В. тотчас вспомнил, что завтра пятница – день, который бородач назначил крайним сроком для обнаружения человека с фотографии. А после того… что после того? Лучше тебе сейчас этого не знать, сказал бородач. И вот он в безопасности, в спецзоне, под охраной колючей проволоки, а жена – в их квартире, за хлипкой дверью, запертой на хлипкий замок, как на юру, без всякой защиты, что им взбредет в голову сотворить с ней, когда заявятся туда и обнаружат, что он исчез? Электрический ветерок озноба пробежал у В. по темени. Надо же, из-за этой открывшейся ему в студии гуру картины он ни разу за все время не подумал об опасности, которой подвергается жена, оставаясь в доме. Пусть она теперь ему лишь бывшая жена, но как так могло получиться, что не подумал ни разу? Какой стыд!
– Позвоните, пожалуйста, моей жене… – торопливо начал он и осекся. Это было еще поганей – увиливать от разговора с нею, когда речь шла о грозящей ей опасности. – Нет, не надо, – дал он отбой. – Я сам.
– Вот правильно, – одобрил директор по связям.
– Но если она будет спрашивать, как позвонить мне, не давайте ей номера этого телефона.
Директор по связям шумно выдохнул в трубку.
– Ваши дела, – сказал он. – Не давать, так не дам.
Разговор закончился. В. пооглядывался, обживаясь взглядом в своем новом пристанище. Оказывается, как прошел на кухню, так и находился здесь, слепо стоя перед дверью на веранду. Ему требовался стол. И стол, естественно, наличествовал. Круглый, с пластиковой кремовой столешницей, весьма небольшой – для утреннего скромного завтрака. Но для его надобности не имело значения, каких он размеров. В. сел за стол, положил перед собой черно-блестящую пластину айфона, разобрался в устройстве запора, скреплявшего крышку с корпусом, отомкнул ее, извлек сим-карту, вставил сим-карту от прежнего своего телефона, ввел код, чтобы айфон вновь ожил, и, не позволив себе отложить звонок и на мгновение, как прыгая с обрыва, набрал номер жены.
Какой радости слышать его, когда отозвалась на звонок, какой покаянности, какой непритворной тревоги был исполнен ее голос.
– Ты где? Ты что? Почему у тебя телефон отключен? – вскричала она. И ни тени упрека в голосе, ни малейшего намека на упрек, лишь радость, покаяние, тревога за него.
Но куда было деться от картины в студии гуру, стоявшей перед глазами? Отпихивал ее от себя, отворачивался от нее – и тут же вновь видел перед собой. Если бы не так, вживе – будто подсматривал за женой! – открылось ему это знание, если бы словесно: сообщением, известием…
– Я звоню тебе, чтобы предупредить, – не отвечая на ее вопросы, сказал он. – Нужно, чтобы ты оставила квартиру. Если еще не дома – не возвращайся. Если уже дома – возьми что необходимо и уезжай. Договорись с кем-то из подруг, пусть кто-то тебя приютит.
– Куда мне уезжать, зачем, что ты говоришь?! – закричала она. – Ты где? Почему ты пропал? Ты хочешь, чтобы я сошла с ума?!
– Тебе нужно исчезнуть из дома, – вновь, не отвечая на ее вопросы, повторил В. – Завтра срок, к которому я должен найти человека с фотографии. Завтра появятся те двое, что приходили ко мне. А может быть, не двое, может быть, десять человек их будет. Меня нет, а ты есть. Это опасно – оставаться дома. Ты поняла?
Жена обернула сказанное им против него с виртуозностью жонглера.
– Опасно! – воскликнула она. – Опасно, а ты меня бросил! Как ты смел меня бросить?! Мало ли что тебе напривиделось! Вот возвращайся – и вместе поедем куда придумаем.
Она оправилась от его вчерашнего обвинения, ее растерянность и ошеломление прошли, все отрицать – к такому, видимо, она пришла решению, и сейчас упорно реализовывала его. В. едва удерживал себя, чтобы изо всей силы не хватить подарком директора по связям о стол, отправив айфон следом за собственным телефоном.
