Сандра испустила продолжительное "вау!", восхищенное и ошарашенное. В любой другой ситуации я был бы счастлив сообщить ей новость, которая всколыхнула бы ее до такой степени.
И вот тут-то пошел полный психодел. Как только я произнес эти слова, девчонка стала существовать реально. Сама по себе. До этой минуты я думал о предательстве Алисы, о том, как подло было прийти и сказать мне это через тринадцать лет, о ее семейке, которая сговорилась все от меня скрыть… И вдруг материализовалась девчонка. Она жила где-то здесь в городе, росла без отца, мечтала со мной познакомиться.
Я тогда ничего не сказал, даже в уме отчетливо не сформулировал, не признался себе, но именно в ту минуту я понял, что должен ее увидеть. Хотя бы раз. Зато Сандра сказала, как только перестала ахать и охать:
- Пытаешься ее себе представить?
- Нет. У меня нет никакой дочери. Ты ведь меня знаешь. Разве похоже, что у меня есть дети?
- Похоже, есть.
Мы болтали и болтали, пока мой радиотелефон не разрядился, после чего я перезвонил ей по мобильнику, а когда сел ее телефон, она перезвонила мне по своему мобильнику. У меня шею свело, оттого что я так долго держал голову набок, плечом прижимая трубу к уху. За это время я приготовил себе чай, сварил макароны. Мы потеряли нить, трепались о том о сем, ловя кайф от самого процесса…
- По крайней мере, это послужит тебе уроком на будущее…
- Предлагаешь закупить партию тестов на беременность и до получения результатов никого не выпускать из койки?
- Нет, кончать только на фейс.
- Угу, или в анналы. А ты, я смотрю, не дура.
Мы проговорили до тех пор, пока я не услышал, что в квартиру входит Катрин. Я быстренько повесил трубку, точно школьник. Мы так часто делали. После многих часов телефонного трепа я был никакой, голова отупела. В мыслях не прибавилось ясности, зато убавилось остроты.
Катрин дулась, а у меня даже не было сил на нее за это разозлиться. Я оставил ее гнить, проглотил три экванила - это большие синие таблетки, мне прописала их служба психологической помощи, и я к ним очень пристрастился - и отправился спать, не сказав ей ни слова. Пусть будет ей наука. Вопреки обыкновению, она не зашла меня проведать. Просидела перед телевизором, дура непробиваемая, неспособная почувствовать, что в доме у нее разразилась катастрофа.
* * *
- Алло, старик, это Сандра. Какие новости? Ты дома или тебя нет? Ты не хочешь разговаривать?
Я снял трубку, постарался поддержать беседу в шутливом тоне. Вообще-то такое мне не свойственно: обычно я склонен гнать волну.
- У меня тут Хиросима.
- Выкладывай.
В голосе неподдельная обеспокоенность. На экране телевизора черноволосая девица в футболке с драконом извивалась, стоя на одном месте, а руками держалась за живот; казалось, она безуспешно пытается оторвать одну ногу от пола. Я стал рассказывать:
- Катрин требует, чтобы я съезжал. У нее появился кто-то еще.
- У Катрин?
Что Катрин не может жить без меня, не подлежало обсуждению. Она, понятно, иногда обижалась, что я сутками зависаю у телевизора, не даю ей приглашать подруг, отказываюсь есть замороженные продукты, не трахаю ее уже несколько месяцев… обижалась, но все женщины рано или поздно начинают ныть. Ее недовольство никогда мне ничем серьезным не угрожало. Стоило только прижаться к ней, подластиться, и она успокаивалась, признавала, что мне тоже нелегко, полоса такая стрёмная. Сатурн стоял в моем знаке зодиака уже целых два года, а она не хуже меня знала, что с этой планетой жить тяжко.
В ту пору у меня не возникало ощущения, будто я ее третирую. Мне самому было так тошно, что мое отношение к ней представлялось мне пусть несправедливым, но оправданным. Я полагал, она понимала, что это временно, а потом я выкарабкаюсь и уж тогда расплачусь сполна.
- Похоже, это серьезно. Утром она ушла с вещами. Дала мне неделю на то, чтобы я отсюда съехал. Неделю… Видите ли, этого достаточно, чтобы найти "другую такую же дуру", цитата.
