- Ну, вы эти свои бабские сказочки оставьте для кого-нибудь другого! Что ж ей его - ветром надуло?..
Я услышал, как мама зашикала на него, и отец тоже начал говорить тише, так что мне не осталось ничего другого, как возвратиться к представляющим в гоголевской поэме народ образам Петрушки и Селифана.
Вовка заканчивал восьмой класс и на похороны матери приехать не смог, зато в начале лета я получил от него письмо - и это, если не ошибаюсь, было первое в моей жизни письмо, пришедшее по почте на моё имя. Даже Анька еще не получала ни от кого писем, хотя и была на целых два года старше меня!..
Разорвав конверт, я обнаружил в нем небольшой лист бумаги с ровно написанными строчками. Вовка писал, что до окончания десятилетки приехать в Москву не сможет, но после получения аттестата зрелости приедет поступать в институт. И кроме того, он остаётся хозяином материнской квартиры, так что, независимо от результатов вступительных экзаменов, мы потом будем опять жить по соседству. А пока он на всё лето уезжает с дядей в геологическую партию на речку Олёкму, где будет работать маршрутным рабочим. И ниже был написан адрес, куда ему можно было переслать ответ.
Попросив у матери конверт, я тут же написал ему полуторастраничный отчёт о том, как я сдал школьные экзамены и чем занимаюсь сейчас. Так началась наша двухлетняя, продлившаяся до самого его возвращения в Москву, переписка. Я писал ему о том, как провожал вечером Ленку и мне за это набили морду, как мы с ребятами пили вино в нашем дворе, как по вечерам прыгаем в парке через забор на летнюю танцплощадку, и всё такое прочее, а в ответ получал какие-то непонятные и скучноватые письма о том, что вот, мол, геологов сегодня призывают как можно скорее открывать подземные клады, а настоящие клады лежат совсем даже и не в земле, а в людских душах, но государству они нужны гораздо меньше, чем месторождения урана или золота… Я писал ему про то, как я провожал Нинку, как мы целовались в подъезде и на нас наткнулся её возвращающийся со второй смены отец, а он присылал мне толстые послания, в которых рассказывал, как нынешней зимой у них в доме делали ремонт отопительной системы, а, закончив, вытащили еще теплый от работы сварочный аппарат на улицу. И вот, пока рабочие ходили туда-сюда, стаскивая в кучу обрезки замененных труб, возле горячего бока аппарата уже успели улечься, прижимаясь к нему продрогшими телами, какие-то две бродячие собаки…
К сожалению, я по своей глупости не сохранил ни одного его полного письма, не считая нескольких случайно уцелевших отдельных страничек, но, помнится, он писал, что примерно так же, как с теми собаками, произошло и со всей нашей цивилизацией, обязанной своим существованием согревающему нас солнцу. Стоило, говорил он, какой-то случайной реакции породить эту клокочущую и плюющуюся протуберанцами вспышку энергии, и глядь - возле нее уже притулилась своим продрогшим боком жизнь, отошла от вековечного холода небытия, заулыбалась, зарадовалась… Точно так же, делал он вывод, и каждому из людей свойственно тянуться к источнику добра и любви, которым является в мире сотворивший всё вокруг, включая и греющее нас солнце, Создатель. И если сейчас, в отличие от предыдущих эпох, к Богу тянутся практически лишь отдельные личности, то это вовсе не потому, что потускнел и стал излучать меньше тепла и света Сам Господь, нет, дело здесь в том, что прогресс, этот враг духа, переориентировал человека с его изначальной устремленности к общечеловеческой Истине на поиски своих маленьких индивидуальных истинок. Это как если бы те собаки научились шить себе шубы и катать валенки, после чего бы у них не стало никакой нужды искать по дворам те источники тепла, к которым бы они могли прижать свои худые бока и спины. Именно так поступает последнее время и большинство из людей, которые, потянувшись под покровительство земных кумиров, как бы добровольно лишили себя этим самым спасительной помощи свыше…
Через год после смерти матери, в мартовские каникулы, Иванов приезжал на три дня в Москву, чтобы получить паспорт, но я как раз ездил в эти дни со своим классом на экскурсию в Ленинград, и мы с ним не увиделись.
