А я ведь тоже когда-то загадывал, прикидывал да предполагал, да ставил себя на место других, с какой-то едкостью вспомнил Анджей. Откуда ей-то знать? Даже интересно, когда жизнь щёлкнет рыжую по носу так, что и она поймёт - далеко не всегда всё идёт так, как мы предполагаем, а в жизненной ситуации человек крайне редко ведёт себя так, как хотел бы.
- Просто… единожды сотворив новый мир и новую жизнь, невозможно взять и отказаться от этого. Это же не случайно нам даётся. Не напрасно, не впустую. А что мешает вам вспомнить, как вы были писателем? Что мешает вам писать, как когда-то? Быть волшебником, быть… Демиургом?
- Даже пять лет назад всё было бы не так просто, - повторил Анджей свои собственные слова, сказанные две недели назад. Две недели? Как будто вечность прошла. - А сейчас… Я не могу писать, как когда-то. Потому что я не могу жить, как когда-то.
- Пишите по-другому. Но пишите!
Он провёл ладонью по лицу, точно снимая паутину. Устало… Да, раздражения не было. Только усталость.
- Полина, я не могу писать, - слова крупной дробью сыпались в прохладе вечернего воздуха. - Чтобы творить, надо жить. Я - существую.
В её лице он прочёл удивление. Непонимание. Упрямство.
- Да, ещё пять лет назад я смог бы измениться, если бы захотел. Если бы у меня хватило сил преодолеть себя и окружающих. И сломать стену равнодушия между ними и моими… мирами. Это только на словах кажется таким простым. И только в вашем возрасте. Устрица, вы сказали? Ну да… Так вот, чем старше устрица, тем крепче её раковина, как вы понимаете. И тем труднее устрице её ломать.
Он нашарил в кармане ключи.
- Но когда твоя жизнь разделяется на "до" и "после", когда ты твердишь себе, что всё это происходит не с тобой, когда твои чувства атрофируются, когда ты перестаёшь ощущать прикосновение ветра, тепло солнца, вкус хлеба… Да, потом, когда ты понимаешь, что это реальность, всё возвращается. Но совсем другим.
Рыжая смотрела на него, и в её слепых глазах Анджей читал невысказанный вопрос - а как же иначе?
- И Марьгригорьевна, рассказывая вам обо мне, ни разу не упомянула о том, что случилось пять лет назад?
Она мотнула головой.
- Понятно, - он вытащил ключи из кармана и отстранённо покрутил их на пальце. - Хотите знать?
Полина, помедлив, кивнула.
- Я убил свою жену. И ребёнка.
Анджей отвернулся. Не обернувшись, он вошёл в подъезд.
Она его не окликнула.
V
В понедельник Анджей возвращался домой в первом часу. Ночь выдалась по-осеннему холодная, прозрачная, с оставляющим на губах свежий водяной привкус ветром.
У знакомой скамейки Анджей, кажется, ускорил шаг. Даже интересно, приходила ли она сегодня в парк. Наверное, нет. Наверное, поняла, что…
- Полина?!
Ветер гнал ещё редкие кленовые листья ему под ноги, а она шла по дорожке, неслышно, обняв себя руками, зажав тросточку под мышкой, наугад. Она не шла - скользила, словно ступала над асфальтом по этим уже осенним листьям, словно тоже гонимая ветром.
- Полина, сумасшедшая! Что вы здесь делаете в такой час?!
Обернувшись, она пристально взглянула на Анджея.
На него?
- Почему вы меня обманули?
- Что?
- Бабушка рассказала мне об аварии. Это был несчастный случай. Почему вы сказали, что убили их?
Анджей смотрел на её посиневшие губы.
- Как вы выбрались из дома?
- Почему, Анджей? Почему вы вините себя?
- Как вы…
- Хорошо, я скажу! У бабушки проблемы со сном, она принимает снотворное в полдвенадцатого и спит мёртвым сном, а я вполне способна сама открыть дверь. Ваша очередь.
- И сколько вы тут стоите?
- Достаточно, чтобы иметь право ответа на свой вопрос.
Анджей прикрыл глаза.
