* * *
Не успел я разобраться, какой кнопкой включается DVD, а Сандра, забросив статью, уже сидела возле меня.
На столе перед нами она разложила принадлежности для маникюра. Будучи не дома и тем более только вселившись, я не решился сказать, что не переношу запаха растворителя, равно как и лака. И приготовился, что меня будет мутить в течение всего фильма.
Потом мы долго чертыхались, что нельзя прокрутить начало, когда идут всякие предупреждения о запрете на копирование, на то, другое, третье, да еще заставки студии "Юниверсал", и вас вынуждают все это кушать.
- Это они умеют, они вас и в вашей собственной квартире достанут.
Сандра вопила "фашисты!" и от возмущения подскакивала на диване.
Зазвонил мой мобильник, оказалось, это Алиса, я вышел в коридор выслушать, что ей надо.
Она сказала, что девочка в восторге, только обо мне и говорит и хочет, чтобы мы поужинали у них втроем. Алиса, похоже, была сама не рада, что заварила эту кашу. Она долго листала ежедневник, долго раздумывала, потом наконец соизволила назначить день. Я же не мог удержаться от язвительных замечаний, поскольку не сомневался, что она делает это нарочно, показать желает, как ей, дескать, некогда. Я готов был поклясться, что она выпендривается, однако в дальнейшем убедился, что она и вправду порядком занята.
Когда я вернулся в гостиную, Сандра кивнула на экран:
- Внимание: шедевр киноискусства.
Катрин всему предпочитала скучнейшие, никакие, в сущности, французские комедии голубоватого оттенка. В ней чувствовался душок журнала "Телерама" и всей этой клюквы. Давненько уже я ни с кем на пару не смотрел идиотских американских страшилок. Сандра спросила:
- Все мирно?
- Малышка хочет меня видеть. Поэтому Алиса пригласила меня на ужин.
- Стремно?
- Есть малость. Но не позвони она, я бы тоже огорчился. Так что жаловаться не приходится.
- Хочешь, на картах погадаю?
Я ничего не ответил, только посмотрел на нее. Интуиция подсказывала мне, что ответа и не требовалось. Сандра пожала плечами:
- Я уже погадала. И могу тебе сказать: все сложится удачно.
- Тем лучше.
- Погоди: поплакать тебе все-таки придется, и не раз.
- Спасибо, что предупредила.
- А я думала, ты в это не веришь.
* * *
На другой день я решил прогуляться. Самое трудное - сделать первый шаг, преодолеть страх. А там, на воздухе, неуверенность и тревога рассасывались сами собой. Не то что два года назад, когда у меня это только начиналось. В ту пору стоило мне дойти до первого перекрестка, как меня пронизывало ощущение неминуемой опасности, смешанное с сознанием собственной беспомощности, я поворачивал назад, и ничто на свете не могло заставить меня выйти на улицу снова. Это был кошмар в натуре. Теперь он благополучно развеялся, и я, как в былые времена, с наслаждением брел наугад, смотрел, как от квартала к кварталу меняется город, погружался из одной атмосферы в другую.
Более двух часов я в какой-то отключке шатался от Клиши до Оперы и назад через площадь Республики. Мне повстречалась девица с неправдоподобно длинными ногами, затянутыми в блестящие брюки, - ну чисто русалка. Я наткнулся на чуваков, развалившихся на тротуаре возле табличек с надписями, полными орфографических ошибок - они, типа, денег просили. Сплошь да рядом попадались дети, бегущие впереди родителей, и дети, которых родители вели за руку. Что ж, нормально: с тех пор как у меня самого появилась дочь, город заполнился детьми.
Временами голова у меня шла кругом, так как не успевала переварить обуревающие меня эмоции. Я сам не понимал, что я обо всем этом думаю и куда подевались мои пресловутые язвительность и флегма, не говоря уж о цинизме. Все представлялось мне ясным, как после косяка космических размеров.
