Завел себе дома куру Петю. Петя приносила ему каждый день шершавое кривобокое яйцо, подернутое зеленой какашицей. Питались Юля и Петя из одной пластмассовой бочки с овсом, доставленной его бывшим студентом-заочником с периферии.
Славка Билов?.. Билов прогорел в своем кооперативе "Зебра", где был вице-президентом, скрылся от кредиторов, экстренно поглупел от страха и определился в самодельный монастырь под именем отца Пантелеймона. Случайно Роман встретился с ним на Ленинградском рынке, тот закупал острости для изготовления аджики на зиму, чем изрядно удивил Романа, который сам в свое время работал истопником в деревенской церкви и был в курсе религиозного рациона. Славка попросил сто долларов на нужды монастыря и долго говорил о Спасении. Роман спросил, как живут его дети? Славка важно заявил, что не знает, ибо знать сие не положено ему по чину.
Роман сто долларов не дал, на том свидание и окончилось.
...Синяк объявился через два дня. На почти новенькой синей "ауди", которую гнал на продажу.
Погудел у калитки - безрезультатно. Зашел на участок.
Военнослужащие недружественной армии тупо уставились на него. Из беззубого рта одного из воинов свисала долгая слюнная шлея.
- Как жизнь, мужики?! - гаркнул Синяк, несколько озадаченный их внешним видом и окружающей тишиной. - Херово?.. Знаю. Стронгу принять не откажетесь?..
- Не смей! - донесся из уборной знакомый голос. Засупониваясь на ходу, к нему спешил Роман. - Ты их опоишь - они товарищество разнесут со товарищи... Пройдите в хату, гражданин.
В кресле-качалке возле теплой печки Саша громко смотрела "Санту Барбару", потому и не слышала, кто приехал.
- Во-овка! - заорала она, кидаясь на шею Синяку. - Где ты был? Почему так долго?!..
- Всего неделю, - опешил Синяк и добавил не очень уверенно: - Соскучилась?..
Может, и не очень стерва? - засомневался Роман. - Нет, просто чувствует, что Сикин с вещами на выход предполагается, и активно формирует местоблюстителя...
В окно, освещенное закатным солнцем, за содержимым домика сосредоточенно наблюдали приблизившиеся психи.
Синяк поставил Сашу на пол, замахал на дураков, чтобы сгинули.
- Идите к своему папе! Жирный, уводи бойцов! У нас сексчас.
Саша решительно задернула занавеску.
Дорога к родне была припорошена навозом. Илья Иванович начал потихоньку завозить с колхозных полей к себе удобрение.
Заслышав машину, он бойко прихромал к воротам. В разрозненном костюме, синем бабьем линялом берете, калошах. Без зубов.
- Дядил! Ты прям, как миротворец, - крикнул Синяк. - Голубой берет!..
- Стронг привез? - строго поинтересовался Илья Иванович. Синяк не успел ответить - из машины вышла Саша.
- Хто это? - осевшим голосом спросил Илья Иванович.
- Баба моя, - скромно сказал Синяк, обнимая старика. Илья Иванович, забыв отозваться на родственные чувства, вытянув шею, с трудом выглядывал над плечом Синяка.
- Врешь... Небось, Романова.
- Вашего, - кивнула, улыбаясь, Саша и представилась: - Саша.
- Илья, - хрипло пискнул старик, выкручиваясь из объятий племянника. - Пойду зубы надену.
- Ма-ма-ня! - заорал Синяк. - Выдь на Волгу!.. Воспомоществование привез! Стипендию ноябрьскую!..
Синяк каждый месяц давал матери пятьдесят долларов, которые она, разумеется, не тратила, прятала, а куда? - Илья Иванович не ведал и нервничал по этому поводу: помрет раньше его, где искать? И поинтересоваться не мог, так как они с сестрой не разговаривали уже лет двадцать. А всё из-за того, что Илья отписал свои пол-избы бабе из деревни Гомнино, которую, несмотря на преклонный возраст и клюку с хромотой, еще навещал.
- Мама-аня! - надрывался Синяк.
- За-анятая! - отозвался низкий голос, женский вариант Синякова баса. - Чеснок сажу!.. Роман тут?! Пусть в среду зайдет - стюдню дам.
