У нас одна девочка ездила в Москву... Потом нам в отделе посоветовала. Пока фабрика всё равно не работает, мы в бессрочном отпуске... Нам зарплату уже год не выдают. Только пряжей или суровьем. Иногда носками...
- Интересно... - раздосадованно протянула Саша. - А техника безопасности?
- Так я не постоянно. Я временно, пока Леночка в институт не поступит.
- А Леночка знает? - совсем очумела Саша.
- Я прошлым летом за двумя бабушками ходила, - сказала Таня, решив, видимо, как-то оправдаться. - Одна лежачая, другая полулежачая. Платили хорошо - двести долларов и питание. Но одна бабушка такая капризная. Я всё старалась с ней пораньше управиться, чтобы сварить и постирать. А она мне: "Что это вы всё спешите меня уложить, Татьяна Владимировна? Я никуда не тороплюсь".
- Татьяна Владимировна, а давайте я вас в секретари возьму, - предложил Роман заплетающимся языком. - Стаж будет идти... Жить будете у меня... А хотите и в секретари и в жены?
Саша поперхнулась дымом. Она знала, что уже два раза Роман брал себе в жены малознакомых дам в пьяном виде. По полному чину, со штампом в паспорте.
- Ты лучше закусывай, - сказала она совсем по-бабьи и тут же пожалела, уж очень это на ревность смахивает. Только еще этого не хватало - к проститутке ревновать!
А Таня сосредоточилась на предложении Романа, увела взгляд вверх, что-то прикидывая.
- Сейчас я не могу, - замедленно сказала она. - Пока Леночка не поступит...
- Как-кая ты, Таня, красивая, - не совсем то выговорил не совсем трезвый Роман, и даже слеза навернулась у него на глаз.
- Очки надень! - бросила Саша.
- На, Жирный, - Синяк протянул Роману свои очки. - Она в очках еще даже лучше.
Роман нацепил очки, придвинулся к Тане, впервые разглядел ее возраст, но не разочаровался, а наоборот, растрогался. Даже еле заметный шрамик над бровью его умилил. И крестик не раздражал.
По реакции мужиков Саша вдруг поняла, что проигрывает. Опасная Танина бесхитростность их завораживала. И самое страшное - нравится Синяку, а это уже вообще ни в какие ворота не лезет. Надо срочно менять тактику. Хватит ее подкалывать, давать ей возможность быть наивной провинциалкой.
- Таня, а как у вас в городе жизнь? - спросила Саша.
- Плохо. Воду отключили, с реки в ведрах таскаем. У нас хорошо только бандитам и туристам. Коммунисты у власти. Они еще хуже евреев.
Роман даже малость отрезвел.
- А что вам, Танечка, евреи сделали? Нормальные ребята, только вида не показывают, - усмехнулся он.
- А Израиль - обалдеть, - вмешался Синяк. - Мы с Жирным в том году были у сына его...
- Так вы еврей? - растерялась Таня.
- Да что вы, Танечка, - вступился за друга Синяк. - Это он просто оброс, у него куделя в пейсы заворачиваются, если его обрить налысо, - он на татарина похож пожилого.
- А вы в Мертвом море купались? - заинтересовалась Таня, забыв про евреев. - Там грязь полезная на дне.
- Там нырять бестолку за грязью, - сообщил Синяк. - Живая соль, и нет никого, ни рыбы, ни растений...
- Ни эллина, ни иудея, - заплетающимся языком добавил Роман.
- А евреев, Танечка, я тоже не жалую, кстати, - завел Синяк любимую свою застольную тему. Без малого сорок лет подначивал он Романа по национальному вопросу. - Чего хорошего они сделали? На скрипках играть?.. Так это и у нас в саду Баумана слепые пилили, причем бесплатно. Приходи - слушай.
- Ну, чего ты несешь, морда твоя тюремная? - с любовью произнес Роман, пересаживаясь поближе к Тане. - Тань, он в тюрьме провел детство, отрочество и юность...
- Согласен, - подтвердил Синяк, благодушный оттого, что разговор нормализовался. - Было дело. Семь лет в неволе. А Жирный меня подогревал. Пришлет открытку: "Тебе скоро двадцать пять лет. Ты должен стать умным". Я открыточку раздеру - там четвертак. Хотя Жирный сам бедный был - ходил в тещиных трусах на босу ногу. - И пихнул Романа. - Болтай дальше, Жирный, гони пургу, развлекай дам.
