- А именно в том, что мы ничего иного так истово себе не желаем, как одного только несбыточного, неосуществимого!.. И - вот что глупее всего! - все ищем и ищем в нем, в этом неизрекаемом, мечтательном, то, что вы изволите называть национальной идеей, которая тем нам прельстительнее, чем менее похожа на какую- либо другую, на иной путь, не нам одним обетованный, а и прочим племенам и народам. Неизбывное тяготение к вымечтанной нами на тысячелетней, как у Ильи Муромца, печи Василисе Премудрой, которая, если хорошенько продрать глаза, всякий раз оборачивается не кем иным, как привычной нашей Бабой Ягой на куриных ножках со скипетром и державой в когтистых лапах. Мы - вот она, вторая-то! - другие, чем все эти прочие, и этим уже выше и лучше их всех, а за это не обидно и березовых веников время от времени испробовать. А в итоге просыпаемся с жестокого похмелья все той же унтер-офицерской вдовою, свято верящей, что повезет же в кои-то веки Руси на доброго и справедливого городничего, который и без розог обойдется. Вот она, вторая-то идея! И, в отличие от первой, этот эксперимент над собственной задницей можно производить сколь душе угодно. Анекдот, скажете вы?.. А я и соглашусь. Анекдот, кабы не судьба. Впрочем, может статься, и всего-навсего стародавняя привычка, ставшая второй натурой. Не знаю, как вы, молодой человек, но и первая, и вторая, по вашему выражению, национальные идеи не кажутся мне продуктивными. А искать по высочайшему повелению третью - еще менее. Наберемся терпения и смирения, глядишь, она, третья-то, и сама нам явится. И, пожалуйста, без ваших мятежей и революций… Небось вы тоже из решительных реформаторов в душе?.. А вот вспомните-ка лучше того же Николая Васильевича: "Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ". И прибавляет национальный наш гений: "Не дает ответа". Каково, а? И опять же приходится набраться терпения и смиренности, как в случае, когда слышим по телефону голос автоматической барышни: "Ждите ответа, ждите ответа…" Потому что, пораскинувши мозгами, понимаем, что ничего нам не остается, как ждать… - И вдруг бодрым голосом заключил: - А вот и дождемся, смею вас заверить!
И, не поинтересовавшись реакцией Иннокентия Павловича на это свое неожиданное резюме, заторопился, встал из-за стола:
- Простите, совсем запамятовал о встрече одной, сам назначил и сам же забыл. Спасибо за обед, давно так роскошно не ел. А решите дать деньжонок на издание моего труда - премного буду благодарен. А засим всего вам наилучшего. - Надел свою "адидасовскую", на рыбьем меху, куртку, пошел было к двери, но обернулся и сказал через плечо уж и вовсе таинственно и непонятно: - И - дождемся! Верю, представьте, Федорову. Верю, хотя и, несомненно, нелепо. - И след его простыл.
А Иннокентий Павлович остался один за столом, и из головы не шла еще и эта свалившаяся на него загадка, и бередила нелепая мысль: а что, если в эту федоровскую нелепицу и вправду поверить?..
17
Иннокентий Павлович прочел книгу Сухарева, вернее, пролистал за недостатком времени, затем принялся за нее во второй раз и дочитал до конца, принялся было и за самого Федорова, но и из него так ничего толком не понял. И вовсе не потому, что и несколько иронически-витиеватый стиль Сухарева, его игра с вырастающими из старого корня совершенно новыми смыслами слов мешали ему вчитываться до сути, сама федоровская суть была ему не по зубам: осилить всю эту мистику не хватало ни сил, ни смелости, но и вычеркнуть ее из головы тоже не мог.