- Ишь ты! - ехидно покачал головой Илья Иванович, - ни брату, ни сыну родному рожи не кажет, а чужому человеку - стюдню! Озорница!
- Спасибо, Татьяна Ивановна! - отозвался Роман. - Приду обязательно. - И повернулся к Синяку: - Ты бы ей психов моих арендовал. От давления.
- Не помрет! - Синяк таскал из багажника ящики: пиво, питва разнокалиберная, мясо, овощи. В Белоруссии по дешевке купил матери наперед копченого мяса, картошки отменной, сала... - У нас порода долгая. Прожиточный минимум 85 лет. Они с Ильей еще друг друга переживут, да, дядил?!
Илья Иванович не отвечал, он вил восьмерки вокруг Саши. Рассматривал, дотрагивался, как бы невзначай. Саша посмеивалась над липучим стариком, поворачивалась с поднятыми как на рентгене руками.
Роман потихоньку слинял на Синяковой машине на станцию встречать Таню.
Танечка прибыла точно по расписанию - такая же красивая, беззубая, с косой и, слава Богу, не в спецодежде, - в длинном джинсовом сарафане на водолазку. Барышня-крестьянка. Привезла целую сумку чеснока.
- Матушки! Чего ж я с ним делать буду? - обрадовался Роман.
- Посадим. Ты же говорил, что чеснок маринованный любишь.
Роман взял у нее сумку, поцеловал.
- Работу прогуливаешь?
Таня засмеялась.
- Заявление подала по собственному желанию.
- В Музее Ленина? - Роман распахнул перед ней дверь.
- Какая машина красивая! Ты говорил, у тебя "жигули".
- Это не моя, Синяк пригнал.
- А я замуж выхожу, - сказала Таня, - за капитана.
- "Выйти замуж за капитана" - фильм такой был. Плохой.
- Мы учились вместе. Он на Севере служил, теперь у нас в пожарной части. Непьющий. Правда, очень упрямый, во всем видит плохие происки... Леночка не против.
- А как у нее дела?
- Ой! Сочинение писала "Моя любимая книга". Про "Квартеронку" Майн Рида. Учительница исправила на "Квартирантку". И брюки "клеш" с мягким знаком сделала. Теперь хочет ей четверку вывести, а Леночке ведь медаль нужна. - И без перехода мягко продолжила: - Мы с тобой последний раз, наверное, видимся.
- Второй, - сказал Роман и добавил, - не так уж и мало, - большинство людей вообще ни разу не видится... За всю жизнь.
Илья Иванович за время отсутствия Романа индоселезня ликвидировал. Сейчас он стоял возле избы в окровавленном фартуке и поливал безголовую птицу кипятком, чтобы легче отходило перо.
Таня вышла из машины.
- Одна другой краше... - недовольно пробормотал старик, вытирая руки о фартук. - Где ж вы их чеканите?
- Здравствуйте, дедушка, - улыбнулась Таня.
- Какой я тебе дедушка! - обиделся старик, снова принимаясь за птицу, без рукопожатия, однако беззубость углядел. - Самой-то передок весь выставили... Выпивать-то будем когда? - пробурчал он в сторону племянника. - Вторую неделю не пивши...
- Не вижу логики, дядил, - сказал Синяк. - Чего ж ты всю помойку яблоками завалил? Нагнал бы вина отменного и пил-сосал с Францем втихаря. Он жив, кстати?
- Куда он, пропаяла, денется, - молоко должен принесть. А с яблоками я мудохаться не буду! - он вырвал последнее неподдающееся перо из бывшего врага. - Пропади они пропадом!..
Синяк принял ощипанную птицу и на пне в момент изрубил ее на шашлычные доли.
- Всё гот-о-ово-о! - протяжно крикнула Саша с крыльца. - Только рюмок не нашла!..
- Бокалы ставь! - грубо велел старик.
- Чашки, - перевел Синяк.
- У меня свой стопарь, - Илья Иванович достал из кармана неровно обрезанный коричневый конус из пластмассовой пивной бутыли с завернутой розовой крышкой.
- Дядил, ты мне все-таки объясни, - перебил его Синяк, - зачем ты яблони сажал, если яблоки тебе не нужны?