- Тебя кто от сифилиса лечил? - задушевно поинтересовался Роман, и сам ответил: - Наш добрый доктор Вассерман.
Саша слегка подалась в сторону от Синяка. Сифилис был чем-то новеньким в их репертуаре. Синяк заржал.
- Да врет он всё, не журись, - он притянул Сашу на место.
Саша тем не менее вырвалась, пепел, отросший на сигарете, накренился, готовый рухнуть на скатерть. Синяк пододвинул к ней пепельницу:
- Сбрызни.
- ...а подохнешь, - благодушествовал Рома, наливая себе писки, - под чью музыку тебя понесут? Под нашу, под Мендельсона...
- Гляди, Жирный, напьешься, секс с Таней не найдешь. Кстати, упреждаю, если я раньше тебя кони брошу, меня только в бледном гробу хоронить, а то засунете в красный... коммунячий.
А Саша тем временем лениво - просто чтобы не отстать от разговора, - доила память. Вроде Мендельсон не погребальное?.. Вроде он свадебное писал?.. Что у нее самой-то на свадьбах звучало? На первой свадьбе, во Владимире, магнитофон сломался, только отцова гармонь осталась. Кричали "горько". Абд эль Джафар не целовался - им не положено - прикрывал лицо белой арафаткой.
А с Биллом?.. В Кувейте? Какая там свадьба? Там шампанского днем с огнем не сыскать...
На Синяке запищал пейджер.
"На права ты сдал. Гуд найт. Иван" - прочитал вслух Синяк и поднял свой персональный стопарь с гравировкой "Вовка Синяк", застолбленный еще со школы. - Всё! Еду в Германию. Кто со мной?! Александра?!
Саша решительно встала, раздраженная, что не разобралась с Мендельсоном.
- Александра едет домой, - и улыбнулась Тане. - Приятных сновидений.
7
Можайский творог скрипел на зубах, как свежевымытые волосы. Роман высыпал его в миску для приблудных кошек, оставленных на зиму летними садоводами. Вернулся в дом, заправил пишущую машинку и затарахтел... Но выходило блекло. Посмотрел в холодильнике, где привык держать ленты про запас. Нету. В Москве есть, а здесь хрен ночевал. Видит Бог, хотел писать гневное обличение Сикина, заклеймить, пригвоздить, забить. Даже название придумал - цитату из Окуджавы: "Чтоб не пропасть поодиночке...". Начало такое:
"Чтоб не пропасть поодиночке, необходимо поставить перед Международным Исполкомом КСП вопрос, могут ли в руководстве Российского Клуба Свободных Писателей находиться вчерашние стукачи?.." Стоп! Блеклая лента, блеклый текст... Одно к одному - в общем, ногти на ногах закорючиваются - верный признак пошлятины. Читать эту мякину никто не станет. Какое уж тут обличение?..
Роман взглянул в окно. Соседка, Анна Васильевна, потомственная дворничиха, в спортивном костюме, в бигудях под косынкой, похожая на старого маленького спортсмена, облокотясь на прожилину забора, недовольно наблюдала за двумя тощими странно одетыми мужиками, вяло ковырявшими запущенный огород Романа.
Роман закрыл машинку футляром, задвинул ее под стол и вышел на крыльцо.
- Приветствую, Анна Васильевна. Горный воздух - мечта туберкулезника.
- Привет, Ромочка, привет, - невесело отозвалась дворничиха и для разгона пожаловалась: - Корявая стала - с ног валюсь. Напала на лекарства - вроде полегче. Еще беда: приехала с Москвы - на постели черноплодка. Откуда, думаю? Попробовала: крысиное кало. Стало быть, крысы.
- А у меня кран водопроводный похитили, - пожаловался ответно Роман.
- Твои и свинтили, - кивнула соседка на чудных мужиков.
Роман пропустил ее заведомый навет мимо ушей.
- Какие виды на урожай, Анна Васильевна? Поливать яблони ввиду зимы или как?
- Какой полив?.. Ты всё равно не будешь. А во-вторых, три дождя весной в мае - и по нашему региону воды не надо...
