- Деловой, деловой вы человек, Иннокентий Павлович! - усмехнулся Иванов. - Если комитет, который поручил мне провести этот разговор с вами, а вкупе с ним Счетная палата и Налоговая инспекция дадут ход всему этому делу…
- Это я хотел бы услышать от господина Афанасьева, - снова перебил его Иннокентий Павлович, - если он, конечно, уполномочен сделать такое заявление.
- …и передадут его в арбитраж, - продолжил Иванов, - то эту сделку суд может, а я в этом не сомневаюсь, признать незаконной и отменить. А строение и землю возвратить прежнему владельцу, то есть городу. Я же готов сделать вам предложение, которое упростит всю эту нежелательную, как я понимаю, для вас процедуру…
- А вы-то уполномочены сделать это предложение? В таком случае - кем? Не вашим же, надо полагать, депутатом.
- Уполномочен, - твердо отозвался Иванов, - вполне уполномочен, и при вашем согласии…
- На что? - Иннокентий Павлович не предполагал за собою такой решительности и упорства.
- Есть группа лиц, вернее, некая строительная корпорация, и, поверьте, достаточно серьезная, готовая, не дожидаясь решения Арбитражного суда, приобрести у вас и дом, и землю, и, заметьте, по сегодняшней рыночной стоимости. А это немалые даже для такого солидного и процветающего банка, как "Русское наследие", деньги. Сделка выгодная для обеих сторон, даже, можно сказать, прежде всего для вас. И все это на самых что ни есть законных основаниях. Московское руководство также поддерживает эту идею, я бы не пришел к вам, если бы не согласовал ее с ним.
- Приобрести, и с какой целью? Ведь речь идет о вложении суммы, которая не одному нашему банку, видимо, покажется крупной. Из каких, с вашего позволения, соображений?
- Из градостроительных прежде всего.
- Высоко же летают ваши клиенты! - не без ехидства рассмеялся Иннокентий Павлович. - И каким же макаром вы решили украсить столицу нашей родины?
- Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, - усмехнулся, в свою очередь, Иванов и вынул из своей папки сложенный вчетверо лист ватмана. - Вы позволите, Иннокентий Павлович? - И, не дожидаясь согласия хозяина, собственноручно переставил принесенный Леной поднос на письменный стол Иннокентия Павловича, развернул на чайном столике ватман, оказавшийся подробным планом центральной части Москвы. На нем крупно выделялись среди прочих домов, обозначенных более мелко, сталинские "высотки". - Так нам будет гораздо яснее и сам предлагаемый план, и его несомненная польза для облика всей Москвы. Вот видите, высотные здания образуют как бы кольцо, опоясывающее исторически сложившийся центр столицы. Котельники, гостиница "Ленинградская" у трех вокзалов, высотка напротив Красных ворот, дом на бывшей площади Восстания, Министерство иностранных дел, далее - Университет. Но кольцо не полное, не замкнутое, и одно из пустующих звеньев, так и напрашивающееся на заполнение, как раз вот тут. - Он ткнул крупным пальцем с наманикюренным блестящим ногтем в пересечение Покровки и Бульварного кольца. - Вот тут. Именно где стоит бесхозный, давно подлежащий решительному сносу и принадлежащий пока "Русскому наследию", то есть вам, Иннокентий Павлович, особняк…
- Бесхозный, подлежащий сносу?! - перебил его Иннокентий Павлович. - А не вы ли сами назвали его историко-архитектурным памятником?.. И как быть с табличкой на его фасаде: "Охраняется государством"?
- Он не единственный, который входит в градостроительный план, - сделал вид, что не расслышал его слов Иванов. - Кольцо должно замкнуться и вот здесь, - он ткнул ногтем в Замоскворечье, - тогда замысел архитекторов будет доведен до логического конца.
- Архитекторов? - усмехнулся в открытую Иннокентий Павлович. - Или той самой строительной корпорации, о которой вы неосторожно проговорились? И чьи деньги вы мне предлагаете в качестве отступного? Да к тому же обещаете и Замоскворечье под корень свести, чтобы и памяти о нем не осталось. Это не строительство, а варварское разрушение, прямо гунны какие-то на Первопрестольную набег устроили!
- Я бы на вашем месте тоже поаккуратнее выбирал выражения, - оскорбился Иван Иванович. - Я вам не гунн какой-нибудь, а официальный представитель…
- Государственной думы или безымянной корпорации? - не дал ему договорить Иннокентий Павлович. - И не называйте мне сумму, которую вы хотите мне предложить, как бы велика она ни была, мой ответ, надеюсь, вам понятен?