Увидел я его только еще через год, когда, закончив в городе Чите школу, он приехал в конце июля в Москву поступать в Университет. Я тогда тоже подал документы в Горный институт и все дни до начала вступительных экзаменов проводил на пляжах, делая перед родителями вид, что повторяю там математику. Выбирая себе институт, я руководствовался в основном двумя принципами. Тем, что, кроме отцовской профессии шахтера-метростроителя, я фактически не знал никаких других мужских работ, а также тем, что в Московском Горном был самый маленький по столице конкурс и соответственно - самый низкий проходной балл. Поэтому, нисколько особенно не волнуясь по поводу предстоящих экзаменов, я брал для успокоения мамы и своей совести учебник алгебры и ехал либо в Тропарёво, либо на Москву-реку валяться на песке да пялиться из-под темных очков на длинноногое племя девиц в почти голых купальниках. Возвращаясь как-то с очередной такой своей "штудии", я и увидел возле первого подъезда нашего дома высокого парня с выгоревшими почти добела длинноватыми волосами и по-юношески робкой, раздваивающейся на подбородке светлой бородкой колечками.
- О! - воскликнул я, узнавая в его лице знакомые черты, и протянул сразу обе руки, уронив при этом прижатую левым локтем алгебру. - Воха! Привет! Когда приехал?
- Сегодня, - смутился он и, нагнувшись, поднял упавшую книгу. - Готовишься к экзаменам? В какой институт поступаешь?
- В Горный, - бодро ответил я, пропустив мимо ушей его вопрос о подготовке к экзаменам. - А ты куда собрался двинуть?
- В Университет, на факультет журналистики, - ответил он и снова смутился.
- Я думал, ты на геологический пойдешь, как дядька.
- Нет, это не мое. Участь геолога - одиночество, а мне необходимы собеседники.
- Ага! Одичал, небось, в своём Забайкалье?
- Не в этом дело. Просто… я хочу говорить с как можно большим числом людей, понимаешь? Мне надо, чтобы меня услышали.
- Ну, тогда тебе лучше всего стать эстрадным певцом! Вон - Кобзона вся страна слушает.
- Да нет, мне нужно нести в мир своё слово, а не чужие тексты… Ведь я хочу не развлекать, а вернуть людям потерянные ими критерии истины, понимаешь?..
Сморщив от умственного напряжения брови, я хмыкнул что-то весьма неопределенное, затем похлопал себя по впалому животу и сказал:
- Ладно! Пойду я. С утра одной математикой кормлюсь. Надо чего и посущественнее похавать, - и на том наша первая после разлуки встреча закончилась.
А на другой день, едва позавтракав, я позвонил в его дверь и пригласил с собой на пляж.
- Возьми учебник, позагораем, а заодно и подчитаем чего-нибудь, - предложил я, и, видя, что он колеблется, добавил: - Пойдём. Доскажешь мне своё понимание истины, а то я, признаться, вчера ничего не понял…
На этот раз я решил поехать на ВДНХ, там тоже были пруды, а главное - после метро не надо было добираться еще и автобусом, как это приходилось делать в Тропарёво или других местах, куда я ездил последнее время.
- …А ты знаешь, что этот район, где сегодня находится выставка, имел раньше в народе славу "нечистого места"? - спросил он, когда мы сбросили одежду и улеглись на теплый песок. - Останкино потому так и называется, что стоит на людских останках - здесь когда-то было кладбище, куда со всей Москвы свозили хоронить самоубийц.
- Да ну? - удивился я, следя тем временем за двумя классными девахами, которые, щебеча и смеясь, стаскивали с себя неподалеку от нас платьица и подставляли солнцу и нашим взглядам такие фигуры, от которых забудешь думать о любых самоубийцах.
Хотя, правда, на моего друга это, похоже, не распространялось.
