И тут, когда барби-секретарша вкатила к ним на сервировочном столике доставленный из топ-менеджерского буфета обед – обжигающую руки, курящуюся из отверстия для половника витою лентой горячего парка€ супницу, крутобокие толстостенные горшочки с жарким, грандиозного размера салатницу под прозрачной крышкой, доверху наполненную крабово-овощным салатом, в обрамлении стопок глубоких и мелких тарелок, завернутых в льняные салфетки столовых приборов, тонко позванивающих о кувшин с клюквенным морсом хрустальных стаканов, – когда расположились за обширным обеденно-журнальным столом на мягких циклопических креслах, когда оба рассолодели от еды и в желудок вслед поглощенным яствам взбадривающим морозным ожогом потекло фруктовое мороженое, В. неожиданно почувствовал, что его разрывает от потребности исповедаться. Ему нестерпимо захотелось открыться директору по связям в тайне своих отношений с этой двоицей из трехбуквенной аббревиатуры. Как если бы что-то чесалось внутри него, зудело и вытерпеть было невозможно. Рука у В. нырнула в карман брюк и извлекла наружу фотографию того неизвестного, за которым так яростно охотился бородатый. Фотография в кармане помялась, края завернулись, через одну из щек у мужчины прошел залом – словно шрам иссек его сытое, наеденное лицо.
– Вот, – перегнувшись через стол, протянул В. фотографию директору по связям. – Разыскивается некто. Очень хочется людям его найти.
Директор по связям взял фотографию, утвердил на ладони, поискал, то отводя ее от глаз, то приближая, наилучшее положение для созерцания и наконец сосредоточил взгляд на запечатленном лике. Когда же он поднял от фотографии взгляд на В. снова, это был взгляд человека, только что испытавшего шок.
– И что? Почему? – спросил он.
– Что "почему"? – переспросил В.
– Да ты что, не знаешь, что ли, кто это? – изумление в голосе директора по связям перекрывалось почтением.
– Кто? – спросил В. без всякого энтузиазма. Ему не было дела, кто это на снимке. Ну, украл у кого-то деньги, и большие, что-то вроде такого говорил тогда бородач. Обещая, что в случае обнаружения человека с фотографии будет вознаграждение и ему, В.
Директору по связям все не верилось, что В. неизвестно, чью фотографию изломал в кармане.
– Не слышал, кто у нас губернатора должен сменить?
– А у нас старый губернатор уходит? – В. впервые слышал об этом. Незачем ему было знать это. – Срок закончился?
– Так уж хватит, насиделся, сколько можно! – Непонятно к кому относилось возмущение директора по связям – к губернатору ли, который слишком долго занимает свою должность, к В. ли, которому ничего не известно о грядущем событии столь чрезвычайной важности.
– И что же, должен на его место? – указал В. на фотографию в руке директора по связям.
– Никто другой! – воскликнул директор по связям. – Другой кандидатуры нет, вот только оттуда, – он с тем значением, когда имеются в виду самые ледяные вершины власти, ткнул пальцем вверх, – спускается соответствующая бумага нашим законодателям – они тот же миг голосуют, как следует. Вопрос решен, обсуждению не подлежит.
– Зачем же он прячется? – Недоумение В. было ярко оттенено досадой. Все же именно то, что этот будущий хозяин губернии лег на дно, как подводная лодка, послужило причиной его, В., злоключений.
– Прячется-то? – Директор по связям наконец насмотрелся на лик будущего хозяина губернии и вернул фотографию В. – А не хочет отдавать кому должен. Сейчас-то еще, пока дело не решено, насесть на него можно, а потом… потом не подступишься: охрана, спецсвязь, "мерс" бронированный. Проходимец, ох, проходимец! – Откровенные восхищение и зависть звучными колокольцами прозвенели в его голосе. – Хитер – как сто лис из басни. Загорает сейчас где-нибудь за тридевять земель на Сейшелах…
Что толкнуло В. в бок, кто потянул за язык? Его вдруг преисполнило неукротимым самодовольством от своего знания.