- А что, собственно, случилось?
- Во-первых, ее шизанутый психарь сделал ее законченной психопаткой. Во-вторых, на работе ее охмуряет какой-то фраер, обещает златые горы. В-третьих, вчера к концу дня я был уже никакой и рано лег спать. А она увидела мои мокрые грязные ботинки и вообразила, будто я регулярно выхожу тайком и, совершенно понятно, ей назло. Затем обшарила мою куртку, тоже мокрую, нашла визитную карточку Алисы и заключила, что я встречаюсь с девками. Возбухала всю ночь. Вбила себе в голову, что я откапываю их в Интернете, полезла в комп, нашла сто тысяч порносайтов… нафантазировала всякого - это Катрин-то, всегда мечтавшая о спокойных безмятежных отношениях. Представляешь? Короче, проснувшись утром, я почувствовал, что мне вроде как полегчало, пошел ее поцеловать, а она меня мордой об стол… Я сделался врагом номер один.
- Ты ей объяснил про Алису?
- Нет, не стал. Сказал, подруга детства, дескать, в хреновом положении, никак не мог не спуститься к ней. Катрин не поверила.
- А почему ты ей не сказал?
- Подумал, что, если мы все-таки помиримся, а это, на мой взгляд, не исключено, я о своей болтливости горько пожалею.
- Неглупо. Да уж, тебе масть пошла, ничего не скажешь.
- Голова дракона в противостоянии с Нептуном, Меркурий на ретноградном движении, Сатурн ни с места… комплект.
- Ты иногда мыслишь по-женски, но мне это нравится. Кстати, а у малышки какой знак?
- Почем я знаю. Меня это не колышет. Я о ней и думать забыл. Спасибо, что напомнила, в каком я дерьме.
- И что ты намерен делать?
- Повеситься, эмигрировать в Венгрию, вступить в секту, стать наркоманом, придушить Катрин, а прежде выпустить кишки ее хахалю. Я всегда подозревал, что по мне нары плачут.
Шутки шутками, но в ту минуту я реально о чем-то таком подумывал.
- Я не желаю слышать слово "ответственность". Мне тридцать лет, я себя знаю, я уже не в том возрасте, когда можно запудрить себе мозги: я не способен жить нормально. Моя слабая голова этого не вынесет. Квартира, работа, начальник, налоги… спускаться в метро, найти подходящую подругу, оплачивать счета и день-деньской общаться с кретинами, чтобы заработать на шамовку… Нет. В гробу я все это видал, лучше в бомжи пойду. Буду ошиваться под окнами этой сучки, чтоб она знала, до чего я дошел по ее милости.
Сандра кхекнула. Когда люди так вот легонько откашливаются, это они собираются сказать нечто, от чего им самим неловко; я приготовился к худшему - не привыкать.
- А насчет малышки ты подумал?
- Нет. То-то и приятно, что с уходом Катрин я от этой истории начисто отключился.
- Тебе нужно с ней увидеться. Если девочка хочет с тобой познакомиться, ты обязан это сделать.
- У тебя что, совсем башню снесло? Добить меня хочешь, да? Какого лешего ты меня опять в это окунаешь?
Я бы, конечно, швырнул тут трубку, если бы не рассчитывал попросить у нее приюта - на время, пока не раскручусь. Поэтому я наступил себе на горло и стерпел ее ахи и охи.
Ее просто заклинило на этой малышке.
- Что мать у нее дура крезанутая, я не спорю. Что тебе это влом до крайности, тоже понятно. Но девчонка-то тут при чем? Она имеет право взглянуть на тебя хоть раз. Ты не можешь ее так Вот кинуть.
- Очень даже могу. И дело не только в том, что я эгоист. Будь я ребенком, мне неприятно было бы узнать, что мой отец - это я. "Посмотри, деточка, этот неудачник - твой папа. Ты счастлива?" Пусть лучше я останусь для нее мечтой.
- Ничего подобного. Я бы на ее месте была бы рада иметь такого отца.
