Роман "Минское небо" повествует о столкновении миров: атомно-молекулярного и виртуального, получившего в книге название "Семантическая Сеть 3.0". Студент исторического факультета Костя Борисевич внезапно обнаруживает, что он является не простым белорусским парнем, а материализовавшейся компьютерной программой Kostya 0.55. Грани между мирами в сознании парня постепенно стираются, а в водоворот чрезвычайных событий втягиваются его друзья и соседи по съёмной квартире: вечно пьяный Философ, всезнающий мизантроп Ботаник и прекрасная девушка Олеся, торгующая своим телом в ночных клубах.
Содержание:
Предисловие 1
КОСТЯ 1
ОЛЕСЯ 10
Доктор Бев 17
БОТАНИК 17
Доктор Бев 2.0 24
ФИЛОСОФ 24
ФИЛОСОФ 2 26
KOSTYA 0.55 26
SYSTEM ERROR 28
Примечания 29
Андрей Диченко
"Минское небо"
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку "Спасибо", тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
Посвящается Ярославе Голянтовой
Предисловие
В помещении было темно и сыро. Изредка весь этот мрак рассекали странные цветные огоньки, загорающиеся на одиноком оборудовании и сигнализировавшие отсутствующему оператору о чем-то.
[Command START]
Ок. In progress…
Semantic Net 3.0 active
Central processor active
System enabled
[Центральный процессор]: в секторе 445 неправильный алгоритмический ход
Doctor Bew installing
Doctor Bew enabled
[DISABLE DOCTOR BEW]
[ERROR]
[Центральный процессор]: в секторе 445 обнаружена нестабильная программа
Command DELETE
[File not found]
?
Цифровая подпись: Kostya 0.55
Location: not found
[Центральный процессор]: total reboot!
All systems ready. Total reboot in progress
Сектор 445 поврежден. Отправить отчет об ошибке.
ОК.
Над Минском сгущались тучи, и в небе как будто витало само пришествие глубокой грусти. Облако за облаком накрывало столицу, которая вот-вот была готова расплакаться в первых сентябрьских каплях еще теплого, но до боли противного дождя. Минск был готов впасть в истерику, со своими широкими улицами, людными площадями и марионеточным метро, обособившимся от всей столичной суеты.
Парень стоял посреди Октябрьской площади и разглядывал чудные и грациозные немые облака. Недавно, вот так же глядя в небо, он видел в этих сгустках застывшего пара самые разные гримасы человеческих лиц, чьи обладатели живут собственной жизнью на высоте сотен метров.
Постояв еще с минуту, он огляделся по сторонам. Вокруг, в основном, гуляла молодежь, разговаривая между собой и улыбаясь; чуть дальше, возле мавзолея, звавшегося "Дворцом Республики", дежурил бдительный наряд ОМОНа. Рыцари справедливости и порядка сурово разглядывали прохожих и, бывало, с неким ведомым только Косте оскалом оглядывались.
Костя вернулся с первых пар в университете. Он был рад, что, наконец-то, сбылась его мечта, и он оказался в Минске. Сейчас он сядет на автобус номер 100 и доедет до Института культуры. Потом он пересядет на 59-ый троллейбус и уедет на улицу Могилевскую, где они вчетвером снимали квартиру.
Это были первые дни сентября. И в эти же неприступные и многообещающие дни пошел дождь, нагло сменив теплый воздух и обстановку влагой бунтующего неба.
КОСТЯ
1
Проснулся. Полный отстой. Не соответствует минимальному жизненному уровню, как сказал бы Ботаник. Еще темно - следовательно, раннее утро. Можно спать дальше, но я не могу. Не хочется.
Минус три, за окном мороз. Вот черт, а у меня только летние кроссовки. Ничего, натяну на ноги носки потеплее, и все будет хорошо. Не в первый раз у меня так происходит.
"Когда же я уснул?" - глупый вопрос, заданный от нечего делать ранним утром. А уснул я, по-моему, с первой электричкой осиповического направления. Значит, всего пару часов назад. Спать почти не хочется, только непреодолимая тяжесть под глазами и привкус мятной жвачки во рту.
Почти все хорошо. Все ОК. Very nice, млин.
Я скидываю с себя одеяло и босиком, по холодному и скрипучему полу иду на кухню. На своем полосатом и дырявом матрасе ворочается и невнятно говорит про себя Олеся. Та самая Олеся, чье лицо я вижу практически каждое утро в допотопной съемной квартире в Октябрьском районе.