Темнота. Дождь. Вспышки встречных фар. Пригорок. Её смех. Знакомый писк… Мельком - ядовитая зелень чьей-то куртки, а потом - скулёж тормозов, глухой удар, переворот, и мир летит кувырком, стучит, визжит, бьётся…
Картинки. Как в тех кошмарных снах, которые ему не снятся.
Ведь у него есть другие.
Чтобы он проснулся, задыхаясь, не нужна авария. Лишь бледное лицо в облаке светлых волос, и золото длинных ресниц, и молчаливый взгляд васильковой синевы глаз.
- Почему? - открыв глаза, устало взглянул на рыжую. - Потому что - правда.
- Вы ехали на дачу, было темно, шёл дождь, а девочка перебегала дорогу в неположенном месте! Вы сделали всё, что могли, вас просто занесло! И потом… кювет глубокий… С чего её вообще понесло перебегать ночью через шоссе? Да ещё не посмотрев толком по сторонам! - рыжая говорила горячо, быстро, глотая окончания. Непонятно было, кого больше убеждает - Анджея или себя.
- Возвращалась со дня рождения подружки, из соседнего посёлка. Деревенские девчонки быстро самостоятельными становятся, а той уже двенадцать было. По их меркам взрослая, - Анджей говорил ровно. Чувств от воспоминаний почти не осталось. - А посёлки всего в километре друг от друга, чуть вглубь от дороги, по разные стороны. Я выскочил из-за пригорка. Из-за пригорков машины всегда плохо видно.
- Тогда причём тут вы?
Анджей вскинул глаза. Осеннее небо - не поймёшь, высокое или глубокое…
- У меня зазвонил пейджер.
- И что?
Бесконечно далёкое, и дна не видно…
- В тот момент, когда мы выскакивали из-за пригорка, я читал сообщение.
И лишь звёздный планктон мягко фосфорится в глубине…
- Я отвлёкся. Я мог ударить по тормозам раньше. И тогда, наверное…
- Не надо "наверное". А если нет? Что дал бы какой-то миг? И всё равно… - Полина облизнула пересохшие губы. - Всё равно она виновата. Вас бы в любом случае не осудили. Не надо. Уже ничего не переделаешь.
- И в этом всё и дело.
Анджей с силой пригладил и без того зализанные волосы.
- А знаете, что самое страшное?
Он не смотрел на неё, но знал, что её глаза непонимающе расширились.
- Я не сказал об этом. О пейджере. Никому. Не сказал. Может, шок? Да… Но потом-то не было.
Тишина, когда тебя слушают, особая - почти физическая, ощутимая, как миниатюрная чёрная дыра.
- Изо дня в день я винил себя в этом. Изо дня в день думал, могу ли искупить свою вину. Но в этой вине никому не признался.
Анджей вдруг попытался забыть о присутствии рыжей. На миг почти получилось. И в этот миг бездна сверху если не вглядывалась, то вслушивалась - точно.
- Я мог осудить себя и без признания… Но не осудил. Забавно, правда? Я ненавижу то, во что превратилась моя жизнь - и боюсь с этим расстаться. Я… трус.
Да, он сказал это.
- Трус. Слабый, безвольный…
- Трус - это тот, кто предпочитает смерть жизненным трудностям! Тот, кто держится, как бы ни было сложно - как раз очень сильный человек.
- Не тот случай. Вы не понимаете, да? Я не хочу жить. Я просто боюсь умирать.
- Может, вы просто не осознаёте своих истинных намерений? Ведь…
Кажется, она говорила ещё что-то, и слова были знакомыми, но Анджей не улавливал смысла. Он медленно шёл вперёд и думал о том, что должен был, должен…
Лучшая любовь - любовь трагичная и неразделённая, так он считал когда-то? Да, если прочитать много книжек об этой самой любви, так оно и выходит… А у них была любовь, девять лет любви, той, которая раз в тысячу лет случается. Которая преодолела всё то, что убивает её обычно - быт, годы, медленную переплавку в дружбу, привязанность или просто взаимное уважение.
Когда-то должен был быть ребёнок, но они не захотели. Ребёнок был им не нужен. Может, потом… Ей ведь всего-то двадцать девять исполнилось…
Но не было никакого потом.
Ничего не было. Ничего не осталось.
- …не слушаете.