– А вот и нет! – вырвалось у него. – Не на Сейшелах.
– А где же? – недоверчиво спросил директор по связям.
И что было В. не остановиться, не укоротить язык, не перевести в шутку свое хвастовство? – нет, не остановился; самодовольство распирало его или тому причиной был отягощенный сытным обедом желудок?
– А вот там же, где база отдыха, на которой я нынче ночевал, – сказал он. – Только на другом берегу. Такой особнячок красного кирпича под тремя соснами. Вот там.
И отделил, довольный, от искрящегося колючим льдом цветного шарика целую ложку мороженого и с наслаждением отправил в рот.
– Откуда знаешь? – с тою же недоверчивостью спросил директор по связям.
– Увидел.
– Как увидел?
Самодовольство необъяснимо продолжало распирать В. – словно то был не он, кто-то другой в нем; но кто другой? – он это был, он!
– У вас сахар в норме? – вопросил он в ответ на вопрос директора по связям.
– В норме, тьфу-тьфу, – отозвался директор по связям. – Как раз перед тем, как твоей жене прийти, проверял. Иначе бы я так не лопал.
– Ну вот, – тоном разъяснения ответствовал В.
Директор по связям несколько мгновений напряженно смотрел на него, потом его подвижное, выразительное лицо ожило, и он закивал с пониманием:
– Ага, ага! Вот так. Под тремя соснами?
Как сквозняком продуло у В. в голове, – он осознал: не следовало открываться директору по связям. Не следовало, не следовало! Но что теперь оставалось делать, куда деться? – и он подтвердил:
– Под тремя.
Фруктовое мороженое, нечего и говорить, было настоящим спасением после того обильного обеда, что лежал в желудке. Каждая ложка его приносила облегчение. Правда, лишь телу. На душе же сделалось так погано – невыразимо. Словно какую-то чудовищную гадость скормил душе.
22
Река машин, пожирая пространство, текла по асфальтовому руслу шоссе на зеленый простор из бетонной теснины города. Что за день пятница, последний рабочий день недели! Ради этого славного дня, в предвкушении двух других, когда ты сам хозяин своей жизни, ее полновластный собственник и распорядитель, можно и потомиться в пробках, наслушаться до одури новостей по радио, которые у всех станций одни, так что переходи со станции на другую – все равно что и не переходил. В., впрочем, ехал без радио. Включил было – и уже спустя минуту выключил. Диктор заговорил о нем. Что именно сообщал диктор – слух его не успел схватить. Услышал свое имя – и рука тут же ударила по красной кнопке. Он даже не успел отдать себе отчета, что делает.
В. ехал сегодня на базу отдыха заводского топ-менеджмента на своем "Фольксвагене". И без компании охранников. Ни "Мерседеса", ни охранников предоставить ему сегодня завод не мог. Пятница! И все "Мерседесы", и все охранники требовались сегодня более существенным персонам. Чему В. был только рад: воспоминание о вчерашней поездке с недоуменно-презрительными телохранителями до сих пор сидело в нем саднящей занозой. И еще вопрос, стал бы кто-нибудь из этих бодигардов, защищая его тело, рисковать своим.
В какой-то миг, когда изнывал в очередной пробке, В. показалось, что видит у себя сзади замызганно-замусоленный, будто с весны его ни разу не мыли, похожий на облезлого голодного волчару джип, не джип – джипяру, уже довольно давно. Сворачивал с улицы на улицу, перестраивался из ряда в ряд, а этот волчара как появился, так и не отлипал. Чтобы с такой буквальностью совпадали их маршрут и все перемещения на дороге?! Невероятно.
На светофоре джип встал за В. совсем впритык. Словно не хотел дать никому другому ни малейшего шанса вклиниться между собой и "Фольксвагеном". В. отстегнул ремень, освобождаясь от его стесняющей движения упряжи, и развернулся назад.
За лобовым стеклом джипа, спрятав родного державного орла о двух головах под широченной майкой с одноглавым орлом США, восседал, без всякого стеснения глядел на него сквозь разделявшие их две прозрачные пластины охранник со стоянки. Ну, я это, выражало собой его мясистое бульдожье лицо. И что?
