- Я к ней привык, - наконец сказал он. - И мне дана… предрасположенность к работе с цифрами. Я умножаю в уме трёхзначные числа, а в девятом классе легко решал задачи по алгебре за одиннадцатый. Но с первого класса на уроках математики мне было скучно. Хотя от вида цифр и столбиков я отзевался ещё в институте, а ещё до того, как получил место, заставил себя свыкнуться с мыслью, что буду наводить порядок. Это благое дело. Да и есть в этом что-то… Я ведь люблю симметрию… Ну, и потом - привык.
- Значит, вчера вы лгали?
- Я…
- Нет-нет, я вас не виню. Вы лгали не столько мне, сколько себе. Но если вы обманывали себя в этом - может, обманываете и в другом?
Анджей молча шёл по пустынному двору.
- Вам всего-то сорок. Когда-то вы пошли не по той дороге - но впереди достаточно времени, чтобы вернуться на развилку и свернуть на свой путь.
- Вы не понимаете, - он медленно покачал головой. - Даже пять лет назад всё было бы далеко не так просто… А сейчас я уже ничего не могу изменить. Не я. Не теперь.
- Почему? Что вам мешает?
Анджей не ответил.
Прохладный ветер дунул в лицо, что-то мелькнуло перед глазами. Нет, не перед глазами, ведь дома не могли мелькать. Мелькнуло почти за гранью видимого - как полёт птицы, выхваченный боковым зрением.
Рыжая вскинула руку и сняла запутавшийся в её волосах маленький кленовый лист.
- Кленовый… Тёплый. Первый, - она задумчиво ощупала лист кончиками пальцев. - Посмотрите. Он такой одинокий…
В её руке лист почти светился - тихим жёлтым светом.
- Это всё ливень, - сказал Анджей. - Скоро будут другие.
- Вы так думаете?
- Конечно. Вот… Ещё один. Ещё два.
- Значит, он не один? Я хотела забрать его домой, но раз так…
Она перехватила лист за черешок и почти разжала пальцы. Тот вырвался из её руки, подхватился ветром и унёсся в сторону. На миг Анджею показалось, что рыжая провожает лист взглядом - но она всего лишь повернулась к нему лицом.
- А знаете, вот мы и вышли в осень, - сказала она.
Анджей зачем-то открыл и закрыл зонт. Его сбивало с толку ощущение какой-то нереальности происходящего.
- Вы такая… странная.
- Я знаю, - улыбнулась рыжая. Полина. Солнечная. Весенняя, удивительная, живая, с тёплой улыбкой и солнышком тронутыми волосами. - Ну что, до завтра?
Рыжая убежала, оставив Анджея во дворе.
Он долго стоял неподвижно. Затем медленно пошёл домой.
…больше всего она любила историю об Эвридике и Орфее, который умер, чтобы вернуть её к жизни. Ведь по ту сторону Стикса - лишь мёртвые, а значит, пересекая его, Орфей умер. А вернувшись, воскрес. Любовь ведь сильнее смерти и страха смерти - кто это сказал, Тургенев, кажется…
Держа книжку древнегреческих мифов, она заправляет за ухо прядь светлых волос. Лукаво смотрит на него - глаза васильково поблескивают из-под золота длинных ресниц. Рассуждая вслух, задумчиво прикидывает - оглянулась бы на месте Орфея? Беспокоясь, сделала бы то, что навеки погубит того, за кого беспокоишься? Скорее всего, нет. Всё-таки она хирург, и умеет оставлять эмоции за дверями операционной, и знает, что это, когда цена ошибки - жизнь.
…а ты, Анж? Усомнился бы, оглянулся? Только честно? Ну не дуйся, я же шучу. Я знаю - не оглянулся бы. Ты же рациональный человек, самый рациональный из всех, кого я встречала - рацио превыше всего… Что значит "неправда, я книги пишу"? Ты математический гений, и не отрицай, а в творчестве рацио и логика необходимы не меньше, как в точных науках… а вообще - вернёмся к нашим Орфеям. Ты не оглянулся бы, потому что всегда процентно оцениваешь ситуацию. Ну знаешь, процентно… "Процентов, что она идёт за мной - девяносто. Что она не идёт за мной - десять. Что, обернувшись сейчас, проиграю - сто". И всегда делаешь правильный выбор…
…он отведёт взгляд от кресла, тихо пропитывавшегося пылью в дальнем углу, и случайно заметит на письменном столе стопку листов для принтера, снежно белеющую в полутьме, и рядом лежащую синюю шариковую ручку.