– Я тебе сообщил. Больше мне нечего добавить, – произнес он. – Делай что сказал.
Разъединяясь, В. слышал, как трубка требовательно продолжает звучать ее голосом, но что она говорит, разобрать было уже нельзя.
В дверь позвонили, когда он еще возился с телефоном, меняя прежнюю сим-карту на нынешнюю. Впрочем, "позвонили" – это было неточно. Что за нежный, деликатный звонок был установлен на входе, какой бесподобной вежливости и ласковости, – это не звонок протренькал, это протрепетали-пролепетали под ветерком еще полные свежей утренней росы лепестки розы.
Не без опаски, однако, отправлялся В к двери. Кому он мог здесь понадобиться?
На пороге за дверью стояла та кудлатая мегера-начальница в зеленом деловом костюме с шелковыми отворотами, что встречала его у центрального особняка базы. На ее старательно отремонтированном обильным макияжем, но все равно остававшемся нещадно помятым жизнью немолодом лице цвела улыбка такого благорасположения к В., словно он был ее потерявшимся в детстве и вот наконец обретенным младшим братом.
– А вот у меня к вам… Мне б надо… а можно мы к вам зайдем, не стоять чтоб тут? – не слишком складно, похоже на свою прическу – так же кудлато – начала она.
Что-то ей было нужно от него. В. внутри всего так и перекорежило. Оставьте меня, оставьте, оставьте, возопил он про себя.
– Да, заходите, – впуская ее, произнес он вслух.
Кудлатая, проскочив мимо него, не остановилась, а тотчас просквозила в гостиную, и В., закрыв дверь, не осталось ничего другого, как проследовать за ней. Картина, которую застал в гостиной, тотчас заставила его вспомнить утреннюю раблезианскую бабу на Запрудном и позавчерашнюю Угодницу в приемной директора по связям. Кудлатая стояла посередине гостиной на коленях, руки ее были простерты к нему жестом жадной мольбы:
– Осемени! – изверглось из кудлатой.
Некоторая привычка к бухающимся перед ним на колени женщинам у В. уже успела возникнуть, но к подобным просьбам еще нет.
– Кого? Вас? – вырвалось у него с невольной бестактностью. – Вроде вам уже поздновато.
Но уязвленной кудлатая себя не почувствовала. Она лишь отчаянно замахала руками:
– Не меня, нет. Дочь мою.
– И как вы представляете, я могу это сделать? – начиная приходить в себя, спросил В.
– А хоть как! Хоть как! – бурно отозвалась кудлатая. – Как получится! Никак понести не может. Никак! А уж за тридцатник полезло. Внученьку-то как хочется! Или внучонка. Потетешкаться-то!
– Вы полагаете, оплодотворение может происходить бесконтактным путем, на расстоянии? – позволил себе подобие шутки В.
Кудлатая, опершись руками о пол, приохивая, принялась подниматься.
– А здесь она. Вот позову. Тут, за дверью. Стесняется. Сейчас я ее…
Боже, ужаснулся В. А не шути так, тут же осудил он себя.
– И что? – остановил он кудлатую, не дав ей броситься к двери. – Что, вы хотите, чтобы я с ней сделал? В постель с ней лег?
– А лучше б всего! – с радостной поспешностью согласилась кудлатая. – Чтобы наверняка. Главное, чтоб родила. Замуж уж не судьба, видно… так с каким мужиком как к сроку ни подгадывает – никак не тяжелеет. Никак, ну! У врачей обследовалась – врачи говорят, продуктивная, а никто осеменить не может! Никто!
В. чувствовал: ему не отделаться от кудлатой. Она была как репей. Отдерет ее от себя сейчас – проснется среди ночи, а она ему под бок подпихивает эту свою дочь. Достанет его не сегодня, так завтра.
