить с опущенной головой. Поджав губы и надменно глядя на нее в упор, я процедил с сомнением и отвращением:
- У меня ребенок?! От ТЕБЯ?
- Мне, дорогуша, было тогда семнадцать лет. Сейчас, знаешь, когда я на тебя смотрю, сама удивляюсь, что могла так влипнуть.
Я отвел глаза, кровь прилила к вискам, мысли и ощущения стали возвращаться ко мне в беспорядке, голова пошла кругом.
- Ты просто рехнулась.
И я выскочил из бара.
* * *
На улице я прошел пять шагов, потом повернул назад. В груди у меня что-то ухало, мне хотелось броситься под машину, чтоб от меня мокрого места не осталось. Стоя в дверях кафе, я ждал, пока выйдет Алиса; стыд жег меня изнутри: ну почему со мной должно было приключиться такое?
В конце концов она появилась, держа в руке мобильник и прилепившись к нему ухом, - слушала сообщения. Я взял ее за локоть:
- Как ты могла так со мной поступить?
- Послушай: забудь. Глупо, что я тебе позвонила.
К ней вернулась вся ее самоуверенность; я взвыл, я почувствовал, как она ненавидит свое добропорядочное воспитание, не позволяющее выказывать своих чувств. А мне-то до ее воспитания что? Я, жалкий тип, боящийся выйти за сигаретами, я стоял тут, посреди тротуара, и орал во всю глотку. Мне хотелось увидеть ее испуг, смешанный со стыдом, я жаждал этого, как собака крови.
- Как ты могла не сказать мне? Как?
- Всё решили родители. Они, как узнали, на той же неделе переехали. Ты вспомни, черт побери, я ж была совсем девчонкой. И не слишком продвинутой для своих лет. Я сделала, как они сказали, а потом уже не захотела…
- Ты дрянь, сука чокнутая! Не сомневаюсь, это не моя дочь. Даже анализ ДНК не заставит меня в это поверить.
- Ну и отлично. На том и порешили.
Она зашагала прочь, я ее догнал. На нас оглядывались прохожие, какие-то пацаны, сбившись в кучку, молча наблюдали за происходящим, будто спектакль смотрели. Я чувствовал, как ярость жгучим лезвием рассекает мне череп от глаз до затылка и выжигает мозг.
- Ты не можешь так уйти. Ты не можешь выплеснуть на меня все это и отправиться восвояси. Надо было думать РАНЬШЕ, тогда еще, сразу. Даже чмошный сын чмошного железнодорожника заслуживает, чтобы его поставили в известность, - вот о чем надо было думать. А не дожидаться, пока девке стукнет тринадцать, и теперь свалиться мне на голову и, к чертовой матери, перевернуть всю мою жизнь. Ты полагала, я как к этому отнесусь? "Потрясающе! Когда поедем в Диснейленд?" Естественно, я вне себя. Естественно. А ты стой и слушай, потому что, мать твою, не надо было так поступать.
Я жахнул кулаком в стену, со всей силы, ничтожной, впрочем, по сравнению с моей яростью: опять разочарование. И сожаление: пальцы - всмятку. Захотелось сесть и заплакать, только я уже давно не плачу.
Зато Алиса себе в этом удовольствии не отказывала и, всхлипывая, бормотала:
- Я поступила глупо… Я не знаю, что делать с Нанси, с ней всегда было нелегко, а с тех пор, как ей все известно, она совсем отбилась от рук… Я не хотела с тобой встречаться… но я просто с ней голову потеряла.
- И имя у нее дерьмовое.
Алиса порылась в сумочке и протянула мне визитную карточку:
- Поступай как знаешь. Можешь позвонить, можешь забыть, как хочешь…
Умела, сволочь такая, разжалобить; я было разволновался, потом растерялся, а потом меня совсем повело:
- Да пошла ты…
И она ушла. Глядя на ее понурую спину, я ощутил совершенно неуместное желание. Она знала, как сбить мужика с толку.
Окружавшие нас пацаны стали расходиться, они покатывались со смеху и от восторга хлопали себя по ляжкам. Наверняка надо мной смеялись, и, что удивительно, мне это было по фигу.
Я бессмысленно стоял на месте. Привычка вечно все накручивать, преувеличивать, притворяться привела к тому, что я и сам не понимал, какие мои чувства подлинные, а какие нет.
* * *
Пока поднимался наверх, растерял остатки юмора и значительную часть хладнокровия. Рука моя распухла так, будто вместо кисти мне прирастили боксерскую перчатку.
Мысли бурлили у меня в голове, сшибались, переполняли меня и душили.
Вспомнил парней из фильма "Люди в черном" с этим их приспособлением, стирающим память: я бы дорого дал, чтобы такое приобрести и вернуться на два часа назад.
И почему-то мне все время представлялась сперма. Нелепейшим образом я пытался проследить связь между этой клейкой белесой массой и ребенком. Вспоминал, как все было у нас с Алиской, и повторял себе, что именно так и получаются дети. Но не стыковалось. К тому же преимущественно всплывали картинки, как я кончаю ей в рот, на лицо, на ягодицы. Стыковалось еще меньше…
С другой стороны, идея, что девчонка не от меня, тоже как-то не канала. Я знал, что Алиска сказала правду, чувствовал… Их поспешный отъезд, если подумать, выглядел чрезвычайно странно… Помню ледяной голос ее матери по телефону: тогда я отнес это на счет моего зеленого ирокеза и ошейника с шипами… Теперь все вставало на свои места.