- Нет. Не слушал, - Анджей перевёл взгляд - с ночной глубины на неё. - Кто-то за нами присматривает, говорите? Тогда почему, Полина, почему? Кто-то решил, что так будет лучше? Кому? Так он присматривает? Так решает, что допускает такое?
До болезненного отклика знакомый тихий стук.
- Нам дали жизнь и свободную волю. Постулат христианства, - после секундной тиши без запинки ответила рыжая. - Всё, что в дальнейшем мы делаем с нашими жизнями - мы делаем сами. Конечно, порой намного проще обвинять в несостоятельности некую эфемерную личность, чем признать…
- Свою вину? - Анджей высоко, чуть надрывно рассмеялся. - Что, собственно, и требовалось доказать. Это моя вина. Я убил их. Но дело не в этом. Почему не я? Почему Злата, а я…
- Потому что вы не сделали того, зачем пришли, - чуть удивлённо даже. - Вы для другого предназначены, не для такой смерти. Это же так просто.
- Очередная теория о неглупом мире?
- Каждый приходит с какой-то целью. Сверхзадачей. Пока он её не решит - ему нет пути отсюда. Если только по своей воле… Почему вы улыбаетесь?
С мелодичным звяком, задумчиво Анджей крутил на пальце колечко ключей.
Вспомнить то, что давно забыл.
Понять, почему же всё-таки - не ущербная…
- Вы видите и знаете вещи, которые им никогда не увидеть и не узнать. Всем. И я - один из них.
- Нет, нет, неправда! Вы просто забыли, каково это, быть живым, и не хотите вспоминать!
- А зачем?
Она смотрела мимо него.
Непонимание.
- Самый страшный грех, Полина. Детоубийство. Намеренно или нет, и что бы ни сделали после с убийцей - неважно. Ребёнка родителям это не вернёт. Не вернёт то, что для большинства - смысл жизни. Её продолжение. Я видел их глаза… видел. Потом. Глаза родителей. Мёртвые. Как я могу жить, отняв жизнь у другого?
- Вы думаете, ваша жена хотела бы, чтобы её…
- Она бы хотела, чтобы я пошёл за ней.
Шелест умирающей листвы.
- Пять лет уже. Значит, всегда. Моя любовь - призрак. Я тоже. Я не живу. Вы правы. Но и умирать не хочу. Если умирать, то не задумываясь. Потому что чем больше об этом думаешь, тем страшнее становится. Да и ещё один грех на душу брать не хочется. Хотя меня и с одним там ничего хорошего не ждёт - если оно есть, там. И… да. Наверное, я просто знаю, что смерть - для меня слишком лёгкий выход.
Море в её глазах искрилось слёзно-фонарным светом.
- Что же вы за человек такой… Неужели не осталось ничего? Ради которого могли бы остаться, а не существовать на грани?
- Нет.
Он развернулся. Пошёл к двери.
- Трус, - бросилось вслед. - Действительно.
Шаг на миг сбился с ритма.
Не оборачиваясь, Анджей вошёл в подъезд.
Домой. Оставляя за спиной - себя, много лет назад, смотрящего ему вслед.
VI
В город тихо вступала осень. И неважно, что август. Лето давно уже подняло белый флаг.
Понемножку, почти незаметно, без боя осень брала Москву. Охлаждала воздух. Раскрашивала древесные кроны. По капле прибавляла минутки к ночи.
Сложив крылья, разноцветными бабочками потихоньку падали на асфальт листья…
- А я думал, вы предпочтёте забыть… труса.
- Я попробовала. Получилось плохо.
Солнце мягкой карамелью заливало парковые дорожки, по которым они снова шли вдвоём.
Место встречи изменить нельзя.
Единство не времени, но действия.
- Нет, что вы за человек, Анджей? Прекрасно осознаёте всю бессмысленность вашей теперешней… существования, и ничего не пытаетесь изменить. Даже не хотите. Замуровались заживо в своей трагедии, как в мавзолее. Может, вам просто доставляет удовольствие себя жалеть? Или строить из себя птицу-подранка для окружающих?
- Не пытайтесь меня разозлить, Полина. Если я и разозлюсь, то не на себя.
Удар трости прозвучал на тон выше остальных. Стукнула с досады.