– Ну, а она-то сама верит… – Он сбился, язык противился предстоящему слову "осеменить".
– Во что верит? – настороженно спросила кудлатая.
– Ну, что я… – В. снова не смог договорить.
Но кудлатая теперь поняла.
– Верит, еще как верит! – вскинулась она. – За дверью тут… дрожит вся!
– Зовите вашу дочь, – обреченно сказал В.
Дочь, влекомая за руку кудлатой, по-школьному тупила глаза и цвела розами во все лицо. За тридцать ей было уже очень хорошо, скорее ближе к "бабьему веку", чем к тридцати, похоже, сама кудлатая родила ее едва не в младенчестве. А впрочем, отнюдь не уродина, как можно было бы ожидать, что ей помешало устроить свою судьбу?
– Вы что, верите, я могу вам помочь? – спросил В., когда убегавшая глазами от его взгляда дочь кудлатой оказалась напротив него.
– А нет? – вскинула она глаза. Обдав В. таким страхом – он тотчас и без ее ответа все понял. Верила, верила. И сейчас испугалась не того, что не сможет, а того, что откажется помочь.
Но все же В. хотелось получить от нее ответ.
– Это я вас спрашиваю, – сказал он.
Губы у нее затряслись.
– Можете, так помогите. Другим помогаете… – Глаза ее снова прянули долу, пряча готовность ко всему в обмен на просимое.
И о, какие у нее были глаза! Никакой кротости, никакой смиренности, которые можно было бы предположить по пришибленному ее виду. Это были глаза откровенной шалавы, остающейся такою, несмотря даже на приближающийся "бабий век". Она была истинной дочерью своей матери, родившей ее в возрасте, когда сверстницы еще не забыли о куклах.
– Что же, раз верите… – Ставшим уже почти привычным движением В. воздел руки и возложил их на голову дочери кудлатой. – Раз верите, так все и будет.
– По вере вашей воздастся вам, – наставительно подала голос из-за плеча дочери кудлатая.
А ведь это из Евангелия, потрясенно осознал В. Не отдавая себе в том отчета, он произносил слова Христа!
– Ну да, – подтвердил В., с облегчением снимая руки с головы дочери кудлатой. – По вере.
17
Закрывая с чувством освобождения за кудлатой с ее шалавистой неюной дочерью двери, не знал В., что придется ему сегодня еще раз отбиваться от сходного требования, отбиваться – и вновь не отбиться.
Расположенный согласно сведениям пестрого проспекта, что В. обнаружил на журнальном столе в гостиной, в центральном особняке ресторан, готовый накрыть ему стол едва не в любое время дня и ночи, столько же прельщал, сколько и отвращал – фатальной неизбежностью угодить под созерцающие взгляды, а может быть, и неизбежностью разговоров, и запретительное чувство без особых усилий победило. Холодильник, как и обещала кудлатая, был полон съестного: всякими коробочками, скляночками, пакетами, – захоти он не выходить из своего обиталища, ему хватило бы еды на несколько дней. В. заварил чай, поужинал – творог таял во рту, сметана свежайшая, хлеб – на выбор несколько сортов. Все на базе, казалось, даже сам воздух был напоен деликатной заботой о комфортном и здоровом отдыхе топ-менеджера завода.
В. включил телевизор – и выключил, не дождавшись, когда засветится экран. Снова прошелся по всей квартире, поднялся на второй этаж, открыл в ванной воду, постоял, слушая звон ее струи о дно ванны, закрыл и спустился вниз. На веранде, около дверей, ведущих на улицу, на бронзовом клюве суровой сказочной птицы – копии той, что в сауне гуру, – висели ключи. Прорези замков безропотно приняли их в себя, и так же безропотно поддались их повороту механизмы замков. В. открыл дверь и вышел на небольшое, под скворечниковой железной крышей крыльцо. Необработанный кондиционером горячий уличный воздух тотчас одел тело плотным, тугим корсетом. Ариаднины нити красновато-гравийных дорожек убегали в запечатанное для взгляда лесное пространство, обещая там обретение тайны, полной важного жизненного значения.
