- Вы могли, вы можете сделать то, чего никогда не смогу я. Вы сможете показать им… всем людям - то, что они перестали видеть. Заставить их взглянуть на мир вашими глазами. И когда им понравится то, что они видят, заставить открыть - свои.
Робкое, надтреснутое "спасибо" рассекло закат.
В красном берете и светлом шарфе, улыбаясь, вжав голову в острые плечи, шаркающей походкой девчонка-художница кивнула рыжей и перешагнула грань видимого. Случайная прохожая.
Нет. Те проходят. Вот и сейчас - проходили.
Бывает, что-то пробирает тебя до костей, бывают такие вещи - музыка или книги, после которых хочется выйти на улицу и закричать. До боли, до хрипоты в горле, до плевка кровью. И ты будешь кричать, а остальные будут идти мимо и делать вид, что не слышат…
- Я не вижу того, что видите вы, - тихо сказал Анджей. Заставил себя улыбнуться. - И на флейте играть не смогу точно.
- А я, слепая, смогу? Играть так, чтобы меня услышали?
- Что вы…
- Они слышат лишь то, что хотят слушать. И где хотят. Слушать… а не смотреть, как по улицам слона водят.
Она смотрела внутрь себя. Мутноватыми глазами…
Не мутноватыми. Потускневшими.
- Когда-нибудь я всё-таки разобью себе лоб, - медленно перебросив футляр через плечо, она встала. - Не об ваши стены. Об их. Но разобью не так, как вы. Не отступившись, дойдя до конца, до самого конца…
Устало? Она говорит - устало?
- Полина, вы… что? Вы же солнце… солнце всегда жизнерадостно, помните?
- Солнце тоже человек. Ему тоже бывает плохо. Только солнце никто не спрашивает, может ли оно светить. Для него не существует "хочу" или "могу", есть лишь одно - "нужно".
Анджей взглянул на неё задумчиво.
- Правда? Вы действительно так… уверены?
…очень задумчиво…
Полина кивнула. Нити закатного света, запутавшись в её волосах, отливали червонным золотом.
Анджей смотрел в предосеннюю глубь парковой аллеи. Зачем-то тоже кивнул.
- Пойдёмте-ка домой, - сказал он. - Могу я вас кое о чём попросить?
- О чём?
- Передадите своей бабушке, что горячий чай и плитка шоколада способны поднять настроение любому, и уставшему солнцу - в том числе? А, кстати… - поправив очки, он достал кошелёк, - вон в том ларьке, насколько знаю, шоколадки вполне приличные…
Когда на её щеках появились ямочки, он тоже улыбнулся. И пошёл вперёд.
Впервые в жизни - зная, что делает.
…дома он будет смотреть в окно, пока воздух не загустеет прозрачной тьмой.
Потом взглянет на разбитый пейджер.
На телефонную трубку.
По памяти наберёт хорошо знакомый номер.
- Макс…
- Привет, Андж. Что-то часто ты стал вспоминать о друге детства… Вроде только недавно встречались. Что-нибудь нужно?
- Да…
Ему не осталось других дорог.
- Да. Мне нужно, чтобы ты оформил одно… не знаю даже, как назвать. Заплачу, сколько захочешь. Но, предупреждаю сразу - возни будет много.
Макс на том конце трубки заинтересованно хлюпнет засморканным носом:
- И в чём заключается возня?
- А то не догадываешься. Тьма бумажек, в которых я, как обычно, ничего не понимаю. Правда, вначале ты должен будешь кое-что сделать.
- Что же это?
- Узнать, можно ли будет это сделать.
VII
Макс, допив свой мятный мокко, слизнул с губ шоколадную крошку и довольно, по-кошачьи сощурился. Он всеми повадками напоминал кота - чёрного, поджарого, с колючими, искрящимися зеленью глазами. Характер, судя по всему, ему достался соответствующий. Анджей почему-то всегда думал, что коты не обременены моральными принципами.
Кофе этот самый мокко напоминал весьма отдалённо, но Максу нравилось. Всегда, сколько Анджей его помнил, был сладкоежкой.