- Вы убеждены, что он окончательный? - нехорошо усмехнулся Иванов. - Надеюсь, у вас найдется и время, и здравый смысл, чтобы еще раз подумать. Семь раз отмерь, как говорится…
- Уже отрезал, считайте, - едва сдерживая себя, коротко ответил Иннокентий Павлович. - И зарубите себе на носу, что я не свою собственность защищаю, а - Москву. А она не продается ни за какие ваши суммы. И я за нее буду стоять, пока жив. И да поможет, как говорится, мне Бог. И вот что… Дождемся господина Петрова, или, как его там величать прикажете, Левон Абгарович, надеюсь, уже ответил на все его вопросы, и будем считать, что этого нашего с вами разговора не было. Извините, у меня и без того масса неотложных дел.
- Что ж, подождем Сергея Алексеевича. Не думаю, что ответы вашего заместителя его полностью удовлетворили. А что до нашего с вами этого разговора, то уж не обессудьте, многоуважаемый Иннокентий Павлович, а продолжить его воленс-ноленс нам еще придется. А между делом вы все ж таки думайте над моим предложением, думайте, думайте, авось что-нибудь у нас и придумается!
- Рюмочку коньяку на посошок? - как можно вежливее предложил Иннокентий Павлович и сам разлил коньяк в фужеры. - В любом случае не повредит.
- Охотно, - согласился Иванов, протянул руку чокнуться с хозяином. - За благополучный успех нашего с вами дела, если не возражаете.
- Я бы уточнил - за ваше безнадежное дело, как говорят в народе.
- Наше, - поправил его Иван Иванович, - наше, Иннокентий Павлович.
Чокнулись, выпили. В это время как раз вошли в кабинет Афанасьев и Левон Абгарович. У представителя Налоговой инспекции вид был хмурый, не предвещавший ничего хорошего, у Абгарыча же, напротив, лицо лучилось жизнерадостностью.
- Обо всем договорились? - спросил у него Иннокентий Павлович.
- Не договорились, - ответил за Абгарыча Афанасьев, - а всего-навсего оговорили дальнейшее. И должен сказать, что я остался совершенно не удовлетворен тем, как ведется отчетность в банке, далеко. Вопросов у меня только прибавилось.
- Это, не обижайтесь, не вопросы, а сплошной анекдот, - с той же лучезарной улыбкой отмахнулся Абгарыч.
- Что ж, - поднялся из-за стола Иван Иванович, складывая свой ватман и пряча его в портфель, - плохой результат - тоже результат. До скорого, по всему видать, свидания, Иннокентий Павлович. Был рад с вами познакомиться. Пойдемте, Сергей Алексеевич, у нас с вами дел тоже не меньше, чем у Иннокентия Павловича и… - вопросительно взглянул на Тер-Тевосяна.
- Левон Абгарович, с вашего позволения, - с еще более сияющей улыбкой отрекомендовался тот.
- Леон Абрамович, запомню, - усмехнулся Иван Иванович, - авось еще пригодится. Что ж, делу время, потехе час, - и пошел к двери, сопровождаемый так и не попрощавшимся с хозяевами Афанасьевым. На пороге остановился, сказал вполоборота Иннокентию Павловичу: - И все же - думайте, Иннокентий Павлович, думайте, у вас еще есть время. - И закрыл за собою дверь.
- Ну? - поднял на Абгарыча глаза Иннокентий Павлович.
- Анекдот, чистой воды провинциальный анекдот! Но в воздухе запахло паленым, - не успев стереть с лица улыбку, отозвался тот. - Самое время звонить по 01.
Теперь, проезжая всякий раз мимо зазывного, на глазах выгорающего на солнцепеке полотнища, Иннокентий Павлович ловил себя на мысли, что, по всему видать, обстоятельства складываются так, что не скоро дойдут у него руки до этого особняка, да и дойдут ли вообще. И что надо бы ему хоть, может статься, напоследок еще разок заглянуть в этот дом, с которым было связано у него столько радужных надежд…
А колесо, запущенное, естественно, не Иваном Ивановичем Ивановым, а некой неведомой, неосязаемой, ни цвета, ни запаха не имеющей, но, несомненно, реальной, во плоти и крови, всесильной рукой, неотвратимо завертелось, набирая обороты, и уклониться от его все на своем пути сравнивающего с землей державного бега было, видать, никому не по силам.
18
Куранты на Спасской башне, на этот раз как бы с поощрением, гулко пробили полночь. Пробравшись, как и в первый раз, узким проходом между фасадом и тяжелым полотнищем, он добрался до парадной двери и, к удивлению своему, нашарил рукою вместо давешнего старинного кольца обыкновенный электрический звонок в витиеватой, раскрытым цветком, розетке. Не без опаски пренебрегши этой нежданной переменой, Иннокентий Павлович нажал на кнопку и услышал из гулкой пустоты вестибюля механические птичьи трели. Звонить во второй раз не пришлось, поскольку дверь тут же отворилась и перед ним предстал все тот же, как он, собственно, про себя и ожидал, Михеич, на этот раз облаченный не в викторианских времен полосатую жилетку, а в синюю швейцарскую куртку с потускневшим золотым галуном на обшлагах.