Последнюю фразу она произнесла со страстью, из чего я заключил: ждет, стало быть, чтобы я ей вставил - а это, понятно, отбивало у меня всякую охоту. Когда я поселюсь у нее, сказал я себе, надо будет держать ухо востро и не попадать в двусмысленное положение.
Она меня раскусила и, как мне показалось, сильно напряглась при мысли, что ей придется меня вписать. Я решил подождать: может, ее замучит совесть и она сама пригласит меня у нее пожить.
- Брюно, ты должен понять, что девчонка не виновата, ты должен с ней встретиться, ты обязан. У нее один отец - это ты; если она хочет с тобой увидеться, ты не имеешь права ей отказать. Ты можешь кидать кого угодно, но не маленькую девочку.
- Да отстань ты от меня, ё-моё. Зачем только я тебе рассказал.
- Затем и рассказал, чтобы я тебя подстегнула с ней встретиться.
- Давай закроем эту тему.
Но она не унималась, и меня в конце концов торкнуло, что она попросту нашла повод разругаться со мной окончательно. Чтоб не пришлось отказывать мне в ночлеге. Это очень в ее духе - обойти конфликт стороной, избегая лобовой конфронтации, ничего не высказывая в открытую.
Она, видите ли, такая добродетельная, чувствительная, когда проблемы не касаются ее близко, а вот приютить человека, когда ему так фигово, что дальше некуда, - этого она не может. Подруга называется… Я плюнул на желание вписаться к ней и оборвал ее:
- Знаешь что, Сандра, пошла бы ты на хрен. Я всю жизнь буду помнить, что в трудную минуту ты меня бросила. Понятно? Никогда не забуду.
И повесил трубку, мечтая, чтобы мои слова навели на нее порчу.
Смертельный яд разливался по моему организму, разрывал внутренности и нервные клетки, и противоядия я не знал. Меня мутило от собственного растерзанного состояния, хотелось из него выйти, но таблетки, которые я глотал, делали меня подавленным и вялым, а беспечности не прибавляли. Фуфловый наркотик, такая же лажа, как и все их медицинские штучки.
Я пошел выпить чаю; это Катрин меня приучила целыми днями накачиваться чаем. От каждой женщины остается след, какая-то привычка, какое-то словцо, в общем, что-то они в вас меняют. И живет в вашей душе нежное и горькое воспоминание о романах, начинавшихся так хорошо.
Я ждал, пока закипит вода, и смотрел на побуревший от газовой плиты потолок. Когда я сюда переехал, мы перекрасили кухню в желтый. Кухонька была узкой, полки заставлены баночками с чаем, пряностями и разными металлическими коробочками, по стенам - открытки, а холодильник облеплен фиговинками на магнитах. Не особенно чисто, зато уютно. Я не хотел, чтобы меня отсюда выгоняли. Я хотел вернуть первые месяцы нашей совместной жизни, когда по ее лицу было видно, как она счастлива, что я здесь, когда по утрам нам нужно было сказать друг другу столько важного о нас двоих, о мире, о нашем будущем. Когда она еще верила в меня, а я еще старался оправдать ее надежды. Она писала пальцем слова у меня на спине, я сосредоточивался и разгадывал. Нет, я не хотел уходить. Я даже запах ладана, от которого меня прежде тошнило, вдыхал теперь с наслаждением. С умилением смотрел на пивные дрожжи, магниевые таблетки, чай с привкусом шпината и прочие хипповские штучки, еще вчера раздражавшие меня донельзя. Я не хотел, чтобы меня отсюда выгоняли, хотя сам все для этого сделал.
Я взял тарелку и шмякнул ее о стену. Понравилось - и звук, и как она разлетелась вдребезги. Разбил все тарелки, какие были, одной левой: правая болела. Затем принялся за стаканы. Наскучило. Хорошенького понемножку. Подумал было пройтись босиком по осколкам, а после заляпать кровью всю квартиру, но не стал.
Вернулся в гостиную вроде бы успокоенным. Сел перед телевизором, чтобы забить косячок, и тут обнаружил, что у меня кончилась бумага. От этого нервы мои расквасились в одну секунду; не сознавая, что творю, я повалился на пол и стал кататься и лупить себя кулаками, я бился об пол головой и вопил как резаный.