Как-то изменилась она. Рыжая. Что-то в ней…
Ломается?
- Вот устрица!
- Я уже слышал… Полина, хватит об этом.
- Сделаем вид, что ничего не было? Глупо.
- Жизнь вообще глупая штука. Хоть вы это пока и отрицаете.
- Не пока. Я не буду такой. Никогда.
Не зарекайся, девочка.
- Неужели вам действительно ничего в этой жизни не дорого? Ни-че-го?
- Факт жизни.
- И всё?
- Наверное.
- Тогда я вам покажу. Другое.
Мимо них со звонкими криками, играя, бежали дети. Четверо, лет шести, со сдвинутыми набекрень шапочками и беретами, лихо торчащими вихрами и летящими по ветру косичками. Не гнались друг за другом, просто бежали. Просто потому, что весело было бежать. Пролетели перелётными пичужками по аллее и исчезли - лишь крики и смех остались в воздухе колокольчиками. Да матери прочеканили следом каблучками ритм неторопливой сплетни.
- Поймите, Анджей - всё зависит от восприятия. Исключительно от него.
- С чего я вам сдался, Полина? Почему не можете просто признать, что это не ваше дело?
- Ну признаю, предположим. Опущу лапки и признаю. А в другой раз так и вовсе мимо пройду. И с каждым таким "признанием" буду становиться всё больше похожей на них. Они все - признали. Все - равнодушны. Все - как один. Толпа одинаково равнодушных и потому безликих. Может, равнодушным жить легче. Равнодушие - жизнь без боли. Но и не жизнь. Живыми нас делают чувства, а чувства очень часто ранят. Кому, как не вам, это знать?
- Просто в один прекрасный момент меня утомят ваши полные юношеской розовоочковости речи. И тогда вам будет некого упрекать в устрицизме. Почему бы просто не разговаривать… не слушать город, как вы любите?
- Мы и разговариваем просто. А вот вы своим упрямством всё усложняете.
Он чувствовал себя обгорелой спичкой, которая плывёт по тротуарному ручейку к канализационной решётке и смотрит вверх - на другую, горящую в чьей-то заботливой руке. А та, пылающая, зовёт его, зовёт и искренне не понимает, почему он не может подняться, почему не может тоже зажечься…
Всё зависит от восприятия? Да, наверное. Только вначале стань спичкой, а потом попробуй воспринять себя птицей.
Искрящиеся маленькими солнцами застёжки чёрного футляр оказались в её пальцах отстранённо, почти неосознанно. Руки жили сами по себе, пока взгляд искал что-то вдали - в светлой, прозрачной осенней небыли.
- Почему-то лета в последнее время стали короче. Вообще время бежит куда-то… Всё быстрее и быстрее. Месяц, кажется, за неделю, неделя за день… Не замечали?
- Не обращал внимания, наверное.
- А бабушка говорит, что тоже замечала. Я теперь пытаюсь понять - это изменение восприятия или глобальное явление? Когда я была маленькой, дни тянулись долго-долго. Часто не могла дождаться, пока они закончатся… Особенно перед новым годом и днём рождения. А месяц был таким огромным сроком, что в начале даже и загадывать не стоило, к чему придёшь в конце. Лето тянулось бесконечно. Бесконечность ведь - вполне достаточный срок, чтобы отдохнуть. А вот когда мне исполнилось тринадцать, будто сдвинули какую-то кнопку. И время потихоньку, понемножку пошло вперёд. С год мерно шло. Потом ускорило шаг. С пятнадцати пустилось в лёгкую пробежку перед завтраком. С шестнадцати - стало набирать скорость. А сейчас - будто ежеминутно на поезд опаздывает… Может, земля быстрее стала крутиться? Или - одно из неизбежностей взросления?
Анджей честно попытался вспомнить себя маленького. Вспомнилось что-то сладкое… с привкусом наивности и веселья. А больше - не смог.
Она задумчиво попробовала мундштук флейты. Поделилась со светящимся карамельными отблесками воздухом первой нотой - осторожной, но уже уверенной, смело отправившейся в жизнь состоявшимся "соль". Оглянулась девушка, шаркавшая мимо - стоптанными кроссовками по асфальту. С толстой коричневой папкой художницы под мышкой. Она проводила взглядом ноту, рассеянно поправила красный берет, сползавший по коротким тёмным кудрям, и в оборот вокруг шеи обвитый светлый шарф.