Мне приходилось сталкиваться с тем, что у женщин случаются задержки, что некоторые хотят завести от тебя ребенка, а другие просто не желают принимать противозачаточные таблетки… Короче, я уже имел представление о проблеме, но обходилось всегда без последствий. Постепенно я уверился, что мне такого рода осложнения не грозят, и вдруг все поехало: оказалось, грозят, и в наихудшем раскладе. Унижение нестерпимое.
Алискины предки ничего мне не сказали, потому что я из рабочей семьи. Эта догадка не отпускала меня, как назойливый мотив, и от нее окончательно сносило крышу. Хотелось кого-нибудь убить, защитить поруганную честь, а жизнь свою послать, блин, к такой-то матери. К несчастью, я плохо представлял себе, как пойду душить полоумную мать Алисы, оттого все мысли возвращались к исходной точке, и оставалось только сглатывать стреляющую боль ярости. Вопиющая, уму непостижимая несправедливость, и, конечно же, на мою голову…
Я забросал Катрин эсэмэсками, умоляя прийти поскорей. Казалось, с ее появлением откроется какой-то выход, хотя непонятно, какой именно.
Увы, я слишком часто проделывал этот фокус: заставлял ее примчаться домой, бросив все, а дома посылал купить мне долипран, поскольку не люблю аспирин, или шоколадное пирожное, если чувствовал приближение депрессии, или просто свежий номер газеты "Либерасьон", о котором услышал по радио… На этот раз она уперлась: у нее работа, и пока она ее не закончит, никуда не двинется.
Я вообразил, как она возвращается и обнаруживает меня в ванне с перерезанными венами или - лучше - повесившимся на простыне и болтающимся за окном гостиной. Это минут на пять меня успокоило.
Ну и хорошо, пусть приходит позднее. Я вовсе не был уверен, что так уж жажду с ней поделиться. Если я ей все расскажу, эта история начнет всплывать в каждом нашем разговоре. Я рассчитывал забыть ее в самые ближайшие дни, а Катрин помешала бы мне это сделать. И потом, неловко как-то объяснять ей, что я выходил на улицу встречаться с бывшей школьной подругой. Я нещадно эксплуатировал Катрин более двух лет, гонял за тем, за этим - и после всего признаться, что я вот так взял и вышел… К тому же не факт, что я пожелаю в скором времени повторить эксперимент.
Вылазка на улицу меня разочаровала. У меня не случилось приступа стремопатии, я не испытал никаких экстраординарных ощущений, не упал в обморок. Столько времени я страшился этой минуты, накручивал себя до невозможности, до сердцебиения, до холодного пота… Я часто представлял себе свой первый выход на воздух, обязательно летом, Катрин ведет меня под руку, глаза ее блестят от счастья, теплый ветер ласково обдувает лицо, я иду медленно, как после тяжелой болезни… И вдруг эта дрянь, Алиска, все испакостила, испоганила, оплевала…
Я прилег, решил прибегнуть к дыхательной самотерапии. Получалось типа: "Тебе плохо? Прими таблетку аспирина". Я перевернулся и стал корчиться на кровати - кадр из фильма "Экзорцист", - чувствуя, как адская боль пронзает меня от живота до макушки, ворочается во мне, будто какое-то мерзкое животное. Потом надоело.
Попробовал еще раз набрать Катрин, прекрасно понимая, что смешон; у нее сработал автоответчик, и я повесил трубку.
He буду я ей ничего говорить. Все ясно теперь про наши отношения: каждый за себя, и если подыхаешь, подыхай молча.
Подумал было позвонить брату, выплеснуть свое бешенство на него, не объясняя причин, облаять и все. А в общем-то, ну его. Отложил брата на следующий день, когда соберусь с мыслями.
В конце концов позвонил Сандре, хотя ломало: ведь, не вмешайся она, не было бы этого кошмара. Я бы остался дома, смотрел бы себе спокойненько телевизор. И потом, я опасался, что она раздует теперь целую историю и совсем меня доконает. Скрючившись на диване, я все-таки набрал ее номер: надо же кому-то излить душу.
Гадючка рассыпалась в извинениях:
- Я себя проклинаю… Я дура. Не знаю, почему я тебе это сказала, бред какой-то… Знал бы ты, как я себя ругала.
- Если честно, я был готов тебя убить, но теперь это уже не важно нисколечко… Послушай сюда: я ходил на свидание.
- Ты вышел на улицу?
Она испытала шок и даже разочарование. Или, может, испуг. Сознавала она это или нет, но мой выход на улицу ставил ее перед угрозой потерять единственного из всех ее знакомых еще более шизанутого, чем она сама. Мое амебообразное прозябание помогало другим чувствовать себя уверенней. Я не удержался и добавил для понта:
- У меня не было выбора.
- И чего ей от тебя понадобилось?
Я стыдился признаться. Уж лучше сдохнуть, провалиться сквозь землю. Мне вовсе не улыбалась моя новая роль - парня, о котором говорят намеками, с усмешкой, жалостью, осуждением… Не катило мне носить это клеймо. За что? Почему я должен расплачиваться? Я заставил Сандру поклясться, что она никому ничего не скажет, не сомневаясь, понятно, что она разнесет весть по всему свету. Короче, в конце концов я выдавил:
- Она сказала, что у нее дочь от меня. Тринадцати лет. Жаждет со мной встретиться.