- …Самоубийство на Руси всегда считалось смертным грехом и самоубийц хоронили или за церковной оградой, или вообще на непригодных для жизни пустырях. И если верить легендам, то здесь, в Останкино, различные колдуны и чернокнижники устраивали свои мистерии, так что это место имеет репутацию проклятого.
- И что теперь?.. Эта проклятость как-нибудь может перейти и на нас? - оторвался я от созерцания гибкой в стане блондинки с вызывающе вздернутыми грудками, которые едва прикрывала бирюзовая лента стянутого спереди в одну точку купального лифчика.
Её подруга была несколько не такая - хоть она и не отличалась в стройности от блондинки, но имела уже намного более развитую грудь и налитые ягодицы. Темные, отливающие красным деревом волосы не были острижены, как у подруги по-мальчишески, а тяжелой волной ниспадали на загорелые плечи и спину. Большущие темные глаза мерцали какой-то уже не девической тайной, и вся она, хоть и была наверняка одногодкой своей спутницы, выглядела как-то не то, чтобы взрослее её, но, во всяком случае - женственнее.
Хотя мне, понятное дело, больше понравилась беленькая змейка.
Волнуясь, я вытащил из кармана рубашки пачку сигарет "Новость" и, чиркнув спичкой, закурил.
- Видишь ли, - отвечал тем временем на уже забытый мною вопрос мой друг, - в жизни - так же, как, скажем, и в физике, ничто не возникает ниоткуда и ничто не исчезает никуда. Саккумулированный в одном месте за столетия грех когда-нибудь себя обязательно да проявит. Я не знаю, что здесь может произойти конкретно, но район Останкино еще сослужит Москве свою чёрную службу.
- Так что же делать? - машинально спросил я, следя, как темноволосая встала и, плавно пройдя мимо нас, вошла в воду. - Не приходить сюда? А тем, кто тут живет или работает? Уезжать и увольняться?..
Девица оттолкнулась от дна и поплыла, красиво рассекая воду взмахами тонких загорелых рук. Я оглянулся на блондинку и успел перехватить ее взгляд, брошенный в мою сторону. Сердце в груди сжалось, как спринтер в ожидании выстрела стартового пистолета.
- …Суть, наверное, не в том, чтобы избегать этого места физически, хотя зло и висит над ним, как испарения над болотом, - снова услышал я голос Иванова. - Но как ветер уносит прочь испарения и приносит здоровый воздух, так энергия добрых дел способна вытеснять собой ауру любого греха и превращать проклятые места в святые. Если можно привести к покаянию и перевоспитать даже убийцу, то кто сказал, что нельзя так же "перевоспитать" и местность? Главное, о чем мы должны при этом помнить…
Но договорить фразу до конца он не успел. Лениво нежившаяся на солнышке блондиночка вдруг вскочила на ноги и, тыча рукой в сторону воды, огласила берег отчаянным воплем.
- А-а-а! Помоги-ите! Помоги-ите, человек утонул, вон там, в том месте!.. Скорее, скорее, а-а-а!..
Услышав крик, я тут же подхватился на ноги, чтобы броситься в воду, но сделать это раньше моего друга не успел. Мне показалось, что я только на долю секунды замешкался, чтобы по направлению руки блондинки определить район произошедшего ЧП, а он - уже плыл к этому месту. И мне не осталось ничего другого, как поспешить на помощь блондинке, которую я принялся успокаивать, обняв рукой за горячие маленькие плечи.
Вовка между тем глубоко нырнул и вскорости появился на поверхности, поддерживая над водой темноволосую голову девушки.
- Ур-ра! - взвизгнула моя блондиночка и, радостно запрыгав на месте, захлопала в ладошечки, затем повернулась и, привстав на цыпочки, быстро поцеловала меня в щеку.
Я сначала обалдел от неожиданности, а потом попытался повторить процедуру более основательно, но девушка ловко уклонилась от моих губ и побежала навстречу выходившему из воды Иванову, несшему на руках несостоявшуюся утопленницу.