- Мда, - товарищ по школьному галстуку, задумчиво стукнув кружкой об стол, посерьёзнел. - Что ни говори, а нелегко всё-таки это делать.
- Было.
- Было, - согласился Макс. Двумя пальцами взял бокал. - Да и никто не делал до этого, насколько помню.
- Вот и войдёшь в историю, - Анджей легонько звякнул хрусталём о хрусталь. - За удачно завершённое… дело.
- И наконец завершённое. Хотя для такого дельца мы поставили рекорд в сроках.
- Ты. Мне оставалось лишь подписи ставить.
- Я. Поставил, - легко согласился Макс. Эстетично пригубил кагор. - Не понимаю, почему ты так любишь эту водичку?
- Тут не "люблю", а "могу себе позволить".
- По мне, лучше просто кофе, чем это, - он поднял бокал на уровень глаз. Взглянул на Анджея сквозь багрянец вина. - Можешь ответить на один вопрос?
- Зависит от вопроса.
- Почему вдруг? И почему она?
Окно ломко стыло ночным холодом. За ним прозрачным неоновым сном жил город. А здесь были стены в шоколадную полосочку, с клейкой улыбкой преподносящие подносы официантки, монотонное жужжание голосов и мурлыкающие что-то под потолком колонки.
Анджей пожал плечами.
- За хороший почти уже месяц, наверное.
В любое время можно найти сказку. Можно увидеть её вокруг себя, отыскать в своём сердце и попытаться показать другим. Вот только мало кто захочет посмотреть. И поверить.
Увидеть плохое всегда легче. А хорошее видеть может не каждый. На самом деле хорошего этого мало. Оно спрятано за масками безразличия, в куче грязного белья, в чёрствых людских сердцах. Но те, кто способны его разглядеть - воистину великие люди.
Что ты сделаешь, встретившись с солнцем?
Каждый сделает свои выводы. Каждый поймёт встречу по-своему. Каждый возьмёт что-то для себя.
Он увидел многое. Увидят и другие.
- Седина в бороду, а?
- Макс…
- Не удержался. Вспоминаются школьные годы чудесные… с их вечными подколками друг друга. Ностальгия. Смотри-ка, а я действительно стар становлюсь, - он растянул краешки губ в улыбке. - Да и не всё же тебе…
Не всё же? Когда день и ночь видишь её лицо?
Макс и без слов понял, что не то сказал. Собирался сказать.
- А всё-таки - её родители как к вашим прогулкам относятся? - не договорив, он сменил тему.
- Она у бабушки этот месяц. Не спрашивал, но не думаю, чтобы Марьгригорьевна подозревала что-то предосудительное. Знает меня. И знает её.
- Если она вообще об этом знает… Забавно, - вдруг сказал Макс. - Не обижайся, но, скорее всего, вся возня в итоге пойдёт насмарку. К тому времени, когда… всё уже может измениться.
- Может.
- Если только… - Макс прищурился, - ты не…
- Кто знает. Если кто и знает, то точно не я.
Макс откинулся на спинку стула. С облегчением, кажется.
- Ну, водичка водичкой, - изрёк он, - однако, раз другого нет - как насчёт за прекрасный наш союз?
- Это того стоит, - согласился Анджей. Отсалютовал, глотнул чуть-чуть и отставил бокал в сторону. - Как Лиза?
- Вся в своём бизнесе, - Макс досадливо плеснул себе вина. - Не устраивает её, что муж-агент прилично зарабатывает. Нет бы дома…
Кивая, вставляя в Максов монолог незначащие реплики, Анджей думал о том, что до тридцать первого остаётся три дня.
Целых три.
VIII
- Отличная вещь эти автоматы. Правда?
- Согласен.
Перестук трости, отдаляясь от магазинного крылечка, звучал осторожно. Бережно. Не расплескать. А интересно, как всё-таки чувствует, когда горячее готово плеснуться на руки?
Уголками пальцевых подушечек левой руки держа стаканчик, она дула на волнующийся в нём светло-коричневой кружок какао. Обращённое паром дыхание, смешавшись с шоколадом отдающим дымком от напитка, мелькнуло облачком кверху и исчезло.
- А мы с учительницей выбрали программу на конкурс.