В. запер дверь, спустился по крыльцу, руки в карманы – руки в карманах создают ощущение внутренней свободы, – и направился к лесу. Походкой скорее дерганой и развинченной, чем хоть в малой степени целеустремленной, – никак не походкой независимого и свободного человека.
Углубившись в лес на пару десятков шагов, В. остановился и оглянулся. Оставленный с заднего хода особняк виднелся в лохматящемся ветвями проеме дорожки уже лишь частью канареечного цвета стены, и теперь, отсюда, хранилищем той самой, полной важного жизненного значения тайны казался он. Новый приступ грызущей тоски поднялся в В. и, расширяясь, закручиваясь, словно воронка, начал засасывать в себя; заори, замаши руками, выдираясь из этого круговорота, позови на помощь – кто услышит, кто поможет, как сумеет спасти? В. повернулся спиной к солнечному проему в зеленой гуще, вытащил руки из карманов и вдарил по шелковисто-шероховато хрустящей гравийной ленте с такой борзостью, словно за ним гнались и он уходил от погони.
Уйти, однако, далеко не пришлось. Сначала до слуха донеслись странные перемежающиеся равномерные звуки: один – как бы что-то легко, твердо и глухо лопалось, другой – что-то так же твердо, но увесисто шмякалось и шмякалось на некую резонирующую поверхность, – а там между деревьями забрезжил просвет, и В. понял, что это и есть помянутые директором по связям теннисные корты, а звуки, что слышит, – удары мяча. Только странно, почему они столь различны.
Кортов было два. Огороженные высокими металлическими сетками, со свежерасчерченными яркой белой краской, такого же красноватого цвета, как дорожка, полями, оба пустые, лишь в ближнем к В. метался, лупил о щит резво отскакивающий от поля желтый мяч упругий человек в белых шортах, белой тенниске, белой бейсболке на голове. Удар ракетки по мячу рождал звук, похожий на глухой хлопок, удар мяча о щит походил на смачный шлепок. Должно быть, теннисист, если и не был таким уж мастером, мог все же называться вполне ничего себе игроком – бил и бил по мячу, не теряя его, то приближался к щиту, то отходил едва не на середину поля, мяч послушно отскакивал туда, где он его уже ждал.
В. постоял, наблюдая издали, как облаченный в солнцезащитную одежду теннисист истязает себя, и двинулся по гравийной дорожке дальше. Дорожка, выведя к кортам, жалась к длинному борту короба, внутри которого теннисист вел диалог со стенкой. Сравнявшись с ним, В. вновь глянул в его сторону. И теннисист в этот миг, схватив, должно быть, периферическим зрением какое-то движение за кортом, тоже глянул в сторону В. Это был прежний начальник В. из заоблачной выси, глава департамента – юный Сулла. И юный Сулла также узнал В. Мяч отскочил от щита, ударился от землю – ракетка юного Суллы не устремилась к нему.
– Это вы! – воскликнул юный Сулла.
Ничего не оставалось В., как остановиться.
– Добрый вечер, – поклонился он, почувствовав, что сделал это с излишней почтительностью. Сознание того, что юный Сулла еще несколько дней назад приходился ему начальником, да таким – истинно небожитель, было как родовая травма – не изжить.
– Рад видеть! Рад видеть! – заспешил к В. юный Сулла. Желтый шар мяча катился за его спиной по полю, докатился до сетки, делившей поле надвое, ткнулся в нее и замер. – Вы здесь! Здорово как! Составите мне компанию? А то никого нет, молочу сам с собой… ужас!
Это был совсем иной человек, чем тот, каким его знал В. по заводу. Никаких громоздких лат под легкой одеждой теннисиста, никакой давящей мерклости во взгляде, подобострастие и даже заискивание сквозили в его голосе. Если это и был Сулла, то поры своей бедности, совсем юный Сулла, мальчишка, подросток, еще и не помышляющий ни о каких проскрипциях, по одному поименованию в которых станут уничтожаться знатнейшие граждане Рима.