Вестибюль на этот раз был ярко освещен несколькими настенными бра с розоватыми, в виде блеклых лилий, электрическими лампионами в духе ар нуво.
Не выказывая ни удивления, ни признаков того, что он узнал Иннокентия Павловича, Михеич коротко сказал:
- Я провожу, - словно бы наперед зная, к кому пришел поздний гость.
Вслед за Михеичем Иннокентий Павлович поднялся в бельэтаж, где уже однажды побывал и познакомился с его странным обитателем - обитателем ли? Или приходящим в назначенный не им срок на пепелище былой своей жизни его чудом каким-то обретающим плоть и кровь двойником?..
Не успел Михеич постучаться в дверь, как кто-то широко распахнул ее изнутри. На пороге стоял, словно давно дожидаясь Иннокентия Павловича, высокий, головою чуть ли не под притолоку, дородный человек в длинном, ниже колен, черном рединготе, делающем его похожим на протестантского пастора, если бы не крупное, скуластое, с глазами-щелками, простонародное, несомненно, русское лицо.
- Входите, меня ваши товарищи предупредили о вас. - Оглядел его внимательно и испытующе с ног до головы. - Хотя, признаться, я ждал кого-нибудь знакомого… что ни говори, а деньги не только счет любят, но и присмотр. Проходите, молодой человек, не стесняйтесь, не вы первый мне по этому поводу наносите, так сказать, визит. Располагайтесь, в ногах правды нет. Впрочем, - широко улыбнулся, - как нет ее, по слухам, и выше. Потом расскажете о ваших новостях тайных. - И вышел за дверь во внутренние покои, плотно прикрыв ее за собою.
Иннокентий Павлович - он ожидал встречи с кем-нибудь совершенно иным, чем этот, судя по одежде и бороде, то ли проповедник, то ли старовер из мещан, - сел на ближний стул и огляделся.
Комната была, несомненно, та же - вот и камин с горящими в нем березовыми дровами, и зеркальные окна от пола до потолка, но на этот раз не столь изысканно и нарядно обставленная, как у тайного советника, хотя как бы более основательно и прочно: вместо хрупкой, красного дерева мебели - большой овальный стол на толстых, будто слоновьих, ногах посредине, полдюжины таких же тяжелых, сработанных на века стульев вокруг, у дальней стены огромный, под самый потолок, с резными барельефами на охотничьи сюжеты буфет, в углу мореного же дуба бюро с множеством ящичков и полочек… Да еще душновато пахло лампадным маслом от образов в богатых серебряных окладах.
Вернулся хозяин, так же плотно притворил за собою дверь, в руках у него был пухлый, из толстой свиной кожи с золотой монограммой бумажник. Положив его на стол, он подошел к буфету, взял с полки старинный квадратный штоф и два никак не вяжущиеся со штофом и с рединготом хозяина дешевых лафитничка из тех, в которые разливают водку в трактирах и распивочных, наполнил их до краев:
- Дело на Руси с нее, родимой, начинается, иначе удаче не быть. - Протянул один лафитничек Иннокентию Павловичу, другой взял сам. - Хотя знаю, что вы и ваши товарищи сие не одобряете, но уж я, многогрешный, так привык. Ну-с, ваше здоровье, молодой человек, и за успех вашего дела. Можно было бы сказать - и нашего, да я свободой не рискую, только разве что деньгами готов поспособствовать. - Открыл бумажник, вынул из него толстую пачку тысячных "екатеринок". - Да вы садитесь к столу, так вам ловчее будет пересчитывать, - и сам уселся за стол, подвинул к Иннокентию Павловичу деньги. - Считайте, считайте, я же, согласно вашему Марксу, миллионщик, кровосос простого народа, могу и обсчитать. Послюните по старинке два пальчика и считайте.
Такого поворота событий Иннокентий Павлович никак уж не ожидал. Но открыться, понимал он, отречься от той роли, которую ему приписывает по ошибке хозяин, значило бы, что тот мигом выставит его вон и никакой тайны ни про себя, ни про дом этот, ни вообще про Россию не откроет, и опять придется уйти не солоно хлебавши.
- Вы не за того, боюсь, меня принимаете… - только и намекнул он туманно, но деньги стал пересчитывать.
- А считаете вы ловко, - заметил хозяин, не сводя глаз с рук Иннокентия Павловича, - небось кассиром в банке каком-нибудь служите…
- В банке… - осторожно согласился Иннокентий Павлович и решил перевести разговор в более безопасное русло: - Извините, как вас по имени и отчеству, я позабыл спросить?