Случайно?..
III
Субботним вечером Анджей не сразу понял, что не так. Всё было на месте, все детали складывались в мозаику выходного дня… но чего-то всё-таки не хватало. Будто посреди оживлённого разговора ты вдруг запнулся, забыв какое-то слово, не вспомнил и сказал другое. Но вот разговор уже закончился, а ты всё ещё лихорадочно вспоминаешь, что же забыл.
А потом Анджей увидел стопку листов для принтера и синюю шариковую ручку, и вспомнил - ведь сегодня ему не пришлось возвращаться домой через парк…
Сам не зная зачем, лишь почти несознательно, самым краешком разума надеясь, он оделся и вышел из квартиры.
Полина сидела на той самой лавке, вертя в руках тросточку, вызывая вопросительные взгляды редких прохожих. Флейта лежала рядом, на футляре, молча отливая в сумерках тусклым серебром с чуть оранжеватым оттенком - от пойманного клапанами света фонарей.
- Вы пришли.
- Добрый вечер. Но как вы меня узнаёте?
- Я же говорила, что вижу. Только не так, как вы.
Анджей присел на лавку, по другую сторону лежавших посередине футляра и флейты.
- Что-то август нас теплом не радует.
- Солнце ещё будет. Обязательно.
Странно, но Анджею показалось, будто она говорит не только о погоде. Даже не столько о погоде. Впрочем, это было не в первый раз за последнюю неделю.
На грани сознания Анджей удивлялся, как за неделю случайные встречи в парке по вечерам успели стать тем самым недостающим кусочком мозаики. Когда бы он ни возвращался домой, рыжая ждала за поворотом. Раз играла, в другой - сидела на лавке, подставив ладони мороси мелкого дождя. В третий - медленно шла по аллее, тут же обернувшись, стоило Анджею её увидеть.
- А знаете, - сказала Полина, - вот вы есть… Я ещё в понедельник вдруг подумала, что будто давно вас знаю.
- Любопытно.
- Вы опять за своё… Такой серьёзный и скептический, - рассмеялась она. - Если человек тебе близок, то ты за несколько минут узнаешь его лучше, чем неблизкого за несколько лет.
- Не факт. Вам может показаться, что вы знаете, но люди - тихие омуты, поверьте моему опыту.
- А я не поверю. Есть тихие омуты, а есть залитые солнцем неглубокие заводи. Есть спокойные реки и реки бурные, прозрачные и мутные. А ещё есть лужи и болотца. Бывают и болота большие. А бывают океаны… Но таких сейчас, пожалуй, и не встретишь. Вот я точно знаю, что Бах и Бетховен были океанами. Бах бескрайним и бездонным, а Бетховен чуть поменьше… как Атлантический. А Моцарт был бы океаном, если бы существовали океаны, сияющие и искрящиеся изнутри. Он скорее… небо.
- Решили устроить мне урок психоанализа вкупе с социологией?
- Да ладно вам. Это же интересно. Вот бабушка как-то рассказывала мне, что делит людей по сущности на кошек и собак.
- И в чём отличие?
- Ей лично собаки больше по душе. Она говорит, что пусть среди них не только ротвейлеры, но и волки, и шакалы, и гиены - ты знаешь, чего от них ждать. А вот кошки… Особенно такие, как львы, пантеры и гепарды… Они хищники, безжалостные хищники, но красивые. Грациозные. Стильные. И успешно прячущие когти до того самого неожиданного для тебя момента, когда потребуется их выпустить.
Анджей попытался трезво оценить свою внутреннюю сущность.
- Думаете, глупо? - спросила Полина.
- Нет-нет. Я просто пытаюсь понять, кто я.
- А я знаю.
- Да? И кто же?
Рыжая задорно крутнула тросточку.
- Вы - устрица.