Олеся спит. Олесе на вторую пару. У Олеси красивое лицо. Она была молодой красивой девушкой, полной энергии и святости. Мне она нравилась больше всего с самого утра, когда ее продолговатое личико было слегка припухшим и помятым, вероятно, из-за прохождения стадии возврата из мира снов в серый мир. Именно утром она была такой же, как и ее душа, слегка сонной и не совсем осознающей серьезность своих действий… Еще каждое утро мною овладевает странное чувство, что ее раньше никогда с нами не было.
В другой комнате по соседству, отделенной старой деревянной дверью, выкрашенной в белую дешевую краску, живут еще два человека[?] - Философ и Ботаник.
Один вечно пьяный, а другой всегда с книжками, в которых и проводит девяносто процентов своей жизни. Читает свои книжки и вечно всех достает своими научными изысками. Он и Философ - они как будто две стороны одного чего-то целого и непонятного, но родного каждому из нас. Разумеется, оба еще спят. Так рано просыпаюсь только я, и, следовательно, моя мозговая деятельность начинается первой. Чуть позже проснутся они.
Кухня. Я сразу лезу в холодильник с маркировкой "ЗИЛ". Громадина еще та, но, кроме старой сухой коричневой морковки и нескольких подозрительных сосисок, там ничего нету. Стоял еще и белый пакет со скисшим молоком, но остатки разума не позволяли мне глотать содержимое образовавшегося там биологического оружия.
Я повернул один из тумблеров старого радиоприемника и - "о чудо!" - донеслись звуки из веселенькой песни про любовь, примитивные, в отличие от самого чувства, до сих пор достоверно не изученного, как и влияние музыки на человека.
Алюминиевый чайник. Я точно не помню, его кто-то привез или это архаическое изобретение было в этой дыре изначально, на первом проценте процесса нашего заселения и адаптации в этой местности.
- Доброе утро, Беларусь… - говорю я радио, хоть оно и немое, как большинство среднестатистического населения нашей республики. Это так, чтобы горло прочистить после недолгих, но мучительных сновидений.
Вода закипает, а я ем сырую сосиску, вглядываясь в темноту пугающего коридора. За ним две комнаты - а там люди. 4 человека включая меня. И все студенты разных университетов, элита и будущее многострадальной обожженной страны. Элита - это вроде бы те, кто должен всем этим заправлять… Нет, это не мы, скорее. "Элита" гоняет на черных дорогих машинах и не живет на квартирах с ЖКХ из первых советских пятилеток.
Сырые сосиски есть куда приятнее, чем вареные. Они бодрят. Сок их содержимого холодной жирной пленкой покрывает горло, и в нем начинает мягко першить, как после попойки самогоном. Олеся всегда мне твердила, что так, типа, делать нельзя. Отравиться можно. Однако я всегда (как и она, впрочем) все делал на "авось пронесет". Может, в чем-то я был экспериментатором, по крайней мере, мир заставлял нас идти на эксперименты. И все же я был ничем не лучше всех остальных в этой холодной квартире.
Когда я налил в синюю кружку с рисунком Базлайтера кипяток, то в коридоре послышались мягкие и ритмичные шаги. Проснулась Олеся. Тоже рано. Она в бежевом халате прошла по коридору, сверкнув взглядом голубых глаз, и скрылась в ванной, едва успев мне кивнуть головой и тем самым пожелать доброго утра. Я тоже кивнул. Она этого не видела, но знала, что сделал я именно это (просто напросто, больше никто этого сделать не мог по простой причине отсутствия). Кроме шипения воды в чайнике на неостывшей плите, послышался схожий шипящий звук водопроводного крана. Точнее, это было скорее гудение, чем шипение. Нам бы давно не мешало пригласить в дом сантехника, да только, пока тут все не утонут, этому сбыться, чует сердце мое, не суждено.
Я металлической ложкой бью и мешаю заварку в стакане, чтобы быстрее заварилась, иначе опоздаю в университет. А первой парой у меня дикий преподаватель по "Правам человека", в случае опоздания просто выгонит меня из аудитории, и потом зачет ему сдавать будет крайне тяжело. Он личность известная в нашем универе, да и за его пределами. Из категории тех, кто думают, что их предмет самый важный во вселенной и что студенты там должны знать все наизусть о Великой хартии вольностей и прочей никому не нужной доктрине справедливости в современном мире, управляемом хладнокровной технократией. В белорусской системе образования я разочаровался спустя нескольких недель жизни в нашей любимой столице.