Хозяин донельзя удивился, даже вроде бы обиделся:
- Неужто не узнали?! Или вы это из конспирации таитесь? Да Сазонов я, Петр Степанович Сазонов, меня в лицо не только Москва, но и вся Россия, почитай, знает! Первый на всю империю банкир и сахарозаводчик! Вы считайте, считайте, у меня их, сколько ни насчитаете, не убудет. - Вдруг переменил тон, сказал подчеркнуто веско и властно: - Только напомните вашим товарищам в организации мой уговор - никаких бомб, никаких эксов, никакой крови, я не на убийство человеков деньги даю, пусть и самых что ни есть сволочных, а на освобождение простого народа от жандармов, царя и прочей мерзопакостности!
- Простите за вопрос, - осмелел неожиданно для самого себя Иннокентий Павлович, - вам-то это зачем? Ведь не только против царя и жандармов революция, но и против таких, как вы, миллионщиков…
- Знаю… - ответил тот с усмешкой в голосе. - Знаю, а не давать, поверите ли, не могу. Давать вам - против ума поступать, а не давать - против, знаете ли, совести… Я ведь и тоже из самого этого что ни есть черного народа, я и родился-то до воли, до того, как Александр, Освободитель-то, царствие ему небесное, реформы набрался смелости произвести, так что и в крепостных довелось помыкаться. Да я у батюшки того самого статского генерала, что в этой же квартире некогда обретался, как раз в крепостных и был, босыми пятками имение ихнее вдоль и поперек истоптал! Потом отпросился на откуп, да так уж у меня все горело в руках, так уж из кожи вон лез, что, не объяви царь волю, я бы и себя, и всю семью, стариков моих, братьев, сестер, свояков, уже мог бы выкупить! А тут на тебе - воля как раз, вот денежки при мне и сохранились, в дело пустил. А там сахаром занялся, заводов понаставил, деньги рекой потекли, а чего их - солить да квасить? Тут меня добрые люди и надоумили - а ты в рост их давай, под проценты! Ну а далее - и банк как бы сам собою напросился. Вот и стал первым банкиром на всю святую Русь. Вы, молодой человек, не смотрите, что я вас в наемной квартире принимаю - это я так, приватно, тоже для конспирации, ну и для услаждения плоти, разумеется, многогрешный. А дом у меня - не дом, а домина на Спиридоновке, такой, что и сам в нем плутаю, как в лесу. Но что крепостным родился, что цену каждому грошику помню очень даже хорошо, вот и делюсь с теми, кто вроде вас за простой народ.
- А чем кончилось, знаете? - и вовсе осмелел Иннокентий Павлович. - Какой на дворе год, знаете? И что от России, какую вы помните и какую хотели от царя и жандармов избавить, давно и след простыл? Другое время нынче, Петр Степанович, другой век, люди другие. И Россия - тоже…
Петр Степанович долго глядел на него, теребя в руках бумажник, еще дольше молчал и лишь много погодя признался виновато и смущенно:
- А я ведь и тогда, когда меня уговорили профессора разные и умственные передовые люди помочь революции деньгами, я и тогда уж очень даже ясно себе представлял - не доведет она до добра Россию. Что меня догола обчистит, до последней, потом политой копейки - это не такая уж беда, а вот что Россию по миру пустит… Догадывался, знал наперед, каюсь… Но и поступить иначе - не мог. Оттого что русский я человек, русский до самого донышка, а русскому-то и смерть на миру красна, а что вместе с ним тысячи и тысячи тоже бесам душу заложат по неведению, по глупости, по слепой детскости души, так ведь еще краснее зрелище будет!.. Только русскому человеку такое в голову втемяшиться и может. - Помолчал опять, спросил, будто заранее зная ответ: - Вы-то небось из интеллигентов, из идейных будете, по лицу видно, да и ручки у вас белые, сохи или механизма какого не знавшие, вам-то терять в революции нечего, голь перекатная, одни идеалы за душой, святые идеалы, не спорю…
- Банкир я, - огорошил его Иннокентий Павлович, - и революция вот уже который год приказала долго жить. Да и не революция то была…
- А русский бунт, бессмысленный и беспощадный, не нами предвидено, - не дал ему договорить Сазонов, - да я и сам так полагал… Но - слова! Какими словами они мне голову заморочили, да что мне - всей Расее-матушке, чего только не обещали, к каким только светлым далям не звали!.. А русского человека только красным петухом помани, он топор в руки - и пошел крушить старый мир, а как новый оборудовать, это он на потом откладывает, все на то же наше природное "авось" надежды возлагает…
Помолчал опять, потом неожиданно усмехнулся почти весело:
- Значит, все на круги своя возвратилось?
- Примерно так, - не стал вдаваться в подробности Иннокентий Павлович.
- И опять тот же российский бардак, воровство, взятки, никому на слово нельзя верить?
- Еще похлеще, пожалуй, - не скрыл Иннокентий Павлович.