- Почему-то мне кажется, что сыграю как-то необыкновенно хорошо, - сказала рыжая, присев на подлокотник лавки. - Сегодня день, когда мне всё удаётся. Вещи, которые давно искала, находятся. И солнце так ярко светит. Может, и это получится?
Вдохнув, она пригубила осенний воздух. И заиграла.
Какое-то время клёны ещё тихо шуршали, роняя - нет, не бабочек. Жёлтые звёзды.
А потом Анджей остался один на один с флейтой в солнечной пустоте.
Тихо плакала мелодия о чём-то, что ушло. С тоской и болью смеялась порой, улыбнувшись, взгрустнув, всхлипывала, смеялась вновь. Где-то высоко-высоко. И так же высоко - возносила. А сердце падало, бесконечно падало куда-то, и дышалось трудно …
Музыка шла дальше. И звала за собой. Она забирала всё. Но взамен давала гораздо больше.
Она дарила что-то… настоящее.
Открой глаза, пела она. Оглянись - просила. Пойми. Ты же знаешь, что у любой медали две стороны. Нет в этом мире ничего одноцветного и однозначного. Я могу петь только в тишине, а светлячок сиять - лишь во мраке. Где есть тьма, там есть и свет, где зло, там и добро… где боль - там и радость. И красота. И счастье. Просто каждый видит то, что видит, и некоторые видят грязный серый асфальт, а другие - пробивающийся сквозь трещину одуванчик.
Взгляни, взгляни - другими глазами. Моими. Смотри. Видишь? Сколько красоты в этом чёртовом мире… каким бы глупым, каким бы унылым он ни казался порой - в нём есть то, ради чего стоит жить. К чему стоит стремиться, за что стоит быть благодарным, ради чего стоит… остаться. Да, рано или поздно мы все уйдём, а жизнь продолжит свой путь, но пока ты здесь, пока ты ещё дышишь, пока у тебя не отняли этот шанс, этот великий дар прожить жизнь - Человека… неужели так трудно видеть впереди не серость, не безнадёжность, не холод могильных камней, а пастель распускающихся цветов, нежную трепетность рождающегося утром солнца и чистую радость играющих детей? И неужели так трудно - гореть, так трудно нести свой свет и дарить его тем, кто рядом, дарить миру - чтобы каждый новый день стал чуточку лучше, чем он есть?..
…она пролетела, как птица в ясном небе, коснувшись крылом облаков, прорезав на вечность длящийся миг лазурную трещину в туче городской суеты, унесшись где-то за гранью видимого…
И исчезла.
Музыка истаяла.
А реальность ворвалась в Анджея с неумолимостью бетономешалки.
Маленькая толпа, застывшая вокруг лавки, ожила. Закопошилась, засуетилась, торопясь сбежать. Опуская глаза… чтобы не показаться - неравнодушными?
И лишь быстро, мелко чиркала карандашом девчонка-художница - зарисовывая, улавливая, удерживая на листке волшебством соприкосновения бумаги и грифеля, пока ещё не опустила флейту рыжая, ещё кружат салютными искрами листья, ещё не скрылось солнце…
- Единственный смысл, единственное оправдание существования нас-Человеков - искусство. Созидание. И творение - Красоты. Именно поэтому она не только спасёт - спасала и спасает… мир, - сказала Полина. - А тот, кто не может создать Красоту в музыке, живописи, литературе… в тех областях, которые мы привыкли называть искусством - может открыть для себя искусство иного рода. Суметь прожить свою жизнь так, чтобы там, за концом, с удовольствием оглядываться назад… прожить её - красиво.
Медленно, медленно она опустила флейту. Щёлкнула застёжками на лавке лежащего футляра.
- Я читала ваши рассказы, Анджей. Бабушка мне читала. Ещё давно. Говорите, не понимаете, да? Не понимаете, с чего я разбиваю лоб об стены, которыми вы отгородились?
На краю зрения художница хлопнула папкой. Бросила в сумку карандаш.