Теперь он пребывал как бы в двух разных, параллельных мирах - реальном, где были банки, клиенты, вкладчики, ценные бумаги, расчеты, интриги, где были Катя с Абгарычем, дом на Рублевке и "Мерседес" с шофером и телохранителями, дорогой коньяк на бесконечных деловых parties, и втором, другом, в превращающейся день ото дня в прах и небыль усадьбе на Покровке. В мире как бы миражном, но мираж этот казался ему теперь, после встречи с Сухаревым, подчас более реальным, чем несомненно взаправдашний мир вокруг него. И параллели эти, хотя и вопреки эвклидовой геометрии пересекались, но тем не менее отрицали друг друга, однако для Иннокентия Павловича были чем-то неразъемно-единым, нерасторжимым, как два желудочка одного и того же сердца. Душа и мысли его метались между ними, и он не находил ни в одном из них опоры, как тонущий в проруби человек, хватающийся за кромку льда.
Дошло до того, что он готов был признаться самому себе, что вся эта чертовщина очень смахивает на навязчивую идею, на душевную болезнь, что он - душевнобольной, сумасшедший, и место ему спрятаться, укрыться, уйти под воду, чтобы вновь обрести себя, отнюдь не руины графского дома, чье существование тоже миражно, не подтверждается никакими архивными справками, а - больница Кащенко или Институт Сербского, одним словом, "желтый дом"!..
Странным для него было лишь то, что душевное это смятение и взбрыки больного, несомненно, воображения и туманная философия Федорова, настойчиво понукающие его против собственной воли вновь навестить в заповедный полуночный час старый особняк, которые он с великим трудом гнал от себя, не влияют ни в малой степени на его поведение, работу и разум в реальном, взаправдашнем мире: банк, расчеты и подсчеты дебита и кредита, бесконечные parties, Катя и собственные подозрения насчет нее и все прочее, что было куда понятнее и осязаемее, чем философия Федорова и Сухарева.
И ничего ему не оставалось, как жить этой двойной жизнью, этими несовместимыми, но и без четкого водораздела между собою мирами. Однако со временем, и очень скоро, такая двойная жизнь стала казаться ему мало не привычной и, словно марихуана наркоману, доставляла некое противоестественное, мучительное и вместе желанное насыщение души, без которого он теперь, пожалуй, и не представлял себе самого себя.
Беда была лишь в том, что он не находил в себе смелости и решимости с кем-либо поделиться этим и облегчить тем неподъемную душевную ношу, ни в ком не надеясь найти понимания или хотя бы доверия к своим словам, даже в Кате, не говоря уж о каком-то там Абгарыче. Глядишь, невесело усмехался он, они еще поверят в его недуг и запрут в психушку. Приходилось все это носить в себе, как ежа за пазухой, рядом с сердцем.
Тем временем публичная, принимающая все более скандальный и уже безо всяких намеков призывающая на помощь Уголовный кодекс журналистская возня вокруг якобы разворовываемых загребущими руками новых хозяев жизни архитектурных памятников, являющих собою общенациональное достояние и историческую гордость, хотя вот уже почти целый век, как они прямо на глазах превращались в прах и тлен, несмотря на позеленевшие от времени предупреждения: "Охраняется государством", растаскивались по кирпичику, по бревнышку, - разрасталась, как снежный ком, летящий с горы. Церковные власти требовали возврата полуистлевших монастырей, в которых уже десятилетия, как обосновались действительно представляющие национальное достояние всемирно известные музеи, культурные фонды и библиотеки, немедленного выдворения из давно насиженных и переоборудованных зданий лабораторий и институтов, музейных запасников - и все якобы во имя торжества исторической справедливости. И за спиною каждого такого алчущего прибрать к рукам чужое добро стояли, не слишком даже прячась и таясь собственного вожделения, вполне определенные люди.
Абгарыч как в воду глядел: звонок вскоре последовал. Даже, собственно, не предваряющий звонок, а безо всякого звонка визит не кого иного, как загадочного "инкогнито".
Все произошло так буднично, не нарушая распорядка работы банка, что Иннокентий Павлович поначалу не связал этот визит с собственными дурными предчувствованиями. Позвонила по селектору секретарша Леночка голосом, тоже не предвещавшим напророченного Абгарычем "форс-мажора":
- Иннокентий Павлович, к вам посетители.
- Я назначал? Вроде бы я никого сегодня не жду. Кто именно?