Пошарив по полкам, сахара я не обнаружил, поэтому всю горячую жидкость пришлось выпить в ее горьком виде. Сплюнув в раковину попавшую в рот черную заварку и вылив туда же остатки чая, я пошел обратно в комнату, краем глаза узрев в дверном проеме согнувшуюся Олесю, которая, по всей видимости, умывалась.
Пошарив в деревянном шкафу, я достал синие джинсы, слегка зеленые от грязи у пят, но вполне чистые для походов в "землю обетованную". Под ними была красная майка, а мешковатый свитер серого цвета я нашел на стуле, что стоял впритык к моей кровати. На стул я обычно складывал носки и майки. Как там оказался свитер, я не помнил, да и не утруждал этим свой мозг. Глубоко вздохнув, я со скрипом открыл форточку, впустив прохладного осеннего воздуха с улицы в наше одинокое четырехстенное пространство. Так будет лучше. Пусть проветрится минут десять. Потом в комнату придет Олеся и закроет форточку, и, укутавшись одеялом, она положит несколько тетрадок в свою сумочку и тоже пойдет на учебу. Может быть, ближе к обеду, мы пересечемся где-нибудь в метро или на проспекте Независимости. Она, как всегда, поздоровается, улыбнется и попросит сигарету. Я не стану ей отказывать.
Мой портфель цвета хаки лежал под кроватью. Измазанный пылью, он теперь был у меня в левой руке, а правой я сгребал в него всякие ручки и карандаши с тетрадками. "Права человека", "Этика". Ах да, надо бы взять спортивные штаны: сегодня третьей парой у нас была физкультура.
Когда я зашнуровывал кроссовки, из ванной вышла Олеся и вновь прошла мимо меня, обдув легким ветерком и приятным запахом духов, которыми она вкусно пахла с самого нашего знакомства в сентябре…
- Олеся! - сказал я негромко, чтобы никого не разбудить.
Она показалась через несколько секунд и смотрела на меня, опершись на дверной косяк. Когда я видел ее с утра, то отмечал каждый раз растерянность во взгляде.
- Дверь за мной закрой… - и я вышел прочь. Привычка закрывать всегда дверь была у меня одного, привитая с самого смутного постсоветского детства - времени высокой преступности и социальной апатии, когда ощутимыми были последствия холодной войны.
Выходя из тихого подъезда, я услышал щелчок нашего замка, и мое лицо заставил прищуриться все тот же морозный воздух. Я слегка съежился и надел на голову шапку. А теперь меня ждала остановка. Для того чтобы на нее попасть, нужно было пройти через школьный стадион, в такую рань, конечно же, почти пустой. Я зашел за ограждение, и мои ноги ступили на обмороженную и местами обледеневшую беговую дорожку. Смачно хрустя кроссовками по кусочкам льда, я пересек пустое футбольное поле и, перейдя дорогу, стоял рядом с людьми, ожидающими нужного транспорта. Мне подходило почти все, что тут могло идти: 19-ый и 59-ый троллейбус или 82-ой автобус, ходивший намного реже. Рядом со мной, у продовольственного ларька, стоял подозрительного вида дядя и покупал пиво. Алкаш. Вероятно, бухал полночи в гараже с друзьями, а теперь вот опохмеляется. Взяв пиво, дядя повернулся лицом к дороге, засветив свой невероятно яркий красный нос, и поплелся в сторону жилых домов.
Набитый тралик, выкрашенный в синий цвет, вскоре прибыл. И я, потеснив стоявших в дверях людей, попал-таки в салон общественного транспорта.
Всего две остановки - и на улице Красивой я должен выходить.
Почти все люди вышли из троллейбуса и разрозненной колонной двинулись ко входу в метро.
Станция метро "Институт культуры"… Я прохожу мимо лотков и бабусек, торгующих всякого рода фруктами… Вообще все внутреннее помещение переходов перед станцией напоминает мини-рынок с ширпотребом сомнительного качества и ручного производства.
Тут и там продают старомодные кофты и джинсы. Где-то недалеко ларек с цветами, врезавшийся в стенку. Поодаль бабушка с шерстяными носками и беретиками. Напротив нее зеленая стена увешана дешевыми мягкими игрушками и прочей дрянью…
Миновав все это и пройдя через стеклянную дверь, я стоял возле компостера и рылся в кармане в надежде найти талончик на метро.
Вскоре мятый талон был пробит и отдан на растерзание кондуктору, зевающей и сонной полной женщине в синей жилетке.