В. развернулся обратно, вновь защелкнул на себе ремень и, положив руки на руль, изготовился к зеленому свету. Значит, это был не обман зрения, не фантазия, ему не помни€лось – там, еще около дома, – когда в человеке, мелькнувшем за рядком машин, он предположил охранника. Проследовал за его "Фольксвагеном" до завода, дождался там и снова тронулся следом за ним. Не таясь, открыто, ничуть не стремясь быть незамеченным, скорее наоборот: выставляя свое преследование напоказ.
И был он один? Или ехал вторым эшелоном, в отличие от охранника до времени не желая обнаруживать себя, кто-то еще?
Охранник был один. Это сделалось ясно уже за городом, когда настала пора покидать главную дорогу и сворачивать к озеру. По главной дороге тек поток, пусть по сравнению с ближним пригородом и поредевший, на ответвление свернули только В. и джип.
Расчерченные наискось красно-белыми полосами железные ворота выросли посреди разрезающей лес дороги декорацией хичкоковского фильма. Подавая хмуро-неприветливым привратным стражам в зеленом леопардовом камуфляже паспорт сверить его данные с теми, что они получили электронным распоряжением, В. глянул коротко в сторону джипа. Тот не доехал до ворот добрые два десятка метров, с этого расстояния мясисто-бульдожье лицо охранника за лобовым стеклом казалось размытым белесым пятном, и какие чувства оно выражает, было не понять.
Удаляясь от ворот, В. видел в зеркале, как охранник в несколько резких, злых рывков развернулся, и джип, бешено ускоряясь, понесся в обратный путь. Затем ворота соединили створки и скрыли от него охранника. Невольно В. перевел дыхание. На ближайшие два дня эти шлагбаумные ворота были его крепостными вратами, его надежной защитой, а что там дальше – будет видно.
Второй раз он въезжал на территорию базы – всего лишь второй! – но вот человеческая сущность: въезжал с чувством возвращения домой.
Народу на базу, судя по количеству машин на стоянке, приехало уже порядком. Если и не весь топ-менеджмент, то изрядная его часть. Пятница! Преддверие двухдневного рая, гуляний по елисейским полям.
Не встретиться, ни с кем не встретиться, молил В., катя шумно стрекочущий по асфальту чемодан к своему особняку. Сознавал прекрасно, невозможно ни с кем не пересечься за предстоящие два дня, но хотя бы сейчас вот, по приезде, переложить момент неизбежного общения на будущее…
Небо, однако, было к нему немилостиво. Впрочем, это оказался не Сулла и вообще никто из топ-менеджеров, это оказалась Угодница! Она летела откуда-то и куда-то в своих стремящихся выглядеть стрингами бахромящихся джинсовых шортах, цокали каблучки ее туфель, перекрывая стрекот его чемодана, и, увидев В., она бросилась к нему – вся сияние восторга и ликования.
– Ой, это вы! – воскликнула она. – Я так счастлива видеть вас! Я вам так благодарна! Я о вас все время думаю! Я все время хотела увидеть вас, все время хотела! Чтобы сказать вам, как я вам благодарна, как счастлива!
Что она здесь делала? В. даже подумалось, когда Угодница бросилась к нему, что причина ее появления здесь – он: послана сюда специально, чтобы следить за ним, передавать куда-то, неизвестно кому, каждое его слово.
– Зачем ты растрезвонила? – спросил он.
– О чем? – недоумение прозвучало в ее голосе.
– О том, – ответил В. – По телевизору.
Угодница поняла.
– Ой, я просто не могла молчать! Об этом должны были все узнать! Разве нет?
Так просто, так доверчиво она это сказала, что В. вмиг ей поверил: так и было. И отринул мысль, что она послана сюда шпионить за ним.
– Что же, – проговорил он. – Что сделано, то сделано… – И позволил себе поинтересоваться: – А здесь что? Какими судьбами?