Увидев, что ни за кем больше нырять не нужно, к месту происшествия начал подтягиваться пляжный народ. Вовка же положил свою ношу на землю и принялся энергично разбрасывать ее руки в стороны, затем оставил эту методику и припал к ее губам своими, пытаясь сделать искусственное дыхание "изо рта в рот".
- Э!.. Э-э-э! Эй, ты, дылда!.. Ты чё делаешь? А ну отойди от неё, сволочь бессовестная! Ишь, гад, воспользовался моментом! - какая-то бдительная мамаша устремилась к распростёртой на земле темноволосой купальщице и отстранила Иванова от девушки.
- Я только хотел помочь, - виновато произнёс он.
- Видела я твою помощь! - констатировала она. - Лучше бы сбегал да позвонил в "скорую". Ну?!.
Вовка впрыгнул в штаны, быстро натянул на мокрое тело рубашку и дернул меня за руку.
- Ты со мной?
- А? - я, будто очнувшись от сна, оторвал взгляд от блондинки.
- Бежим звонить! - потянул он меня и, уже на ходу подхватывая свою одежду, я побежал вслед за ним в обход пруда к павильонам выставки, всё неотвратимее понимая, что нет более серьезных врагов для счастья человека, чем его лучшие друзья.
Я первым заметил телефонную будку и помчался к ней. Крикнув выстроившейся очереди: "Там человек утонул! Надо скорую вызвать!" - я быстро набрал не нуждающееся в монетке "03" и, задыхаясь от бега, сбивчиво объяснил дежурной, что произошло и куда надо ехать. Повесив трубку, я понял, что не только бежать, но и идти назад я уже не могу. Надо же! И ведь бежал-то не больше двадцати минут, а меня едва ли не выворачивает.
- Тебе что, плохо? - обнял меня за плечи Иванов и, потихоньку отведя к скамейке, усадил и сел рядом сам. - Прости, это я виноват… Видел, что ты куришь, и не стал тебе ничего говорить - думаю, обидишься, что поучаю, будто старший.
"О Господи! - подумал я, тяжело вздыхая. - Кого же Ты подсунул мне в друзья?.."
Я повернулся, чтобы сказать что-нибудь в ответ, да так и замер. Сгущаясь в распушившихся от бега светлых волосах, солнце образовало вокруг его головы подобие некоего сияющего нимба - да такого яркого, что я даже невольно зажмурился. "Наверное, влага с волос испаряется", - подумал я и, вынув из кармана сигаретную пачку, скомкал её в руке и бросил в урну.
- Пошли, - сказал я, поднимаясь со скамейки и думая об оставшейся на берегу блондинке.
Но когда мы возвратились на пляж, то ни её, ни темноволосой подруги возле пруда уже не было…
Глава шестая
КАК ПРЕКРАСЕН ЭТОТ МИР
Незаметно подошло время сдачи вступительных экзаменов. Прикинув хрен к носу, я понял, что сделал правильный выбор, подав документы именно в Горный институт. Ведь я был сыном горняка (большую часть жизни мой батя проработал то на донбасских шахтах, то в метрострое), а в институте ценили профессиональную династичность, не случайно он считался самым пролетарским вузом столицы. Ну и, как я уже упоминал выше, в Горном институте традиционно был самый низкий по Москве конкурс и это, говоря откровенно, и оказало тогда решающее влияние на мой выбор. Что будет через пять лет, меня пока не тревожило, главным на данный момент было поступить, и с этой установкой я и пошел на экзамены.
Первым у нас был письменный по математике. Увы, но я никогда не блистал знаниями по этому предмету! Того запаса формул, что удерживала моя перегруженная интимными мечтаниями память, вполне хватало, чтобы не ходить в школе в двоечниках, а честолюбивого стремления видеть своё фото на школьной "Доске почета" у меня не было, но тут, вчитавшись в выпавший на мою долю вариант, я понял, что провалился. Сначала я, правда, стянул к передовой все резервы своих жалких математических познаний и попытался справиться с решением самостоятельно, но сколько ни исполосовывал черновик, вразумительного ответа не получалось. Поняв бессмысленность своих усилий, я уже согласен был передрать решение у кого-нибудь из сидящих спереди или сзади, но оказалось, что все, кто делали нужный мне вариант, уже сдали свои работы и вышли.