Я позвонил Катрин: подмывало рассказать ей про Нанси. Мне, разумеется, хотелось, чтобы она разволновалась, чтобы ловила каждое мое слово, ну как Сандра, например. Но она осталась неподдельно холодна, и я не решился откровенничать. Мне было не столько больно, сколько странно, что она не дрогнула. Возможно ли, чтобы я так скучал без малейшей взаимности? Затем смутно начала закипать ярость. Против тех, кто на нее влиял, ничего не зная о нас двоих, против нее самой, не сумевшей защитить наш эфемерный, как мыльный пузырь, мирок, позволившей ему лопнуть под давлением идиотских условностей вроде мнения ее психоаналитички или любимой подружки. А эта сука-психичка - интересно, с кем она засыпает по вечерам? А сучки-подружки - кто гладит их по спинке все воскресные утра напролет, кто так внимателен к ним, что готовит им всякие деликатесы? Она могла меня упрекать в чем угодно, но готовил я хорошо. Только под конец, видать, я ее так заколебал, что ей уже и моя забота поперек горла стала. Отношения осложнились. Она ворчала, что я ее закармливаю тяжелой пищей, чтобы она растолстела и никому не нравилась. Если вспомнить, то уже некоторое время все оборачивалось против меня, она, видать, хотела от меня избавиться. Я думал, это пройдет. Я совершенно искренне воображал, что в одно прекрасное утро встану и примусь за работу, что это случится само собой, я напишу роман одним духом, и она будет радоваться и гордиться, что поверила в меня. Конечно, я бы ей изменил… Зависая целый день перед телевизором, я только о том и думал - даже списки составлял, - как я их всех переимею и в какой последовательности, когда стану знаменитым, как Уэльбек. Но я бы изменял тайно, осторожно, не причиняя ей боли.
Я перезвонил ей и брякнул с ходу:
- Если ты хочешь ребенка, знаешь, я могу тебе его сделать. Меня это больше не пугает.
- А пошел ты знаешь куда!.. Мало ты мне жизнь попортил?
И повесила трубку. Меня это взбесило, я решил в своей книжке смешать ее с дерьмом, рассказать, что в постели она не ахти, описать ее гнусную манеру с самодовольством кассирши безапелляционно судить обо всем на свете.
При разрыве с любимым человеком испытываешь совершенно особенную боль. Очень отчетливое, единственное в своем роде, ни с чем не сравнимое ощущение. Мука, исполненная желчи и страха, пробуждающая в тебе какие-то зоны, о наличии которых ты и не подозревал. Точно так же, когда защемляется нерв в позвоночнике, ты вдруг понимаешь, со сколькими разными движениями связано это место, раньше для тебя как бы и не существовавшее.
У меня ныли ноги от усталости. Поначалу это было даже приятно - подтверждало, что я жив. Но вскоре сделалось мучительным.
В итоге я спустился в метро. Накануне я уже ездил на метро и надеялся, что излечился и от метрофобии тоже. Но позабыл, однако, о неумолимом часе пик.
Толпы людей устремляются по коридорам, норовя растоптать друг друга и едва уворачиваясь от встречного потока. Куртки темно-синие, коричневые, серые, черные, множество бритых черепов. Чудно все-таки оболванивать себя до такой степени без необходимости. Затаенная враждебность. Афиши, цепляющие тебя на протяжении всего пути: пляжи под голубыми небесами, мебель, кинофильмы, первые страницы газет.
Я прошел в конец платформы. Женщина с большущими чемоданами, японки кучкой, клошар, слушающий музыку в наушниках и прячущий корявые руки между колен. Пассажиры, теснящиеся у края платформы.
Резвая мышка шмыгнула у нас под ногами. Два пацана попытались ее раздавить, промахнулись, побежали вдогонку.
Первый поезд я пропустил - народу много. Другие ожидавшие постарались втиснуться любой ценой. Я за ними наблюдал. Только я да бомж не стали забиваться в переполненный вагон. Я видел, как они стоят впритирочку с постными лицами, того гляди заснут, покорные, со всем смирившиеся. Не замечая никого вокруг, каждый порывался ухватиться за свободный участок общего поручня. Не знаю, можно ли считать психическим сдвигом мое нежелание оказаться в этом вагоне.
Я пропустил второй поезд, менее набитый, но все-таки. Я сидел себе спокойненько на красном стуле и вдруг отчетливо вспомнил, как однажды мой поезд застрял в тоннеле: что-то произошло с электричеством, тогда-то у меня и случился впервые приступ стремопатии. Ты заперт под землей, закупорен в металлической камере, затравлен взглядами, сделать ничего не можешь, остается только терпеть и ждать. Сейчас начнем задыхаться, страшные картины наезжают одна на другую. Убивает беспомощность, невозможность бежать. Так вот все и началось, с панического страха в метро. Потом я несся как очумелый, пока не выбрался на воздух. Я сам не понимал, что это было. А потом потихоньку пошло-поехало, депресня и полный облом. Я потерял два года жизни.
Некоторое время я сидел на платформе. Клошар заснул под треск своих наушников. Я смотрел, как люди ждут, садятся в поезд, выходят, направляются на улицу. Нет, мне с ними не по пути.