– Да я не умею в теннис, – сказал В. – Ни разу в жизни не держал ракетки в руках.
Поразительно: их разговор с директором по связям повторялся едва не буквально.
– Что ж такого, что не держали. Поучу вас. С удовольствием. Давайте-давайте! Воспользуйтесь ситуацией.
– Да я и не одет, – описал В. вокруг себя волнистую линию.
– А и ничего, не страшно. Я вам осторожно буду подавать, не придется особо бегать. – Сулла-подросток так и горел желанием угодить В. – Тут вот калитка, – дернулся он к углу, где сходились длинная и торцевая стороны короба, – я сейчас открою, заходите!
И В. уже было сломался, родовая травма была непреодолима, вильнул к калитке. Но звук отщелкнувшейся щеколды и бархатное пение петель прозвучали вдруг так оскорбительно, что все внутри В. словно взвилось. С какой стати ему брать в руки ракетку, когда это так нелепо: в штанах, в сандалиях вместо кедов.
– Нет, извините, я хочу прогуляться, – резко сказал он и быстро зашагал прочь, руки вынуты из карманов, чтобы помогать шагу их взмахом, чтобы скорее, скорее скрыться в спасительном лесу.
Спешащие шаги за собой он услышал, когда лес вокруг уже надежно сомкнул над ним ветви деревьев и В. уже не мчался на всех парах, и снова сунул руки в карманы, питая себя иллюзией свободы. Он повернулся – бывший его начальник, превратившийся в Суллу-подростка, был совсем близко, и по тому, как еще вскидывались его колени, широко взмахивали руки, было понятно, что он буквально мгновение назад перешел на шаг, а до того бежал.
– Стойте! – крикнул бывший его начальник, превратившийся в Суллу-подростка. И, не удержавшись, преодолел оставшееся между ними расстояние скорой трусцой. – Вы мне нужны, – выдохнул он, оказавшись около В. – Я в вас нуждаюсь. Мне нужно с вами поговорить. Я прошу вас. Пожалуйста.
Руки у В. извлеклись из карманов сами собой. Оставаться с руками в карманах, когда к тебе обращались с такими словами, – какую позу можно было придумать высокомернее? Хотя, говорили, юный Сулла принимал вызванных к нему на ковер, демонстративно шлифуя ногти пилкой, развалясь на кресле и нога на ногу.
– Да-да, конечно. Пожалуйста, Я к вашим услугам, – торопливо заприговаривал В., с ужасом предчувствуя, какого рода обращение предстоит сейчас выслушать. Только бы вот бывший начальник не пал перед ним на колени.
На колени бывший начальник не встал, напротив, интонация жалкой просительности жестко ощетинилась нотками, так знакомыми В. по совещаниям:
– Только вы должны мне пообещать, что никому, о чем я вам сейчас скажу… вы об этом не должны никому! Чтобы это лишь между нами!
– Разумеется, разумеется, – пообещал В. – Между нами.
– Нет, вы не поняли! Не "разумеется", а никому, никогда, ни в каких обстоятельствах! – Его бывшему начальнику было недостаточно простого обещания, ему требовалось от В. что-то вроде клятвы.
– Даже если станут пытать, – сказал В.
Он произнес это без иронии, и его бывшему начальнику не осталось ничего иного, как посчитать это той самой клятвой.
– Видите ли… я… у меня… – начал он, взглядывая на В. и тотчас отводя от него глаза. Взглядывая вновь и вновь отводя. Страшно, страшно ему было открыться В.; собрался – и не получалось, решился – и не мог отважиться. – У нас с вами все же небольшая разница в возрасте… вы поймете… – пустился он уже совсем круговым путем – и воскликнул: – Нет! Не здесь! Не могу так. Пойдемте сядем. Немного тут. Недалеко.
– Да конечно же, – согласился В.