Лицо ее вновь вспыхнуло счастливым ликованием.
– Только вы не осуждайте! – попросила она. Сконфуженная улыбка прошила ее счастливое ликование. – У меня роман.
– Вот как! – вырвалось у В. Он почувствовал, невольная ответная улыбка размягчает его скрученные каменными жгутами лицевые мышцы. – Зачем же осуждать. Нет, конечно.
С кем роман, он не стал спрашивать. Роман и роман, ее дело, имеет право.
Но она открылась сама. Ей хотелось открыться ему. Именно ему. С Суллой у нее был роман. С нынешнего дня. И она приехала с ним сюда на уикенд.
– Ой, вы знаете, – сказала она, глядя на В. с прямодушной доверчивостью – словно он был ее лучшей подругой, которой она могла доверить самые тайные свои тайны, – он такой… совсем не похож на того, каким мы знаем его на работе. Совсем-совсем другой. Он такой славный…
– Уже и любишь? – Иронию, просочившуюся в непроизвольную улыбку, сдержать не удалось – пойди сдержи пробивающий себе дорогу сквозь снег весенний ручей.
Вызывающим движением Угодница отбросила со лба прядь волос.
– И что?
– Нет, ничего, – ответил В. – В теннис будет тебя учить играть.
– Да, обещал, – с прежним вызовом отозвалась Угодница. – Он сам отлично играет в теннис.
– Счастливо тебе подняться до его уровня, – пожелал В. Никакой двусмысленности его пожелание в себе не заключало, но, видимо, обида, причиненная Угоднице его нечаянной иронией, жгла ее еще слишком сильно.
– Я об этом и не мечтаю, – сказала она нелюбезно. – Мне другое нужно.
Рассказ Суллы о его ночном приключении с дочерью кудлатой, напрочь вылетевший из головы В., ожил в нем во всех подробностях.
– Что ж, пусть твои мечты осуществятся, – сказал он, берясь за ручку чемодана и собираясь двигаться дальше.
– Нет! – схватив за руку, остановила его Угодница. – Вы пожелайте! Пожелайте! Вот как в тот раз! – Повеление и мольба мешались в ее голосе.
"Желаю", – едва не отозвался автоматически В. – и осекся.
Что у нее были за мечты? Чего она так хотела? Что за плоды должна была в итоге собрать? Вероятность того, что его желания могут обретать реальную материальную сущность, сковывала В. страхом. Он не хотел взваливать на себя ответственность за будущую горечь плодов, если они окажутся такими.
– Да вдруг ты мечтаешь о том, что тебе будет не на пользу? – сказал он.
– Неужели я стану желать себе дурное? – удивилась она.
– Сейчас думаешь, что хорошее, а оно потом обернется дурным.
В тот же миг, как произнес это, с такою явственностью, как если бы вживе, ему предстала картина: Угодница в длинной просторной юбке, в какой никогда ее не видел, с животом, напоминающим огромное яйцо, Сулла в тесно облегающем его щегольском черном костюме – Сулла не просто зрелый, Сулла свирепый властитель, создатель безжалостных проскрипций, пресекающих чужую жизнь бесповоротно и без снисхождения, – Угодница, защищаясь, выставляла перед собой руки, а Сулла наотмашь, хлестко бил ее по щекам…
– Нет! – изошло из В. вскриком. Он потряс головой, зажмурил глаза, отделываясь от увиденной голографической картины, а когда открыл их, Угодница стояла перед ним в шортах и без живота, Суллы же не было вообще. – Нет, – повторил В., выдавливая из себя остатки крика, – не желаю я тебе этого.
– Чего?! – еще удивленнее, чем до того, вопросила она. – Вы же не знаете, что я имею в виду!
– Не желаю, – повторил В. – И себе не желай. Не надо, не желай. Пока. – Надавил, наклоняя, на ручку чемодана, чтобы тот встал на колеса, повернулся и, вновь громко застрекотав по асфальту, пошел к своему особняку.