* * *
Перед тем как идти на ужин, я промаялся целый день. Мои единственные кроссовки омерзительно скрипели, рубашки и джемпера были либо в пятнах, либо прожжены сигаретами, либо просто рвань. Я смурнел и возбухал. Сандра словно бы и не слышала, как я бухчу, чертыхаюсь, швыряю обувь через всю прихожую, хлопаю дверцами шкафа и распинаю себя перед зеркалом: "Чтоб тебе провалиться, старый хрен, с твоей дерьмовой рожей". Она невозмутимо сидела на диване с пультом от телевизора в руках. Готовила статью о фильмах Расса Мейера. Мне бы этим воспользоваться, сесть с ней рядышком, пересмотреть милые старые ленты. За этим приятным занятием провести день. Но я решил его испоганить. Меня раздражало, что она не принимает во мне никакого участия, не пытается меня успокоить, ободрить; пусть бы обругала, но хоть как-то отреагировала. В конце концов я встал перед ней, уткнувшись носом в оконное стекло, и, заложив руки за спину, произнес:
- К черту, я никуда не иду.
- Кончай страдать фигней, нечего тут спектакли устраивать. Напоминаю тебе: ты работаешь.
- He в этом дело… У меня все-таки есть самолюбие. Я похож на старого оборванца.
- Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я одолжу тебе бабок на покупку одежды?
В глубине души именно на это я и рассчитывал. Но она уже погнала волну.
- Я тебе не мамочка, так и запомни. Тринадцать лет не тебе, а ей, и заботиться надо о ней, а тебе уже тридцать, и ты мне осточертел. Что у тебя на уме? Хочешь трахнуть ее мать, да? Говоришь себе: девчонка еще недостаточно нахлебалась, надо бы еще матери вставить? А ты не видишь, что я занята? Тебя это раздражает, да? Ты тут вселился, тебя устраивает, что за жилье плачу я, так дай же мне спокойно работать. Что ты вообще своей башкой думаешь?
Ее гнев, повышенный тон подействовали на меня успокаивающе. Я оделся во все черное, заклеил подметку на кроссовках и решил, что выгляжу вполне сносно.
* * *
На ужин я отправился пешком. По дороге мне встретился пацан на роликах с розовыми мигающими колесами. В стиле диско. А еще негр на велосипеде, в огромной шляпе и с каким-то диковинным инструментом за спиной; поравнявшись со мной, он спросил, как добраться до Восточного вокзала. Я объяснил. К ботинкам его были аккуратно привязаны веревочками картонные подметки, он говорил мелодичным, хорошо поставленным голосом. Выслушав меня, он поблагодарил и, стоя на педалях, отправился в направлении, противоположном указанному.
Холодок на улице был даже приятен - бодрил.
Оказавшись в семнадцатом округе, я стиснул зубы. Не любил я его.
Ближе к их дому стали попадаться проститутки. Вдоль всего тротуара. Юные, красивые, нарядные. Они стояли всего в нескольких метрах друг от друга, но между собой не разговаривали. В этом чувствовался какой-то сюр. Обычно, видя проституток, я проклинаю свою застенчивость и бедность, так как не могу пригласить их со мной пройтись. А тут - ничего подобного. Они стояли манящие, соблазнительные и все такое, но что-то в них было не то - мутантки какие-то, они не столько вызывали желание, сколько леденили кровь. Пройдя еще несколько метров, я понял, в чем дело: размалеванные или вовсе без макияжа, разные, все они были приблизительно одних лет с Нанси.
Меня удручило неожиданное вторжение морали в мою сексуальную жизнь. Неужели оттого, что у меня появилась дочь, я теперь превращусь в тухлого засупоненного старичка, убивающего радость вокруг себя?
Я сделал над собой усилие, присмотрелся к их ногам, улыбкам, позам, подумал, что они такие доступные и стоят здесь специально для "этого". Но ни фига: кроме раздражения, что они такие юные, я ничего не ощутил.
Правда, было там все-таки две-три, с которыми, если очень постараться, я бы, наверное, смог.
Просторный подъезд весь в зеркалах, чтобы добропорядочные люди могли оглядеть себя с головы до пят, прежде чем показаться обществу. Мне это дико не понравилось. "Да кем она вообще себя воображает, что живет в таком хаусе?" Каморка консьержки, никаких почтовых ящиков, лифт по последней моде. Каждая кафелинка на полу кричала мне о моем ничтожестве.