Я спустился на платформу и, разглядывая рекламу на мониторах, шел к ее центру: там была лавочка и еще через две станции было удобнее переходить на Автозаводскую линию, что приведет меня прямиком к моему университету. Только надо будет еще две остановки на тралике ехать, на родную площадь Ванеева…
Я в метро, сижу на сиденье в вагоне, а поезд мчится по темному тоннелю.
Метро - это темные коридоры сознания. Люди в вагонах с тусклым светом, всегда полусонные, словно ушедшие в себя. Многие сидят и дремлют, задумавшись о смысле жизни. Некоторые читают скудную рекламу, чаще всего о курсах иностранного языка и о том, как выиграть на бирже… Для всего этого нужны деньги, которых у нас становится все меньше и меньше, несмотря на смелые прогнозы властей на телеканале БТ.
"Станцыя метро Кастрычніцкая", - я резко подскакиваю, вагон тормозит, и толпа людей, оказавшись на платформе, погружается в душный переход. Спустя минуту я уже на Автозаводской линии, спустя другую - снова в вагоне: опять думаю о подземных артериях покоя и полумрака…
2
Здравствуй, родной университет!!! Хотя так тебя никто не называет, все говорят просто "универ". Как по мне, так это звучит куда лучше, чем какое-то непонятное "университет". Я бегу к расписанию: "История общественных движений". Вот этого я не ожидал. Опять свидание с евреем! Не то, чтобы я был антисемитом, но к преподавателю у меня была "легкая" неприязнь.
И, как назло, я забыл конспект дома, рядом с металлической лампой черного цвета, что стояла на столе. Поэтому придется сидеть тихо на заднем ряду и надеяться, что не вызовут. Ничего страшного, мне не привыкать быть хамелеоном, к тому же незаметным, как разведчик.
Я забежал в аудиторию перед самым звонком и, дав резко вправо, устремился на последний ряд, на ходу здороваясь с одногруппниками и одногруппницами. Все уже сидели по своим местам, поэтому мои прогнозы по поводу галерки были весьма реальными. Так оно и произошло: место на последней парте было свободным - я сел рядом с Саней Нестеровичем, отъявленным раздолбаем и анархистом, за что я его и считал "человеком". На столе у Сани вместо конспекта стояла бутылка с минералкой - вынужденная мера после вчерашней попойки. Саня бухал много и часто, был антиглобалистом и сторонником свободного секса. Парты, за которыми он сидел, очень часто покрывались корявыми лозунгами и карикатурами на ожиревшую правящую элиту. Парты - точно такие же, как и его девушки: растатуированные, лишенные девственности и благородного воспитания.
- Здорово, Саня! - я пожал ему руку, затем уселся, порылся в портфеле и вырвал лист из конспекта по этике.
Вскоре зашел препод, и все мы встали, как в телевизионной мыльной опере "Час суда".
"Политические движения начала столетия", "Российская Империя" - как всегда, по этой теме я ничего не знаю.
- Чегносотенцы! - почти истерично произносит еврей. Он начинает, разбрасываясь слюнями и соплями, рассказывать о еврейских погромах и контрреволюционной деятельности. Судя по его рассказам, черносотенцы мне показались кем-то вроде орков из бессмертного творения Толкиена.
Черная, мать ее, сотня. Орды чумазых людей в черных халатах и с большими дубинами. Весьма забавно, я бы даже сказал, романтично. Я просто на секунду представил, как они ходят по улицам и громят с энтузиазмом витрины фирменных магазинов килограммовыми дубинами, переворачивают дорогие иномарки и шугают сопливых интеллигентов вроде того, что сейчас читает нам предмет…
Несмотря на мои мечтания, я слушал достаточно внимательно, уткнувшись носом в сероватый листок в клеточку.
Дубровин (основатель Черной сотни) - квинтэссенция зла, герой России. Дивизии в черных рубашках, с красными сумасшедшими глазами, черт возьми их всех. С кривыми ножами они загоняют красножопое быдло в угол и режут, кромсают трупы, а затем пьют кровь, обливая напоследок бездыханные тела семьдесят шестым бензином, и посыпают солью обгоревшее гнилое мясо, изъеденное червями Распутина. И с подбородками, вымазанными кровью в преддверии холокоста, они уже на четвереньках ползут к огромным чертогам с подсветкой изнутри. Там царь-самоадец встречает их, со скипетром, замораживающим пламя…
[стать бы компьютером, чтобы знать обо всем]