Пока не выбился из сил. Случившееся озадачило меня самого: я всегда полагал, что устраиваю нервные припадки, чтобы произвести впечатление на окружающих и что-нибудь с этого поиметь. Иногда срабатывало, иногда совсем наоборот. Но до сих пор я и мысли не допускал, что могу элементарно потерять над собой контроль.
Я ощупал себе голову - все так же левой рукой - и испугался: болело реально и вдобавок подташнивало… Позвонил в медицинскую службу SOS. Пусть пропишут мне стрессам - помнится, он хорошо действовал. И пусть отправят меня на "скорой" в больницу; из неврологического отделения я позвонил бы Катрин, сдержанным тоном объяснил, что стали известны результаты сканирования и жить мне осталось месяц; извинившись за беспокойство, попросил бы принести кое-что из вещей, потому что больше мне обратиться не к кому…
Приехала доктор. Худенькая такая брюнеточка с серьезным лицом, маленькими грудками, ну просто прелесть. Мне стало жаль ее, что ей приходится таскаться по вызовам с чемоданчиком и такой дивной попкой. Среди клиентов попадались, небось, всякие отморозки, и она выслушивала всю их галиматью.
Она померила мне давление, посветила в глаза маленькой лампочкой, пощупала голову, послушала сердце. Я балдел. Я представил себе, как бы я жил с такой вот докторшей и по утрам и вечерам просил ее проверить, все ли у меня в порядке. Будь рядом со мной женщина, которая могла бы меня поддержать и успокоить, я бы, глядишь, сделался иным человеком.
Чтобы она подольше не уходила, чтобы не вынесла превратного представления обо мне, я рассказал ей о своих злоключениях. Не хотелось, чтобы она думала, будто я закатываю истерики каждый день. Объяснил ей про Алису, про Катрин… Она слушала меня, сидя на краешке софы, скрестив руки на плотно сжатых коленях. Серая блузка, красивая тонкая шея; я мысленно дорисовывал ее ключицы, обводил их пальцем. Я воображал, как она обнимает меня, утешает; такого склада женщины умеют приласкать, нашептать нежные слова. Мою повесть она выслушала с большим вниманием, на секунду призадумалась, а потом, изящно наклонив головку и глядя своими большущими глазами мне прямо в глаза, произнесла тихо, торжественно и чуть грустно:
- Вы должны встретиться с девочкой. Понимаете, для нее чрезвычайно важно узнать своего отца.
Я любезно посоветовал ей сменить профессию и проводил к двери.
* * *
Дальше дни потекли как в тумане. Я смутно надеялся, что Катрин позвонит и попросит принять ее обратно - я бы согласился не раздумывая. Ждал, что позвонит Алиса и скажет: так и так, мол, пошутила… страдаю шизофренией.
Каждое утро я намеревался пролистать записную книжку, поискать, где бы приземлиться. Но вместо этого забивал косяк за косяком и обнаруживал, что время летит ненормально быстро.
Я позвонил матери, сообщил, что Катрин нашла себе другого. "И тут прокол", - скупо прокомментировала маман; потом я попросил у нее немного денег, она не преминула подпустить патетическое: "Ты знаешь, сколько тебе лет?", но согласилась выслать тысячу франков. Я беспощадно выторговал две. В разговоре она упорно старалась показать, как мне должно быть стыдно, - ну и фиг с ней. Зато я вставил по ходу, что мой дорогой братик, ее любимчик, не последнюю роль сыграл в моем разрыве с Катрин. Десять минут спустя в телефоне раздался его раздраженный голос. Я предоставил ему базарить с автоответчиком - собачиться самому охота отпала.
Я стал выходить на улицу. В табачный киоск, в магазин. И - ничего, как будто так и надо, как будто я так жил и прежде, все эти два года. Обидно даже. Вопреки ожиданию, я отнюдь не ощущал себя Робинзоном Крузо, мучительно приспосабливающимся к цивилизованной жизни. Однако был рад, что все-таки отсиживался до последнего: погода стояла холодная, люди кругом хмурились, всюду мрак, враждебность, шум.