- Депутат Государственной думы господин Иванов и с ним еще один господин.
Вот этот-то "депутат Государственной думы" и сбил с толку Иннокентия Павловича, не напомнил об однофамильце-"инкогнито": мало ли Ивановых протирает штаны в Думе, всех не упомнишь. Но и не принять депутата, хотя и он должен был бы загодя предупредить о своем визите, было бы вызовом со стороны директора банка.
- Проси, но намекни, что у меня свободна лишь четверть часа, никак не больше.
Через минуту порог кабинета переступили оба посетителя. Кто из них главный, то есть депутат Иванов, было никак не угадать: один повыше и поплотнее, второй пониже, оба одеты в однотипные чиновничьи темно-синие костюмы и белые рубашки, у обоих под мышками совершенно неотличимые одна от другой тощие кожаные папки.
- Проходите, пожалуйста, садитесь, - пригласил их Иннокентий Павлович. - Чем могу быть полезен?
Тот, что пониже ростом, с простецким, но и вместе с натужным выражением значительности лицом решительно шагнул к столу Иннокентия Павловича, протянул поверх него руку:
- Иван Иванович Иванов.
И только тут Иннокентия Павловича пронзило: а не тот ли самый, о котором предупреждал Абгарыч?! Но он ничем не выдал свою догадку, приподнялся с кресла и, пожимая протянутую ему руку, выдавил из себя как можно гостеприимнее:
- Простите, не припомню, среди моих знакомых тьма Ивановых… Садитесь. - Обратился ко второму и тут не удержался, не к месту пошутил: - А вы, простите за каламбур, не Петров ли?
Первый прервал его, представился обширнее:
- Иван Иванович Иванов, помощник члена Государственной думы Маслова Сергея Владимировича. А мой коллега - Афанасьев Сергей Алексеевич представляет Налоговую инспекцию. Мы вас недолго задержим, Иннокентий Павлович.
- Надеюсь, - неопределенно пообещал Афанасьев.
- Располагайтесь, господа, - Иннокентий Павлович указал им рукою на круглый столик, за которым принимал, как правило, только наиболее почетных посетителей. - Кофе, чаю или, может быть, чего-нибудь покрепче? - По селектору вызвал секретаршу: - Лена, будь добра, сообрази нам кофе и чаю, ну и прочее, как обычно. - И помимо воли опять не удержался, спросил с некоторым вызовом: - Так вы не самый депутат, а помощник… Впрочем, это дела, по-видимому, не меняет. Чему обязан такой честью?..
Гости уселись за столик, сел и Иннокентий Павлович, выжидательно глядя на посетителей. Гости переглянулись, Иванов кивнул Афанасьеву - дескать, начни ты.
Афанасьев откашлялся в кулак, положил перед собою на стол свою папку, но раскрывать ее не стал.
- Вы, естественно, в курсе, Иннокентий Павлович, той работы, которую в настоящее время проводит Налоговая инспекция по поручению Государственной думы?..
- Увы, нет, - виновато развел тот руками. - Разве что в пределах, касающихся непосредственно банковского дела, не более того.
- Касается, - решительно отвел его неосведомленность Афанасьев. -
Странно даже, об этом пишут в газетах, говорят по телевидению…
- Увы, - повторил Иннокентий Павлович, - дел по горло, поверите ли, иногда и газету почитать некогда, а уж о телевидении и говорить нечего… Так что уж будьте любезны, введите меня в курс событий.
- А события, знаете ли, Иннокентий Павлович, не шуточные, государственные в самом серьезном смысле слова, и Дума намерена довести дело до конца, - вступил в разговор Иванов. Снова поощрительно кивнул своему спутнику: - Продолжайте, Сергей Алексеевич.
- Я слушаю внимательнейшим образом, - отозвался Иннокентий Павлович, - тем более, как вы говорите, дело касается напрямую банковского бизнеса…
- Непосредственно, - подтвердил Афанасьев, - а по инициативе соответствующего комитета…
- Заместителем председателя которого как раз и является мой шеф, Сергей Владимирович Маслов, - вставил Иванов, - чем и объясняется мое присутствие.