Дальше, в квартире то есть, мне еще похужело. Меня раздражало здесь все. От прихожей до гостиной, от низенького столика до любой побрякушки, от самого запаха этой квартиры до печеньиц к аперитиву. Каждая вещь неприкрыто заявляла о своей цене - бешеной, шокирующей, подавляющей. Алиса вела себя как все снобки - будто ничего особенного не происходит, будто не сомневалась, что типы вроде меня чувствуют себя среди роскоши как рыба в воде. Ее бы в полночь на улицу Мира; хотел бы я видеть, как она там покупает сигареты; а я б стоял и смотрел на нее таким же взглядом, как у нее сейчас: "Тебя что-то смущает? Не понимаю, это же так… естественно".
Нанси вышла из своей комнаты уже в пижаме: голубой плюш делал ее похожей на какого-то крезанутого медвежонка. Показала мне свои рисунки - кошек. Если честно, я понятия не имел, как тут реагировать; ну, промямлил что-то. Потом она уселась перед телевизором. Я испугался, что разочаровал ее, что она сочла меня старым занудой. Но позже понял: ей было важно только одно - что я пришел. И десяти дней не прошло, как я узнал о ее существовании, и вот я уже тут. Она была счастлива, она была бесконечно благодарна мне и больше ничего не требовала. А скажу я что-нибудь про рисунок или нет - ей по барабану.
Я присел на краешек дивана: не приведи бог уронить на него пепел или там капнуть чем-нибудь. Я с усилием сглатывал слюну, до того у меня горло сдавило. От злости, презрения и тоски.
Потом заглянул в детскую - феерическую, иначе не скажешь. Единственная нормальная комната в квартире, хотя и оклеенная всякими диснеевскими фишками. Все остальное - тухлая ботва, прущая наружу мания величия, фасад, скрывающий пустоту и посредственность. Чтоб так обставить фатеру, надо точно королевой себя возомнить.
Нанси пожелала станцевать нам под Бритни Спирс. Когда она полезла за диском, я смолчал. Мне совсем не хотелось ее одергивать. Такое происходило со мной впервые за очень много лет, приблизительно с ее возраста. Всех остальных людей, которых я встречал, меня всегда подмывало отвести в сторонку и объяснить им в открытую, что они занимаются фигней и только притворяются, будто этого не замечают, и что лучше бы они перестали пудрить мозги себе и другим.
Когда она начала танцевать, у меня перехватило дыхание. Я ожидал чего-нибудь вроде номера из летнего лагеря для детей, когда их выряжают маргаритками, Робин Гудами или дьяволятами. Я, разумеется, не помню в точности, что там исполнялось, но общее впечатление осталось. Я думал, Нанси будет кружиться на пальчиках и подпрыгивать, взмахивая руками. Она же вдруг превратилась в маленькую опытную шлюху, и Алиса равнодушно за этим наблюдала. Девочка крутила попой, посылала воздушные поцелуи, опускалась, вихляя бедрами, и томно выпрямлялась. Я остолбенел. Когда она закончила, мать ей вяло поаплодировала. Мамаша, судя по всему, демонический аспект этой сцены попросту не словила. По мне, наверное, было заметно, как я шокирован, потому что Нанси залилась счастливым смехом:
- Кажется, папе мои танцы не по вкусу!
Она минуточку постояла, оценила эффект, произведенный словом "папа", порадовалась про себя, что вовремя догадалась его вставить, и удалилась слушать Бритни Спирс в свою комнату, откуда донесся чудовищный грохот. Видимо, она отрабатывала новые па. Алиса флегматично прокомментировала:
- У нее неплохо получается, скажи?
Я протянул:
- А она не маловата для таких танцев?
Алиса усмехнулась мне в лицо:
- Ты, оказывается, изменился. Я и не знала, что ты такой ревнитель нравственности. Если "папе" вздумается и впредь видеться со своей дочуркой, придется ему спуститься на землю, потому что девочка чертовски продвинута и развязна…
Я собрался с духом, решил повернуться лицом к молодежи, ее сегодняшним нравам, осовремениться:
- Ты хочешь сказать, что она уже…
- Ну нет, до этого еще не дошло.
- Тогда я правильно сказал: она еще мала для таких танцев.
- Она подражает тому, что видит по телевизору.
- Надеюсь, у вас нет эротических каналов?
- Я забыла, что ты чудак.
Алиса забрала волосы в пучок и закрепила их на затылке шариковой ручкой. Она действовала мне на нервы, в ее тоне слышались жалость и снисходительность, будто я какой-нибудь дебил-садовник, а она из милости готова меня нанять. Я спросил:
- Чего-то я запамятовал: я тебя в зад трахал?
Вместо того чтобы ответить "я тоже не помню" и закрыть тему, Алиса изобразила суперобиду. Поразительно: она от меня дочь тринадцать лет скрывала, а я, видите ли, даже пошутить не имею права.