- Все сажали, - огрызнулся старик и, почувствовав, что сдает позиции, набросился на Романа: - Ты бороду-то сброй... Тебя по телевизеру показывали: уж ты чухался-чесался... То ли пьяный, не поймешь, то ли вшивый?..
- Точняк, - охотно подтвердил Синяк. - Жирный весной по телику бухой вылез.
- "Поле чудес" начинается! - известила Саша. - Кто хочет?
Синяк нацепил разрозненного индюка на шампуры и полил, чтобы не обгорал, зацветшей водой из бочки.
- Ты бы лучше из лужи, - посоветовал Роман, озираясь. - А куда, интересно, Таня подевалась? Татиа-ана!
- А вон она! - сказал Синяк навстречу Тане.
Таня вымыла руки в той самой бочке, из которой Синяк поливал шашлык.
- Я с бабушкой вашей познакомилась, - сообщила она - Нормальная такая приличная бабушка. На Володю очень похожа. Рома, мы чеснок посадили на твою долю. Бабушка за ним будет ухаживать. А я приеду на следующий год, замариную, как ты любишь.
Роман посмотрел на нее и сказал негромко, чтобы никто не услышал:
- Куда ты приедешь? Ты замуж поедешь. Забыла?
Таня кивнула.
- Забыла... А я недавно купила Сличенко и по-новому поняла Есенина...
- "Поле чудес" началось! - опять крикнула Саша.
Таня переполошилась, побежала в избу.
- Сегодня у Якубовича одна женщина должна быть из наших, из Владимира!
- ...а Солженицына вашего правильно сняли с передач, - договаривал свое Илья Иванович, хромая в избу, - только воду мутит. Земство ему подавай!
- Дядил! - крикнул со двора Синяк в открытое окно. - Развлекай женщин, ты ж у нас джентльмен, голубые яйца! Расскажи про Бухенвальд.
Синяк размахивал в полумраке над мангалом чем-то круглым, только искры во все стороны летели. Конечно, крышкой от помойного ведра, благо никто не видит.
Дважды просить старика не пришлось. Он сдержанно, от этого очень правдоподобно поведал, как был в Бухенвальде. Стоял у газовых печей, где жарили коммунистов и комиссаров. Бывало, увидит коммуниста в очереди, хвать за рукав и в сторону - спасал...
Синяк принес огнедышащие шампуры, раздал. Дядьке дал кусок с гузкой врага. И теперь разливал всем драгоценное мозельское вино "Лиебфраумильх". Старик, на всякий случай скривившись, нюхнул янтарное вино, поднес ко рту и выпил, страдальчески морщась. Синяк на свою беду перевел название вина:
- "Молоко любимой женщины".
- Тьфу, ё! - Илья Иванович плюнул на пол. - Дай хлебушка зажевать.
Посмеялись, поели. Роман посмотрел на часы, подошел к телевизору.
- Я на секундочку переключу, что хоть в столице?..
- Жирный, - ты мне весь тост смял, - заныл Синяк.
- А ты говори, не обращай внимания. - Роман пассатижами вертел обглодок переключателя программы черно-белого "Рекорда".
- Александре Михеевне Джабар, моей возлюбленной женщине вручается, - торжественно заговорил, поднимаясь, Синяк, - чтобы она ножки свои царственные зазря не била, не топтала, вручается... как было обещано... под цвет глаз... автомобиль. Бляу!
Саша потеряла дыхание.
- Не ругайся при женщинах, - одернул Илья Иванович племянника.
- "Бляу" - голубой по-немецки, - пояснил Роман, не находя нужную программу. - Михеевне фарт.
- Чего? - подался вперед старик. - Машину подарил?..
- Жирный! - разбушевался Синяк. - Подари Танечке тоже что-нибудь для рифмы! В смысле, для симметрии.
- Дарю! - не оборачиваясь, покорно сказал Роман. - Металлокерамику дарю! На свадьбу! Обоя зуба!
- Горько! - заорал Синяк и полез целоваться, сначала к Саше, потом к Тане. - Правильно, Танечка, Жирный пацан деловой. Две свадьбы в одну сольем!.. Экономия...
- Да я не за Романа выхожу, - внесла ясность Таня. - Я за одноклассника. Капитана. Его Костя звать.