- …подготовила, - продолжил незавершенную мысль Афанасьев, - материалы по приватизации, то есть переходу в частные руки целого ряда финансовых, производственных и коммерческих предприятий, приобретенных в свое время в обход их реальной рыночной стоимости по явно заниженным ценам…
- Банк "Русское наследие" никогда и ни у кого не был приобретен, - резко прервал его на полуслове Иннокентий Павлович. - Его создал и основал с самого начала на свои собственные вложения и собственный страх и риск мой покойный отец, Павел Григорьевич Грачевский. И лишь затем появились капиталы вкладчиков и клиентов банка. Так что…
- Но затем, уже не при вашем покойном батюшке, а при вас, банк приобрел целый ряд предприятий во время печально памятного дефолта - заводы, нефтяные компании, фабрики и так далее. - Афанасьев открыл свою папку и достал из нее несколько страничек с четким и на расстоянии компьютерным текстом. - Вот их полный список.
- Есть нарушения? - сухо спросил Иннокентий Павлович.
- Есть вопросы, - снова вмешался в разговор Иванов.
- В таком случае обратитесь к моему первому заместителю Левону Абгаровичу Тер-Тевосяну, он лучше всех других, в том числе и меня, даст объяснения и представит документы по всем интересующим вас вопросам. Это его епархия - финансовая отчетность и все в этом роде.
Вошла Леночка с подносом с традиционным в таких случаях ассортиментом - кофейником, чашками, рюмками, печеньем и бутылкой французского коньяка.
- Лена, - обратился к ней Иннокентий Павлович, - найдите, пожалуйста, Левона Абгаровича и, если он на месте, проводите к нему наших гостей. Что до меня, - повернулся он к ним, - то вы уж великодушно извините, я вам в этом деле без пользы.
Леночка как бесшумно появилась, так неслышно и исчезла за дверью.
- Да вы хотя бы просмотрите наши вопросы! - обиделся Афанасьев. - Это официальная бумага, а не…
- Именно поэтому я вам и советую переговорить с Тер-Тевосяном, - снова перебил его Иннокентий Павлович, - у него вы получите самые точные объяснения. Впрочем, - решил он, чтобы с самого начала не обострять отношения, - если есть какой-нибудь вопрос, на который я могу сам дать вам ответ…
- Есть, - вновь вмешался в разговор Иван Иванович, и в тоне его послышалось Иннокентию Павловичу как бы некое предупреждение. - Есть.
Вернулась секретарша и остановилась на пороге, оставив за собой дверь открытой:
- Левон Абгарович у себя и просил проводить к нему посетителей.
- Посетителей?! - и вовсе оскорбился Афанасьев. - Мы вам, дорогой товарищ, не посетители, а официальные представители Думы!..
- Не будем лезть в бутылку, господа! - начальственно прервал его Иванов. - Дела, особенно такие важные, надо решать с холодной головой…
- Горячим сердцем и чистыми руками, - опять не удержавшись, с откровенной насмешкой проговорил как бы про себя Иннокентий Павлович.
Иван Иванович пропустил эту шпильку мимо ушей, сказал как приказал Афанасьеву:
- Действительно, Сергей Алексеевич, это, пожалуй, разумно. Пройди к заместителю Иннокентия Павловича, ознакомь его со своими соображениями, а я пока побеседую с Иннокентием Павловичем по одному частному вопросу, если он не против.
Афанасьев, судя по выражению его лица, не столько согласился, сколько подчинился предложению Ивана Ивановича.
Иннокентия Павловича тут же разом осенило, что это за частный вопрос, о котором Иванов предпочел поговорить с ним с глазу на глаз, - сбылись опасения провидца Абгарыча!.. И неожиданно для самого себя спросил в упор:
- Похоже, ваш коллега тоже доверенное лицо вашего шефа?