"Регион". Лихо. А всё - телевизор.
- А телевизор работает, Анна Васильевна?
- Цветной привезла. Вчера на ночь хороший фильм передавали, с мучениями. Ты сериал-то не глядишь?
- Ну, почему? - вежливо уклонился Роман. - Порой бывает...
За спиной соседки чернели свежевскопанные, без единого сорняка угодья. Грядки плотно обжимали со всех сторон крепкий домик. Заросший бурьяном участок Романа норовил по весне распространить сорняки на ее территорию, что соседка тяжело переживала - отдать ей должное, молча.
Чтоб конфликтовать минимально, Роман и привлек для окультуривания своей земли рабсилу. Мужики на его крохотной неплодоносившей латифундии были психбольные из ближайшего рабочего поселка, где с приходом демократии распустили дурдом, вернее, перевели его на самоокупаемость. Проще говоря, пациентов почти перестали кормить. Небуйные отощавшие дурдомовцы с утра до вечера слонялись по окрестностям в поисках пропитания.
Весной, когда оттаяли овраги, они было обосновались на общетоварищеской помойке в песчаном карьере, где для проживания вырыли себе норы меж корней вязов, удерживающих склоны. Но вскоре "сикилетов", как их называла Анна Васильевна, поперли оттуда здравомыслящие и предприимчивые бомжи.
Роман привадил двух психов; приодел их в списанную израильскую форму, которую приволок его сын Димка из пустыни Негев во время прохождения воинской службы в танковом полку каптером.
Психи были счастливы; главным образом радовались они бездонным накладным карманам на штанах, куда складывали заработанное подаяние.
...Всё это прекрасно, размышлял Роман, покуривая на свежем воздухе, сдобренном живым фекалом, ибо за бедностью садовые товарищи удобряли тощие подмосковные глины непосредственно содержимым своих уборных. Вот кошка Анны Васильевны поймала глупую мышь и мучает ее на бетонной потрескавшейся дорожке, пробитой вялыми осенними лопухами. Всё это хорошо, пленэр и пейзане. Но что с Сикиным делать? Вот в чем вопрос...
- Кошка у меня хозяйственная... - умиротворенно сообщила соседка, - всю улицу у нас облавливает... заботливая... Одно беспокойство - котята. Нынче, правда, им прививку стали делать от беременности.
Роман вынес на крылечко вскипевший чайник, но чаепитие не состоялось - его вдруг осенило!..
У Ваньки есть собственная справка, где, когда и кем Ванька, Иван Ипполитович Серов, был привлечен к сотрудничеству с органами. Пусть Иван по ее образу и подобию "оформит" такую же на Сикина. А Роман ее опубликует с комментарием. А потом пусть разбираются: натуральная справка или домодельная? Главное ведь, что по сути-то всё правда...
Роман завел машину, оставил ее греться, а сам пошел забрать пустые бутылки и мусор - по дороге выбросить на помойку. Психов он оставлял без опаски: перекопают, уйдут.
...Компостная куча Ильи Ивановича, родного дядьки Синяка, который и завлек Романа в это не очень дружественное садовое товарищество, была завалена битой антоновкой, распространявшей райский винный дух. Обычное дело: хороший урожай - беда.
Сам же Илья Иванович, "чертов гном", как величала его родная сестрица, мать Синяка, занимался важным делом, а именно - натягивал детский носочек на шипящий клюв рассвирепевшего индоселезня с хохлом на башке и трясущимся от злости зобом. Войну с иностранной птицей старик вел с прошлого года, когда сдуру по жадности прельстился на базаре ее пресловутой мясистостью. И тогда же, сразу после сделки, окаянная утяра больно укусила старика за впуклое брюхо сквозь телогрейку, пиджак, кофту, рубашку и исподнее.
Сейчас Илья Иванович сводил с индюком счеты. Ноги индюка были связаны. Илья Иванович натянул-таки полосатый носочек с помпоном на расщеперенный плоский клюв птицы и туго замотал содеянное изоляционной лентой.
Роман от хохота еле вылез из машины.
- Пусть теперь пощиплется, пидор, - тяжело отпыхиваясь, сказал старик. - Уж и так ему, падле, червяков кидаешь, а он всё сзади норовит... Ликвидирую...