Саша, с трудом восстановившая дыхание от первого сообщения, снова его потеряла.
- Ты замуж выходишь?..
- Тихо! - скомандовал Роман, докрутившись до звука.
На экране Председатель фонда защиты гласности Алексей Симонов, больше похожий на своего отца, чем сам Константин Михайлович, сообщил, что минувшей ночью был арестован известный поэт и правозащитник, уже отсидевший восемь лет в советских лагерях за инакомыслие, Бошор Сурали.
- ...Бошор пытался найти защиту для себя и своей семьи в нашей обновленной стране. Однако наши чиновники оказали посильную помощь восточным коллегам, не оказав помощь Бошору. - Алексей Симонов, набычившись, недобро посмотрел в кинокамеру и, боднув седой красивой башкой прямой эфир, картаво добавил: - Верной дорогой идете, товарищи!
На экране его сменила фотография Бошора, еще с двумя ушами, смеющегося во время получения международной премии в Союзе журналистов.
- Убьют, - Роман выключил телевизор, обернулся и долгим затяжным взглядом обозрел Сашу.
- Чего уставился? - огрызнулась та. - Я почти все документы уже оформила... А, кстати, где ему в Москве жить, интересное дело, со всеми детьми? У тебя квартира есть!
- Засохни, - прошипел сквозь зубы Синяк.
Роман задумчиво почесывал бороду.
- Значит, Сикин меня не понял, - пробормотал он. - Моя вина...
- Ладно, Жирный, не журись, - успокоил Синяк, - будешь теперь пережевывать всю дорогу. Поедешь, проверишь, жить он у меня может. Я у Сашки. А Сикин?.. Сикин свое огребет. Покат пойдет - он к стенке прислонится.
Но Роман мысленно был уже далеко; зачесался, как всегда, когда волновался. Верный признак - что-то отчудит. Скорее всего в Москву ломанется.
- Жирный, очнись! - окликнул его Синяк. - Ну, всё, Жирный, проехали...
Илья Иванович недовольно ерзал на стуле. Ну, посадили и посадили. Если бы хоть русского!..
- Меня вот тоже сажали, - проворчал он. - Ну и что теперь, усраться?
- Тебя посадили, потому что ты листовое железо во время войны спер, - рассекретил дядькин "Бухенвальд" Синяк. - Там тебе и ногу повредило. Тебя тюрьма, можно сказать, от войны спасла. А тут совсем другой расклад.
- Это-то да, - справедливости ради согласился Илья Иванович, - Михеевна, а вот скажи мне по совести: ты бы дала черножопому? Только по совести!
- Ну-у... За большие деньги...
- Ты мне, Михеевна, такую же, как самая, привези. Я денег дам. У меня много есть.
- Ты ж не черножопый, дядил, - опешил Синяк.
- А зачем издалека возить, - небрежно сказала Саша, поправляя макияж, испорченный Синяковым целованием, и, не меняя позы, спросила: - Танюш, подработать не хочешь?
- Чего-о? - Синяк угрожающе повернулся к Саше.
- Тихо, - сказал Роман и снова включил телевизор, теперь уже первую программу.
- ...от приступа острой сердечной недостаточности в следственной тюрьме скоропостижно скончался поэт Бошор Сурали, - будничным голосом сообщил диктор.
- Убили, - пробормотал Роман.
Синяк зачем-то встал, налил себе водки, выпил и выдохнул, уставившись в Сашу:
- Пшла на хер вон отсюда!
Проснулся Синяк рано и не по своему почину - до крови прикусил всё еще не обношенными зубами щеку изнутри. Замычал и встал с закрытыми глазами - с целью опохмелиться. Побрел к холодильнику. Нащупал бутылку, хлебнул и выплюнул: уксус. Теперь уж проснулся окончательно.
Светало. Дядька храпел. Синяк припомнил вчерашнее, пока фильм не прервался. Лучше и не вспоминать, мрак, хоть вешайся. Он вышел на крыльцо. В Гомнине кричала единственная на всю округу корова Франца Казимировича - отставного пастуха, собутыльника Ильи Ивановича. Корове небойко поддакнул ранний петух.