- Он действительно очень нам помогает в комитете, - ушел от прямого ответа Иванов. - В частности, деятельность вашего банка входит в круг его прямых служебных обязанностей. Что же до меня, если уж на то пошло… - он полез в боковой карман пиджака, вынул из него красную книжицу, на которой золотыми буквами значилось: "Государственная дума Российской Федерации", положил ее на стол перед Иннокентием Павловичем.
Иннокентий Павлович не заглянул в нее, спросил настойчиво:
- Я просто хотел бы знать, какой же частный, как вы выразились, вопрос интересует Думу и вас лично и который можно решить без участия Налоговой инспекции?
- Господин Афанасьев действует согласно ее инструкциям. Вы видели - вопросов у него к вам имеется немало. У меня же всего один, - он открыл свою папку, вынул из нее один-единственный листок, протянул его Иннокентию Павловичу. - И решаемый, возможно вы и правы, в наших обоюдных интересах, минуя аудит и все такое прочее.
Иннокентий Павлович не стал читать и эту бумагу, даже не притронулся к ней, понимая, что не в ней суть того, чего добивается Иванов и ради чего пришел к нему, да еще услал прочь Афанасьева, хотя, казалось бы, тот должен быть при этом главным лицом.
Иванов подвинул бумагу еще ближе к Иннокентию Павловичу:
- Это акт о приватизации банком "Русское наследие" находящегося под охраной государства и являющегося культурно-историческим памятником федерального значения - тут все это написано черным по белому! - особняка и обширного участка земли, точнее, бывшего парка в Подсосенском переулке на Покровке. Вызывающая немало вопросов, позволю себе заметить, приватизация. Правда, это было сделано еще при вашем покойном отце, но это не суть важно, с чем вы, я полагаю, не станете спорить…
- Стану, - перебил его резче, чем сам того хотел, Иннокентий Павлович. - Ни о какой приватизации не было и речи, состоялась всего-навсего простая купля-продажа, так что у вас в руках обыкновенная купчая. Кроме того, дом и прилегающий к нему участок земли являлись отнюдь не федеральной, а муниципальной собственностью на городском балансе города Москвы, у которого он и был куплен с соблюдением всех законных формальностей.
- Готов с вами согласиться, - недобро усмехнулся Иван Иванович, - но - по какой цене? Знаете ли вы, уважаемый Иннокентий Павлович, какова рыночная цена земли в столице, не говоря уж о самом памятнике, которому, по мнению специалистов, и вовсе цены нет? А уплаченная банком сумма не на один порядок ниже рыночной.
- Рыночной - какой? Тогдашней, когда была осуществлена купля-продажа, или нынешней, которая и вправду много выше? Это все равно что обвинять человека в том, что он носит ботинки, купленные десять лет назад, когда они стоили вдесятеро дешевле, чем сегодня.
- Ну сравнили, Иннокентий Павлович, божий дар с яичницей!.. Речь идет не о каких-то там ботинках, а о достоянии всей нашей культуры. Впрочем, - и в голосе Иванова прозвучала откровенная угроза, - это всего лишь один пункт из списка приобретений банка, который комитет Думы намерен направить в Арбитражный суд. Но… - посмотрел глаза в глаза Иннокентию Павловичу и, видимо, решив перестать играть в бирюльки, а вести дело напрямую, без околичностей, пояснил: - Но исходя из того, как будет разрешен вопрос об этом строении и прилегающей к нему земле, суд может не столь категорично настаивать на рассмотрении остальных вопросов. Вы меня понимаете?
- Скорее догадываюсь, хотя и не хотелось бы, имея в виду мое уважение к Государственной думе. Говорите уж напрямую, Иван Иванович, а то я могу вас превратно понять. Давайте как мужчина с мужчиной. У вас есть какой-нибудь совет мне? Или предложение? Или, может быть, даже что-то вроде ультиматума? Говорите, не будем играть в испорченный телефон. Ну?!
- Напрямую так напрямую, тем более что вы деловой человек и, не обижайтесь на шутку, тертый калач…
- Я вас слушаю, - не дал ему договорить Иннокентий Павлович, - только, пожалуйста, выбирайте слова. И - ближе к делу.