- Устрица?
- Ага. Устрица. Построили себе раковину и сидите в ней. Только чуть-чуть раскроете створки и выглянете наружу - и сразу же думаете "что-то я слишком открылся, это глупо, этонеосторожно, это…" И тут же обратно.
- Нет… Нет, - Анджей отшвырнул мыском ботинка упавший на него лист. - Это не так.
- Может, и не совсем так, - тонкие ладони крыльями бабочки сложились на набалдашнике трости. - Но что я знаю точно - у вас есть рамки. Определённые рамки, вами же созданные. И вы решили, что никогда не сможете перейти их, когда на самом деле единственная преграда - вы сами.
Анджей лишь усмехнулся, глядя куда-то в сторону.
- Писатели - они ведь волшебники, они - почти боги! Они одним взмахом руки могут создать целый мир, изменить существующий, подарить жизнь или перечеркнуть её. А вы… Посмотрите, вы ведь стали таким… серым.
А что тебе остаётся, подумал Анджей, когда исчезают желания и цели. В чём искать смысл, когда теряются мечты, а мир разбивается вдребезги? И стоит ли тогда вообще чувствовать? Так ли уж это страшно и не намного ли проще - раствориться в серой массе и просто плыть по течению?
- А я вчера видел в переходе слепого флейтиста, - сказал Анджей. - Забыл вам рассказать.
- Да? - выражение лица рыжей почти не изменилось. - И что он играл?
Анджей нахмурился, вспоминая. Прогулка до Пушкинской, привычный шум машин на Тверской, позеленевший от времени поэт, задумавшийся о чём-то на постаменте, запах метро, ступеньки, звуки флейты…
- "Шутку" Баха, кажется.
- Вот как, - произнесла Полина.
Анджею вспомнилось, как по дороге домой в вагоне заплакал ребёнок - девочка лет пяти. Тихо так, осторожно. Родители возились с ней где-то до следующей остановки, а потом перестали обращать внимание - вцепившись в поручни, смеялись о чём-то своём. В какой-то момент девочка подняла заплаканные глаза на стоявшего рядом Анджея и всхлипнула. Он отвёл глаза. Вышел из вагона на следующей остановке и, прислонившись к колонне, дождался другого поезда.
Рыжая убрала флейту в футляр и щёлкнула застёжками:
- И много ему давали?
- Давали что-то. И я дал. Обычно я не подаю нищим, но тут выгреб из кошелька всю мелочь.
- Почему?
- Не знаю. Почему-то.
Хотя знал - потому что вспомнил парк, мёд волнистых волос и морские блики в невидящих глазах.
- Может, потому что человек заслуживает уважения. Ослеп, но не просто стоит с протянутой рукой, а даёт что-то взамен…
Рыжая резко встала:
- Ненавижу.
- Кого? - оторопел Анджей.
- Этих попрошаек, - сказала, будто выплюнула, - которые переступили через свою гордость и через себя. Которым не хочется бороться, что-то делать и идти наперекор судьбе. В наше время слепой вполне способен найти нормальную работу, но, конечно же, встать в переходе и протянуть руку гораздо проще! Слабые трусы! И из-за таких вот они и не воспринимают нас всерьёз!
- Кто они?
- Толпа! Она вообще не любит, когда кто-то от неё отличается. Как в лучшую, так и в худшую сторону. Не такие, как они, воспринимаются существами другого сорта.
Анджей уже понял - когда она злится, то не может оставаться на месте. Идёт вперёд, почти бежит, точно убегая от чего-то. Вот и сейчас Полина быстро шагала вперёд по заплаканному асфальту - Анджей еле поспевал - и говорила так же быстро, разбивая мелодию речи на такты - тростью об асфальт.
- Но если бы они при слове "слепой" сразу вспоминали бы Гомера, Мильтона…
- И Паниковского.
- Простите?
- Нет-нет… извините. Продолжайте.
Не читала. Да и немудрено.
- …Гомера, Мильтона, Баха, Дюлона и Борхеса, а не этих попрошаек в переходах - к нам относились бы гораздо лучше.