- Пожалей животную, Иваныч...
Илья Иванович задумался. Снял заморскую кепку, подарок Синяка, вынул влажный вкладыш из газеты "Завтра", которой был подписчик, и выложил донце свежей прессой, оберегая от засаливания синий шелк подкладки. Потер поясницу.
- Костеохондроз одолел... Сам-то куда, за вином?..
- Позвонить надо.
Москву дали сразу.
- Ответьте Дорохову, - приказывала телефонистка Ивану.
- Писатель Дорохов? - ответил Иван. - Приболел никак?
- Ванька, слушай меня! Ты делаешь на Сикина справку, такую же, как у тебя, мы ее публикуем. Сикин от стыда вешается, я живу с чистой совестью, ты живешь...
- Я не живу, - оборвал его Иван. - Я сижу. Ты бы еще из кабинета Сикина позвонил.
- Иван, прости Христа ради. Но ты понял?
- Рома, - педагогически внимательным голосом начал Иван, чтобы не взбесить Романа, - ты обернут в воспоминания...
- Ответь однозначно: ты справку делаешь?!
- Жирный, ты рехнулся! У тебя вспенилось самолюбие. Сикин ноль, вошь подретузная. Ему в лучшем случае - два тычка плюс ложка крови. При помощи Синяка. А твоя праведная вдохновенность и воспаленная революционность и всегда-то были малосимпатичны, а сейчас и подавно... Кому всё это надо?..
- Мне это надо! Мне! - заорал Роман на весь переговорный пункт. - Тебе всё равно, а мне нет! Я член КСП! Он - директор. Значит, мой директор!.. А ты, видать, от своей богомолки заразился милосердием!.. Это не милосердие, а попустительство!..
Забыл, что ли, - разбиваются не всегда до смерти, иногда до самой смерти!..
Роман орал так, что телефонистка высунулась из своего дупла, а пожилые граждане кавказской национальности, скромно сидевшие на корточках по стенам в ожидании очереди, по всей видимости, армяне-шабашники, вышли деликатно на лестницу.
- Рома, кончай истерить, - грубо оборвал его Иван. - Истерика хороша у старых дев и оперных теноров. Советскому писателю она как слепому зухер!..
Ай да Ванька! Поди позлись на него толком.
- Иван, у меня куража нет больше тебя убеждать. Последний раз... Не хочешь справку делать - напиши в двух словах, как он тебя посадил...
- Донос писать не буду.
У Романа в кармане запищал пейджер, завещанный Синяком на время германской отлучки. Он и рвется, вероятно.
- Погоди, Иван, - Роман достал пейджер, прочитал сообщение. - Слыш, Ванюх, Синяк на проводе. Послезавтра на даче будет. Тебя требует и барышень.
- Проститутку будешь приглашать?
- Это ты про Таню? - напрягся Роман.
- Нет, это я про Сашу.
Догадливый Иван Ипполитович. По рассказам всё про нее просек, хоть ни разу не видел. Обидно, конечно, за Синяка, но из песни слова не выкинешь.
- Сам-то приедешь, Ванька?
- Дык, - сказал Иван многозначительно.
- Ясно. В дому запой?
- Отчасти.
- Тогда целую. Дождусь Синяка и приеду. Про справку думай. Кстати, что такое "зухер"?
- Да хреновина такая на объектив надевается. Рома, совет хочешь писательский?
- Ну?
- Если тебе неймется так уж, напиши про Сикина рассказ. Без зубовного скрежета, как бы благожелательно. Слегка со стороны. Остраненно. Как Толстой советовал. С подачи Шкловского. А для эпического уравновешивания перемежай повествование описанием встречи с твоей Таней, поподробней. Пиши, не думая, что могут об этом сказать мать, жена и папа...
- У меня же нет ни того, ни другого, ни третьего...
- Тем более, - сказал Иван, и Роман увидел, как Иван в этом месте кивнул удовлетворенно.
- Ладно, - сказал Роман. - Целую. Буду Тане звонить.
Таня была дома. Конечно, приедет, привезет чеснок. Зачем?
Но разговор кончился.
Бутылки позвякивали на переднем сиденье.