- Здорово… Сейчас? Летом?
- Ну, мы с ней созваниваемся.
- И что будете играть?
- Концерт Баха, ре минорный… Не Иоганна Себастьяна, а Карла Филиппа Эммануила.
- Его сын, кажется?
- Точно.
- Сложный?
- Ага. Но его один и надо будет сделать. Там конкурс концертов…
- Вот как.
Умытый вечер был уже осенним. Подёрнутый холодком, чуть ли не льдистый. Хотя от обгрызенного беспощадностью Времени августа и оставалось всего ничего.
День. Почти уже день…
- Вы в последние дни часто встречались с кем-то в кофейне, - вдруг сказала Полина.
- С чего вы взяли?
- От вас пахло сигаретами и кофе - чуть-чуть. Он просто быстро выветривается, запах кофе… Вы же не курите, я знаю.
- Вот уж не знал, что у вас такой… острый нюх.
- Так это правда? Или нет?
Плакал пёстрым сухим дождём листопад. Тополя трогали небо оголёнными ветвями, клёны стремились поспорить яркостью с огнями фонарей. Расплывались зеркальным серебром чешуйки луж, не успевшие высохнуть после дневного ливня.
Июньское лето дразнит предвкушением тишины. Шелестит нежными ещё листьями, пьянит сиренью, черёмухой, вишней, яблонями. Целует лицо ярким, по-юношески несмелым солнцем.
Июльское - палит золотыми лучами и течёт раскалённым асфальтом. Рассыпает туманное стекло над полями. Звездопадом кидается в небесную воду.
Августовское - рдеет лиственным румянцем. Манит глубинами неба. Уже не жжёт солнцем, а ласкает, распуская по щекам хрусталь. Это мягкое солнце, прощающееся до весны.
Но август - уже и не лето.
Лето не умеет уходить. Оно рыдает дождями в бесцветной мгле. А несмелая зима уже осторожно и вкрадчиво дышит на оконное стекло…
- Правда. С другом школьным встречался.
Она кивнула.
- Могли бы и не оправдываться, - улыбнулась.
Что это он, на самом деле…
Полина отхлебнула какао. Трость потихоньку влекла её за собой к дому.
- А вы не забыли…
- Что завтра у вас день рождения?
Она коротко рассмеялась. Обычно в таких ситуациях смеются неловко, но у неё получилось звонко и искренне, как хорошей шутке.
- Может, ещё и помните, что я просила?
- Прекрасно.
- И?
Стук-стук.
В глазах читалось ожидание. Ответа не на этот вопрос. На другой, засловный, междустрочный.
- Да. Я подарю вам сказку.
Стук…
Она остановилась у самой арки.
- Спасибо.
Слово звякнуло тихо, как щелчок шкатулочной крышки.
Она улыбалась светло и горяще.
- А я завтра с самого утра уезжаю. Обратно, к родителям. Вы успеете?
- Вряд ли. Кто-нибудь передаст.
- Бабушка, точно… - она заправила за ухо короткую медовую прядь. - А хороший получился месяц.
- Очень хороший. Спасибо, Полина.
- За что именно?
- За то, что научили меня… многому. Что видеть можно и нужно не глазами. Что тот, кто горит, один может быть сильнее сотни равнодушных. Что безвольный человек способен на поступок.
- Я не учила. Вы это знали. А я просто показала.
- Будь по-вашему.
Они неторопливо домерили шагами дворовый асфальт.
- Вот и всё, - она скомкала в пальцах пустой стаканчик.
- Да.
- До встречи?
- До скорого.
И оба не двинулись с места.
- Ну что же вы? - спросила она.
- А вы?
- Не знаю. Может, хочу услышать ваши удаляющиеся шаги.
- А я ваши.
- Забавно… А кто-то в итоге должен уступить.
- Идите. Я сразу за вами.
- Ладно… ладно. Встретимся, Анджей.
- С днём рожденья, Полина.
Последний взгляд невидящих глаз, взметнувшаяся прядь медовых волос и повеявший сиренью встречный ветер…
Анджей смотрел, как захлопывается за ней дверь. С неумолимостью врат в первый круг.