- Мне кажется, к слепым как раз хорошо относятся. Их жалеют…
- Жалеют! Ха! - смех её прозвучал необычно зло. - Вот в этом всё и дело! Жалеют, потому что считают тебя несчастным калекой, инвалидом… недочеловеком. И пусть в большинстве своём тебя жалеют добрые и милосердные люди - это идёт на уровне подсознания. Знаете ли вы, что значит вечное снисхождение? Что значит каждый день слышать в голосах окружающих эти доводящие до белого каления нотки? И чувствовать, как на грани сознания они думают "ты не такая, как мы, ты ущербная"? Все, все они. Даже мой младший брат. Даже родители. Даже бабушка - хоть этого почти-почти незаметно…
- Нет, - голос Анджея прозвучал хрипло. - Этого не может быть. Я… я же так не думаю.
Она остановилась. Обернулась через плечо на Анджея, замершего так резко, что чуть не споткнулся.
- Вы ведь не понимали, почему каждый вечер находите меня в парке.
- Да, - после секундного промедления просто ответил Анджей.
- Вы действительно так не думаете. Я это чувствую. И именно поэтому я каждый вечер прихожу сюда.
Анджей посмотрел на неё. Очень внимательно посмотрел.
- Да, - сказал он, - пожалуй, это хорошо, что мы тогда случайно встретились.
Полина задумчиво брела вперёд:
- А я думаю, что случайностей не бывает. И я тогда не случайно задержалась в парке допоздна.
- Что же, - уголки губ Анджея дрогнули в улыбке, - вы ждали меня? Знали, что я приду?
- Я, может, и нет. Но кто-то за нами присматривает… и он-то знает всё.
Анджей перестал улыбаться. Задумчиво посмотрел в тёмную бездну неба с колючими звёздами, проблескивающими в дырах тучевого купола, и неслышно и печально покачал головой.
IV
День. Два, три. Четыре, пять, шесть. Неделя.
- А правда, что у вас глаза странного цвета?
Смеркалось. Небо в последние дни потихоньку солнечнилось. За последние дни парк осветлился из серо-дождливого в золотисто-зелёный. Завтра снова будет солнце, думал Анджей. Как она и говорила. Странная девочка, этим воскресным днём снова неслышно шедшая рядом, вслепую ощипывая невесть откуда взятую ромашку.
- Всегда считал их серыми. А кто вам сказал?
- Бабушка. Она сказала, что они у вас прозрачные-прозрачные. И такого цвета… Голубо-серо-зелёного. Меняются. Вы разве не обращали внимания?
- Может, и обращал когда-то… И что же ещё рассказывала ваша бабушка?
- Ну не сердитесь. Мне захотелось хоть приблизительно вас представить, а вас расспрашивать показалось как-то… не так.
- Я… я и не сержусь. Мне просто интересно.
- Сказала, что у вас волосы русые. Когда вы были моложе, они топорщились вечным шухером, но бабушке так больше нравилось, чем сейчас. А сейчас вы их зализываете и делаете аккуратный до жути пробор. Зрение у вас всегда было не очень, но раньше вы не носили очков, а вот как стали аудитором… Мне кажется, это у вас больше психологическое.
- Знаете, а мне порой кажется, что у вас нет ни капельки уважения к собеседнику… к гораздо более взрослому собеседнику.
- Взрослый, маленький - какая разница? Я встречала детей, которые в десять были взрослыми, и взрослых, которые в пятьдесят оставались детьми, - пожала плечами рыжая. - А знаете, я еду на конкурс в Лондон!
- Правда? Здорово. И когда?
- Следующим летом… Я хочу поехать туда так, чтобы поплыть через Ла Манш. Послушаю море, - Полина вздохнула. - Вот странно - я всю жизнь мечтала послушать море, а сейчас вдруг подумала, что всё бы отдала, чтобы его не только послушать, но и увидеть… Как быстро человек хочет большего, чем получает. Или даже только может получить.
Анджей задумчиво мерил шагами парковую аллею. Вглядевшись в её глаза сегодня, когда они не отражали ночной фонарный свет, он впервые заметил, что они затянуты лёгкой туманной дымкой. Та же гладь моря, только мутная после шторма.
- Полина, а вас можно вылечить?