Роман думал о Ваньке. Умница Ванька все-таки. А ведь по логике должен был сгинуть в лагере: не здоровяк, не боец, не "пламенный революционер". Спасли его стихи, хотя он прекрасно сознавал всегда, что стихосложение - дело не мужское, более того - нездоровое, порожденное комплексом неполноценности, ибо, если комплекс полноценный, зачем заниматься графоманией? Уже написан Вертер. Ан, нет. Расписался в лагере за себя и за того парня. Тем более, что память отменная: ни карандаша, ни бумаги не надо. Досочинялся до того, что перевел "Парус" Лермонтова ("Белеет парус одинокий...") на свой лад: "...Чтоб собачился капитан, И скрипел полосатый шкафут, Чтобы не было счастья и там, Как не было счастья тут"...
Обратно Роман не спешил - дело-то сделано. Ивана все-таки озадачил. Облака низко висели над дорогой. Не облака - минвата.
Роман свернул к помойке. Вороны сосредоточенно клевали свалку. Роман подрулил к ободранному вагончику бомжей и, хотя из трубы шел невзрачный дымок, заходить не стал. Погудел, прислонил бутылки к двери и отъехал, помахав вышедшему хромому мужику.
- Хна на спирту не интересует? - крикнул ему вдогонку бомж. - На стекольный для шампуней завезли. Коньяком отдает, только моча черная.
Бомжи были очень почтительные. Роман ценил их расположение: в полутрезвом здравии они щедро делились биографиями. Трезвые бомжи были мрачны, подозрительны и неинтересны. Жили они двумя парами, сторожили помойку. Дело это было грязное, но нехлопотное и доходное. К ним частенько подруливали мусоровозы аж из самой Москвы, которых хранители свалки сначала для острастки посылали на далекую помойку под Гагариным, а потом, сжалившись, по сходной цене допускали нелегально вывалить груз у себя.
За их вагончиком был склад запчастей к услугам нуждающейся округи: аккуратно составленные неработающие телевизоры, пожелтевшие холодильники без дверей, велосипеды без колес и два ржавых остова "жигулей".
Кроме биографии, Роман имел у бомжей постоянный кредит. Услуги были обоюдными не только по бутылочной части - прошлой весной Роман помог жене одного устроиться в институт Федорова исправить полувыбитый глаз.
...А может, и действительно, не надо было всё это кадило раздувать, орать на Ваньку? Роман засомневался, как всегда, сделав важное дело. Эх, посоветоваться не с кем!
Гуревича два года назад сбил автобус. Люся получила премию в Париже, вприклад к ней трехмесячную стипендию и теперь обретается в Нормандии, среди коров, пишет и скучает.
Были у Романа еще друзья, но, увы, не для советов.
Сереню Круглова, с которым знаком был с яслей, сократили на радио, вместе со всем радио. И он, дождавшись, когда Роман надолго уедет за рубеж, не попрощавшись, слинял в Данию. Сереня был замечательный редактор, но сильно запереживал, когда у Романа неожиданно пошли дела в гору. Ему казалось, что это несправедливо. Он и школу, и техникум, и институт - всё окончил с неизменным отличием, а фишку схватил Роман. Правда, зависть свою, отдать должное, Сереня скрывал изо всех сил. Да он бы сам и не свалил, всё жена Нинка-длинная: "Дети, дети...". А какие там дети. Вывезла самогонный аппарат из Москвы, споила безропотного Сереню в шесть секунд, и сама хань лактает почем зря. А параллельно делится, по слухам, недорастраченным темпераментом с выходцем из Югославии, сербским художником-станковиком.
Юля? Юля пятнадцать лет защищал диссертацию по износу подшипников колесных пар. Не защитил. Пары стали не нужны. Похоронил родителей, одичал, несмотря на немалое наследство: две машины, две квартиры, два гаража, дача плюс деньги. Всё сгнило, заржавело, обтрухалось, похезалось. Он из упрямства никак не менял жизнь, уверен был, что она сама поменяется, как будто она ему чем-то обязана. Не поменялась. Теперь он ходил дома голый, чтобы не изнашивать одежду, и с тревогой высматривал в зеркало пробивающуюся седину. Советы Романа, Синяка, Ваньки отвергал, стойко, всё чохом, без рассмотрения.