"Во мудак!.." - ругнулся я, коря себя за то, что если бы не тратил время на бесплодные попытки самостоятельного решения, а сразу же попросил у кого-нибудь передрать, то сейчас бы уже давно курил в коридоре или пил в парке Горького пиво.
- Ну? - не выдержал, глядя на мои метания, сосед по столу. - Чё ты мыкаешься? Бери вот, переписывай, пока не поздно!.. - и он пододвинул ко мне свои листки с решениями.
- А номер варианта? У меня же на экзаменационном листе выставлен совсем не тот, что у тебя… Да еще и красным карандашом!..
Сосед взглянул на меня, как на маленького ребенка, и положил рядом с листами резинку и красный карандаш.
- Исправляй. Только побыстрее.
- Так ведь… - замешкался было я. - Неудобно как-то…
- Ты что? - зашипел, взрываясь, сосед. - Поступать сюда пришел или на рыцарский турнир? Экзамен - это удача, такая же случайность, как и лотерея, так что же теперь - из-за какого-то дурацкого варианта год терять?.. Исправляй скорее, время идет!
Внутренне трепеща и оглядываясь по сторонам, я стёр проставленный красным карандашом на экзаменационном листе номер своего варианта и написал на его месте другой. Вышло это у меня весьма неудачно, и в месте подтирки образовалось большое грязно-лохматое пятно, заметное даже невооруженным глазом.
- Ну вот, - расстроился я. - Все равно ведь поймут… То б хоть на апелляцию можно было подать - мол, разволновался и спутал решение, а теперь что? Мало того, что вытурят, так еще и с позором…
- Ай-й, ёлки!.. - не выдержал сосед. - Дай сюда! Прямо как дитя малое, ей-Богу! - и, взяв у меня лист с исправленным вариантом, он бросил его на пол и наступил сверху ботинком. - На! - возвратил он мне его после такой обработки. - Кто тут теперь чего-нибудь заметит?
- А след? - показал я на грязный отпечаток подошвы, под которым пятна теперь действительно не было видно.
- А что - след? Ну, упустил лист, подумаешь!.. Да, может, это совсем и не ты его упустил, может, это сам экзаменатор или его ассистент рассыпали листы, кто знает?.. Короче, пиши скорей да пошли отсюда, я уже курить хочу.
- Ладно, погоди чуток, - буркнул я, берясь за авторучку…
Хотя, если честно признаться, то я и на десять процентов не верил в то, что подделка останется незамеченной. Мысленно я уже распрощался с учебой и не шел забирать документы только потому, что не было еще официального подтверждения моего провала.
Но этого так и не произошло.
За письменную я получил "четверку" и пошел сдавать следующий экзамен.
- Ну чё? - хлопнул меня по плечу при встрече мой "спаситель". - Все в порядке? Вот так дальше и действуй! Ты думаешь, там хоть один человек делал свой вариант? Кроме, пожалуй, тех, у кого все списывали?.. Как бы не так! - и он вынул сигареты, приглашая меня пойти покурить…
А недели через две я уже стоял перед вывешенными в фойе института списками зачисленных и, уставившись не верящим взором в собственную фамилию, постигал смысл свершившегося.
"Колесов Николай Дмитриевич… Колесов Николай Дмитриевич… Колесов…" - перечитывал я, желая убедиться, что это не ошибка и не обман зрения.
Сойдя наконец с институтского крыльца, я сунул руку в нагрудный карманчик рубашки, проверяя, есть ли у меня талончики на троллейбус, и вытащил оттуда сложенный вчетверо лист бумаги, заглянув в который, увидел написанную маминой рукой молитву. "Да не споткнёшься о камень ногою твоею…" - выхватил взгляд строчку из середины текста и, скомкав листок, я бросил его в подвернувшуюся урну.