Угодница – он так это и чувствовал спиной – смотрела ему вслед с горячей обидой. Но как он мог объяснить ей свой жесткосердый отказ? Она бы ему поверила? Когда он сам не верил себе. Разве что голографическая картина в полной мере была тождественна интуиции, но когда интуиция была доказательством?
Никто больше до самого особняка ему не встретился, не встретился никто и в холле – словно, прибыв сюда, все попадали-нырнули в пластмассовую кондиционерную прохладу, как в воду с головой, и дышали оттуда через тростниковую трубочку. Последние шаги В. сделал почти бегом и, ввалившись в номер, некоторое время стоял под дверью, подпирая ее спиной, не в силах двинуться – будто уходил от погони и вот наконец ушел.
Взнесенный на второй этаж и бесцеремонно развалившийся посредине выбранной В. для ночлега спальни толстобрюхий чемодан был уже раззявлен в готовности подвергнуться процедуре потрошения, В. уже и наклонился над ним заняться этой операцией – и распрямился. Да лежи ты, как бы прозвучало в нем, обращенное к чемодану. Никому, кроме него самого, не мешал этот его упрессованный в чемодан гардероб посередине комнаты, так не все ли равно, сколько проваляется он тут неразобранным. Нестерпимо хотелось позвонить детям. Хотелось сегодня весь день, но так и не представилось возможности – чтобы спокойно, чтобы никто и ничто не мешало, чтобы ни на что не отвлекаться. Забывал было об этом своем желании, однако время спустя оно возвращалось – лишь многократно усиленное. И, пока ехал сюда, преследуемый охранником в джипе, забылось снова. И вот, только оказался предоставлен самому себе, как кипятком обварило.
В. достал из кармана телефон, извлек из него сим-карту, вставил прежнюю, от разбитого мобильника, и набрал номер тещи. Даже если жена ей что-то сообщила, он надеялся – не сможет же теща не допустить его до общения с собственными детьми.
Теща, однако, не допустила его даже до разговора с собой. Трубка засигналила длинными гудками, предваряя соединение, три гудка, четыре – и осиная жалящая очередь коротких гудков ударила в ухо: теща сбросила звонок. Увидела высветившийся на дисплее его номер – и сбросила. Впрочем, это могло быть случайностью, звонок сорвался, а не был сброшен, и В. тотчас же повторил вызов. И все произошло, как в первый раз: длинные гудки – и следом за тем короткие. С той лишь разницей, что на этот раз до коротких сигналов не пришлось слушать трех-четырех длинных, а разъединение последовало почти мгновенно.
Теперь В. просидел с трубкой в руке, прежде чем позвонить вновь, наверное, минуту. И снова его звонок был сброшен. Нечего названивать, как бы сказала ему теща.
Засвечивать свой нынешний номер не хотелось ужасно. Но желание услышать голоса детей было необоримо. Как чувство жажды – невозможно противостоять.
В. опять поменял сим-карту. Уж этого-то номера теща не знала, уж на этот-то звонок она должна была ответить.
Расчет его оказался верен. Теперь теща ответила.
– Добрый день, – поздоровался В. на ее недоверчивое аккуратное "Алле". Следовало, конечно, несмотря ни на что, произнести еще какие-то слова вежливости, да хотя бы для того, чтобы дополнительно не настраивать ее против себя, но язык у него ни на какие такие слова не повернулся. В. сразу попросил кого-нибудь из детей. Кто сейчас ближе.
– А оба далеко, – было ему ответом. – Они от тебя теперь всегда далеко. Никаких тебе отныне детей. Раз ты так с их матерью. Негодяй!
Казалось, он увидел высосанное жизнью впало-желтое лицо тещи, матери-одиночки, вволю настрадавшейся от своего одиночества и не простившей его миру. Плеск близкой морской волны почудился ему, шум прибрежных деревьев под налетевшим порывом жаркого соленого ветерка. А его сын и дочь… ведь где-то рядом были там, неподалеку!
– Я их отец, – сказал В. – Независимо от наших отношений с вашей дочерью. Отец! Позовите, пожалуйста. Обоих позовите!