Он достал записку. Пробежался взглядам по ровным строчкам слов и цифровой последовательности, складывающей телефон Макса. Положил листок в нагрудный карман куртки и, развернувшись, пошёл обратно. К парку.
С днём рожденья, повторил он. Завтра. Ей скажут завтра. А правду - и того позже. Отметить она успеет.
Я подарю тебе сказку, девочка. Нет, не так - я открою тебе в неё дверцу, а сказку ты подаришь себе сама. Ты создашь её такой, какой захочешь увидеть.
Ты сильная, ты справишься. Я покупаю у тебя обещание, что справишься, что будешь сильной - всегда. Я продаю тебе право на ту Жизнь, которую ты так любишь.
А мне не осталось других дорог…
Светофор равнодушно взглянул разноцветными глазами. Мигнул красным.
Тронулся поток машин.
Анджей побрёл вдоль дороги. Прочь от перехода.
Как сейчас слышит её смех, пробивающийся сквозь дорожный шум. Казалось, закрой глаза - и увидишь впереди меховую опушку капюшона синей куртки и светлые, в фонарях оранжевым отливающие волосы…
…или - остались?..
Анджей стоял на бордюре.
Оглянуться через плечо. На то, что держит, что делает людьми… Делает? Держит?
Нет…
Он закрыл глаза.
…нет.
Я иду. Не смотри назад. Не надо.
Не оглядывайся, Злата.
Я иду за тобой.
IX
Зеркало было старым. А казалось ещё старше, чем было. Как и почти всё в комнате, впрочем.
Андрей не знал, как насчёт зеркала - но эти стены помнили очень многое. Они пережили трёх императоров, четырёх председателей совета министров, ещё четырёх - президиума верховного совета, и одного президента. Ещё двое пока здравствовали. Стены видели революции, две мировые войны, становление и развал союза, появление федерации… Хотя неважно всё это. Страницы книги Истории, в большинстве своём - кровавые. А вот о таких фамилий, как Рахманинов, Скрябин, Метнер, Рихтер, Коган и Ростропович, действительно стоило вспомнить. И придержать дыхание на миг.
За стёртой деревянной рамой, в зазеркальном пространстве виднелась высокая вешалка, рояль, попиравший ножками зелёный ковёр и банкетка, на которой сидел Андрей. Если чуть повернуть голову, можно было увидеть и пуфик перед трюмо, и само трюмо, и ещё одно зеркало - на нём…
И чуть прищуренные голубые глаза, из этого зеркала следившие за ним.
- Дочитал, - сказала она. Сидела, сложив руки домиком, положив подбородок на тонкие пальцы.
Андрей аккуратно сложил белые листы, ровно испечатанные принтерными строками.
- Дочитал.
- И что скажешь?
Из-за двухстворчатых дверей гримёрки доносился разномастный музыкальный шум, смех, обрывки мелодий. Особо добросовестные спешно доучивали непослушные куски концерта. Кто-то разыгрывался. Остальные предпочитала коротать предконцертное время за куреньем в коридоре или в пустом трёпе.
- Ну… В общем и в целом понравилось. Заметил одну вещь… До… - он пролистнул стопку, - …пятой встречи довольно подробно излагается мыслеход Анджея, а потом - не так. Словно бы… отстраняется… И поэтому немного неожиданно, когда такой поворот…
- Да. Я не была уверена, что смогу вжиться в роль человека, знающего, что его дни идут в обратном отсчёте.
Андрей ловил отблески голубого шёлка её платья.
- А он действительно шагнул?..
- У проблемы преступления и искупления есть множество решений. Он решил так.
- А тогда к чему было всё это? Он должен был… загореться. Тогда был бы смысл.
- Тогда была бы сказка, - искрившиеся лучистой прозрачностью глаза смотрели на Андрея словно бы изучающе. - У него не осталось любви, цели, дел, желаний… Того, что держит. Никаких уз. А там его ждали. Но смерть он не счёл бы искуплением. Для него - слишком лёгкий выход. А вот жизнь за жизнь… дать взамен той, что отнял, другую… Но хорошее в неоднозначности увидеть всегда сложнее. Знаю, - наконец обернулась и взглянула не из отражения. - Вижу, тебя что-то смутило. Помимо этого.