- Можно, кажется, - она не удивилась его вопросу. - Нужна пересадка роговицы. А ещё радужки… и хрусталика.
- А почему…
- Почему мы до сих пор этого не сделали? Потому что дорого, - просто ответила она. - А мы сначала на квартиру копили, потом на машину, теперь Сашку на подготовительные курсы в институт записали - вы знаете, он такой умный, что я ему даже завидую чуть-чуть. Экстерном школу в этом году заканчивает, на химический в МГУ собирается. И не факт, что роговица приживётся, плюс большая очередь… Ничего. Я привыкла, - мельком грустная улыбка. - К тому же я так давно не видела, что даже немножко боюсь, что будет, если снова смогу.
- Да… А что за конкурс? Сколько туров, какая программа?
Уголки губ Полины вдруг поползли вниз. Забавно, но когда рыжая огорчалась, её лицо сразу становилось похожим на грустный смайлик.
- Вообще-то… я хочу туда поехать. Но не знаю, получится ли.
- Почему?
- Потому… - она скомкала белые лепестки в кончиках пальцев и отшвырнула в сторону. - Потому что ко мне снова отнесутся как к говорящей обезьянке. Как всегда. Как везде.
Анджей немножко воровато огляделся, прежде чем сказать:
- А мне кажется, там люди другие…
- Люди везде одинаковые. И какие бы они не были, для них я в первую очередь буду слепой, а потом уже - флейтисткой.
Анджей вскинул бровь:
- Мне кажется или в последнее время вы стали менее жизнерадостны, чем в первый день нашего знакомства?
- Может… Хотя нет, не может, - она тряхнула головой. - Я же Полина. Солнечная. А солнце всегда жизнерадостно. Вот с кого надо брать пример.
- У солнца бывают затмения.
- Лишь когда его закрывает чужая тень.
Три.
- Где вы взяли ромашку в августе? - спросил Анджей.
- Это у бабушки надо спросить. Она мне подарила.
- И вы так безжалостно ощипываете бабушкин подарок?
- Бабушка разрешила мне его ощипать.
- Зачем?
- Погадать.
- А, на любовь?
- Конечно. А зачем ещё нужны ромашки?
Два.
- Можно ставить их в вазу. Это гуманнее.
- Гуманнее было бы их не срывать, а раз уж сорвал… Хотя мне кажется, что такая судьба лучше бессмысленного увядания. Эта ромашка всё равно скоро потеряла бы свою красоту. Только осталась бы никому не нужной.
- Любопытная точка зрения.
- Вы думаете, это неправильно, да? Да… Наверное, цветы должны жить.
- Я даже сказать ничего не успел, а вы уже считаете себя неправой.
- Ну, иногда у меня случаются приступы… сомнений.
- Или затмений?
- Может, и так.
Последний лепесток белой снежинкой упал на серость асфальта.
- Всё? - спросила Полина.
- Всё. И что получилось?
- Не любит, - вздохнула она.
- И кто же этот мальчик равнодушный?
Рыжая скомкала стебель в ладони:
- Секрет.
- Секрет так секрет, - смирился Анджей.
Дорога привычно несла вперёд свои машинные воды, изредка притормаживаемая плотинами светофоров.
- У меня ведь тридцать первого день рождения, - сказала Полина, когда они уже вошли в арку.
- Да, я помню.
- Могу я вас кое о чём попросить?
- Ну… да, наверное.
- Подарите мне сказку.
Анджей невесело рассмеялся:
- Вот именно этого, увы, и не могу.
- Почему?
- Вы же поняли, что я перестал писать.
- Я поняла. И хочу, чтобы вы начали заново.
Опять она за своё, подумал Анджей. Поставила себе целью наставить на путь истинный его заблудшую душу?
- Я знаю… мы с вами похожи, - непривычно было слышать в её голосе деликатную осторожность. - Вы же тот, кто отличается от них. Вы остаётесь им, несмотря ни на что - просто забыли об этом. И очень может быть, что это и моё будущее… Я пишу просто так, для себя, и писателем себя не назову. Но если я в один далеко не прекрасный день брошу, то когда-нибудь я обязательно к этому вернусь. Через год или десять лет - неважно.