А главное, девушки: никакого сравнения с теми, что я видел по телевизору, неулыбчивые, нерасполагающие.
Однажды вечером притащил домой бутылку "Jack Da" - я уже год как не пил, Катрин была дико положительная, вегетарианка, не пила и дурью не баловалась. Вот и все, что эта идиотка вынесла из рокешных тусовок. Первую рюмку я выпил с отвращением, вторая меня согрела. В конце концов я надрался и впал в эйфорию; вообразил, что все устаканилось, что наконец-то у меня появился повод подыскать квартиру побольше, а роман я напишу за шесть дней - почему нет, все дело в настроении. Насчет девчонки, так я вообще не понимал, какое она имеет ко мне отношение. Я лежал скрестив руки на груди, врубив "Студжес" на полную мощь, и, бухой в стельку, радовался, что избавился от зануды, отучившей меня дринкать. Было ясно как дважды два: я не мог писать и на улицу не выходил, оттого что не пил…
Следующий день я провел в клозете, и ясности у меня поубавилось; меня рвало желчью и еще чем-то, чему следовало оставаться внутри. С дринком пришлось завязать. Остатки Jackʼa я вылил в раковину и скрутил здоровый джойнт, чтобы избавиться от похмелья. Меня плющило пуще прежнего, ни одной мысли я не мог сформулировать до конца - с бодуна все путалось. Что в моем положении было вовсе даже и неплохо. Растянувшись на диване, приложив ко лбу холодную банную рукавицу, я исходил жалостью к себе и смотрел телевизор.
На канале АВ1 негритянское племя в спортивных костюмах дергалось перед телекамерами, закольцованные клипы рэпа, шлюхи с чуваками на громадных тачках, прочая жлобская мишура. На канале 3 - компьютерные картинки, боевая машина будущего, в ней копошилась команда, которой полагалось метать бомбы через океан типа по локаторам. На Tiji желтенький мультипликационный песик катался на санках с другим бобиком, серым. А на Cartoon Network жалкий тип под Бэтмена сражался с седовласым меном; тут тоже фантастика, армия будущего, какое-то чудище в клетке, порывавшееся смыться. На Fox Kids принц Франц боролся на саблях против чела с короткой бороденкой, тот пытался сбросить принца с башни, а вышло как раз наоборот, и в итоге принц под выкрики "Да здравствует король!" красуется перед ликующим народом с чудо какой довольной принцессой. На Дисней-канале драконы и змеи окружали прикованного пацана, принцесса по имени Ди-Ди размахивала мечом, и змеям это было не в кайф. На Game One какой-то кретин искал "тайники" и что-то заливал про фокусы - короче, я ни фига не понял. На МСМ телки, стоя под водопадом, лягали что-то позади себя. На МСМ2 такие же факухи, но уже с парнем, дрыгались на фоне паркинга, выкидывая руки то вправо, то влево. А на MTV бесновались какие-то дети…
Я стал скакать с одной программы на другую. В свое время я несколько месяцев кряду вдалбливал Катрин, что хороший писатель - это тот, у кого все кабельные каналы под рукой, и что это совершенно необходимое вложение денег. В конце концов она согласилась. При воспоминании о ее покладистости у меня всякий раз подступала тошнота.
Целый день я смотрел программы для детей. Какой же фигней им забивают башку…
Выбить мозги тем, кому еще нет двенадцати, приучить их выпивать нужное количество кока-колы в сутки, залезть им в подкорку и нашпиговать ее всяческой туфтой: счастье - это быть, как все, оно достигается покупкой всяких фишек, а для этого надо слушаться, идти в ногу, и чтоб никаких желаний, не имеющих денежного эквивалента; никого не цеплять, соблюдать приличия - то есть быть счастливым, еще лучше - быть первым. Взрослые всей мощью своего общества цинично обрушиваются на собственных детей и убивают их со страстью. Потому что лишь одно имеет значение - угодил ли ты начальнику: удачно ли продал бургеры-CD-DVD-кроссовки-рюкзаки-побрякушки-футболки. Много ли ты их продал, по хорошей ли цене? Доволен ли начальник результатом? Любая иная мысль будет признана анахронизмом и изгнана одним пожатием плеча.