Он положил бумажную стопку на крышку рояля и поднялся с банкетки. Подошёл к зеркалу, рукой поправил русые волосы, гладко уложенные над высоким лбом, поправил фрак. Взял с трюмо палочку.
- Скажи… я знаю персонажей? Или тех, кто является прообразами?
Она отвернулась. Откинула крышку чёрного футляра, покоившегося на столешнице трюмо. В отсветах лампы звонко блеснула серебром флейта.
Скрипнула дверь, разомкнулись створки.
- Ну, как вы тут? - высокий, ясный голосок пробился сквозь отзвуки засценья. - Последние напутствия нужны?
- От тебя всегда нужны, бабушка, - с широкой улыбкой Полина поднялась с пуфика, и, шелестнув длинной юбкой, подставила женщине макушку для поцелуя.
Годы Марии Григорьевны явно коснулись - рыжие волосы до кончиков присыпало сединой, лоб испещрило морщинами. Но глаза сияли по-девичьи. Осанку Марьгригорьевна держала, словно отошедшая от сцены балерина, и не ходила - летала.
- Андрей, только не гони от волнения, как в прошлый раз. Ещё раз не дашь Поле дышать, выговором не отделаешься, - пригрозила женщина.
- Не волнуйтесь, - заверил её Андрей, - уж в собственный день рождения я сделаю всё, чтобы моя солистка сыграла наилучшим образом.
- Посмотрим-посмотрим. И помните - холодная голова. Помните. Работа. Музыка идёт от самого сердца. Только те эмоции, которые подсказывает она, - она отступила на шаг, оглядела Полину, стоявшую с флейтой в опущенной руке. - Муж и жена - это здесь, а на сцене - дирижёр и солистка. Чтобы больше не было всяких там… высказывающих "влюблённые не должны играть вместе".
- Не будет, бабушка.
- Смотри. Ловлю на слове, - она нащупала взглядом часы, висевшие на стене. - Пора.
- Да, - Андрей переглянулся с женой. Полина кивнула.
Они вышли в коридор, и Андрей запер дверь. Внизу, за окном, расстилался консерваторский двор во всей своей зимней красе - словно сахарной глазурью облитые деревья, лавочки, Пётр Ильич, взирающий на Большую Никитскую с позеленевшего постамента, веранда маленькой кофейни, сиявшей оранжевостью окошек на первом этаже противоположного крыла. Невесомыми хлопьями падал снег - неспешно, уверенно, каждой снежинкой осознавая свою светлую, дружную силу. Белым и просветлённым казался мир, и на душе становилось радостно и ясно - так ясно, как давно не бывало.
- Будет страшно - знаешь, куда смотреть, - не то серьёзно, не то шутливо напомнила внучке Марьгригорьевна.
- Да. Ты всегда в ложе, - улыбнулась та.
- Всё будет хорошо. Ни пуха.
- К чёрту!
Они разошлись на лестничной площадке - пожилая женщина налево, за дверь, ведущую в коридор предзалья, молодые - наверх, по двум лестничным пролётам. Толкнуть массивные деревянные двери и оказаться в нежно-розовой краской выкрашенном коридоре засценья.
Оркестранты, в полной боевой готовности стоявшие, грянули недружный хор приветствия - которого за день. На миг оторвавшись от разучивания своей программки, раскланялся невысокий пузатенький конферансье. Уточнил что-то у Полины, подправил свой текст карандашом, поблагодарил - и беззвучно зашевелил губами дальше.
Полина заглянула в чуть приоткрытые двери на сцену, вызвав у Андрея полуулыбку. Сколько её помнил, всегда так делала. Как двадцатилетней девчонкой, в их первый совместный концерт, так и сейчас, семь лет спустя. Осторожно, словно бы недоверчиво - и так по-детски…
- Полный, - сказала она. Отошла, поднесла флейту к губам, тронула тихим звуком воздух, кивнула. - Знаешь ли ты прообразы, говоришь? А сам как думаешь?
Андрей повертел в руках палочку.