Синяк нашел в багажнике "беловежскую горькую", вспомнил, что подарил машину, захлопнул шумно багажник и отрегулировал "беловежской" разлаженный и опаленный уксусом организм. Закусил почерневшим индюшиным крылом и, зябко поеживаясь, отошел к забору, расстегивая на ходу джинсы. В косе жужжал застрявший жук, но даже подумать о том, чтобы его вынуть, Синяк был не в силах. Выжить бы.
В дальнем конце огорода в утреннем полумраке над грядой чот-то темнело.
- Ма-ам! - негромко прокричал туда Синяк, чтобы не будить гостей, и поплелся в огород.
Татьяна Ивановна не отвечала. Она стояла на коленях, сложившись в поясе, уткнув голову в подернутую ледком гряду. Из-под косынки у нее торчал здоровенный лопух - "от давления". Под животом был маленький бочонок, который она подкатывала для облегчения полевых работ.
Синяк, почуяв неладное, замер с поднятой ногой.
- Мам!..
Опять не ответила Татьяна Ивановна, ибо еще вчера отдала Богу душу, так и простояв дугой на огороде всю ночь, пока они женились-разводились...
Синяк стоял над мертвой матерью и плакал.
Первым он разбудил Илью Ивановича. Тот пощупал у сестры отсутствующий пульс, затем вместе с племянником безуспешно попытался разогнуть покойную, как будто это могло ее оживить.
- Вот оно наше хозяйство, - проворчал он, - так буквой "зю" на бочке в рай и поехала...
Он принес рулетку, обмерил сестру и похромал в сарай готовить негабаритный гроб.
Синяк разбудил Романа. Роман тихо выбрался из постели, чтобы не разбудить Таню, еще не вышедшую замуж и посему спавшую вместе с ним.
Они вышли из дома.
- Чего так рано? - зевая, спросил Роман, отходя в сторону.
- Журчи потише, - попросил Синяк. - Маманя умерла.
На тот свет Татьяна Ивановна в силу дурного характера перебиралась не по-людски. Смерть свою она в ближайшие годы не планировала, и Синяку пришлось ехать в Рузу за халатом большого размера.
Хоронить себя в Москве она категорически запретила еще загодя. В церковь ее, перегнутую пополам, поставить не решились.
Пока старик ладил гроб, а Синяк с Романом ездили в Рузу за халатом и медсестрой, подтвердившей смерть, Татьяна Ивановна лежала, закрытая со всех сторон пожухлой помидорной ботвой, как всегда недовольная сыном, с открытыми глазами. Таня обмывала покойницу и облачала ее в привезенный халат. Глаза покойницы от возни запылились и стали не такими грозными. Таня протерла их мокрым полотенцем.
Наконец чудной гроб с Татьяной Ивановной через окно просунули в дом и поставили на стол постоять.
Могилу вырыли "сикилеты".
- В Москву правильно решили не везти, - одобрил Илья Иванович племянника. - Куда такую тяжесть, а вот в церкви хоть чуток все ж таки подержать неплохо.
Синяк с Романом в паре с "сикилетами" понесли гроб в церковь.
Церковь была на запоре до воскресенья, когда батюшка приезжал на службу. Роман, вспомнив религию, возмутился.
- Сегодня же суббота, всенощная. Батюшка должен быть.
Но оказалось, в связи с малочисленностью прихожан субботнюю всенощную молодой батюшка перенес на воскресенье и служил вместе с обедней для экономии времени.
Роман разошелся.
- Церква не театр! - орал он. - Богу служат, а не зрителям! Из Христа кормушку сделали!..
Но, как выяснилось из разъяснений сторожа, по благословению архиерея службы можно спарить. А у батюшки в Москве и без того много дел.
Назад Татьяну Ивановну не повезли, тем более, что кладбище с готовой могилой недалеко от церкви. Закопали под вечер. На обратном пути купили в круглосуточном магазинчике при церкви всё для поминок. Продавцом был церковный сторож.
К невеликим поминкам подоспел Франц Казимирович из Гомнина, принес Татьяне Ивановне молоко.
- Ишь ты! - озадачился он, узнав новость. - А куда ж мне теперь молоко девать, интересное дело?
Он пристроил велосипед к забору, закинул голову назад, чтобы тяжелые, как у Вия, веки не мешали зрению, и вошел на участок.