– Это срочно? – Не хотелось, нет, не хотелось отцу настоятелю останавливаться на всем бегу и разводить турусы с незнакомым человеком. – Давайте позднее. Я часа через три вернусь, и перед службой, да? – Он ласково улыбнулся, ступил в сторону, собираясь уже бежать дальше, считая, что дело решено.
– Нет, мне нужно сейчас. – В. не мог откладывать разговора. Что там еще случится за три часа. – Я надеюсь, что ненадолго вас задержу.
– Слушаю вас, – словно вздохнув, произнес отец настоятель, делая шаг обратно к В. – Только в самом деле недолго.
Но как это все, чтобы не бестолково, с чего начать, какими словами, смятенным вихрем взвилось в В.
– Мне бы хотелось знать… – начал он. Нет, не то. – Видите ли, я… – При чем здесь "видите ли", возопил он про себя.
Священник нетерпеливо, однако с профессиональной выдержкой взирал на него. Надо полагать, косноязычие исповедников было ему вполне привычно. Только В. намеревался не исповедоваться.
– Вы, наверное, слышали об этом случае на Запрудном, – приступил В. к своему объяснению заново. Кажется, так было более верно. – Человек по воде… яко посуху. По телевизору еще все показывали.
– А, да-да, слышал, – священник оживился. – Прихожанка одна моя как раз там была, рассказывала. По телевизору тоже видел. И что?
– Мне нужно знать, как церковь относится ко всему этому, – поторопился ответить В. – Как вы конкретно?
– Никак, – священник равнодушно пожал плечами.
– Никак? – В. почувствовал, что вновь теряет обретенную было устойчивость и его сейчас опять понесет в косноязычие. – Почему же?
– А почему церковь должна к этому как-то особенно относиться? – На этот раз священник не пожимал плечами, но было ощущение, что пожал.
– Как же… – Не ожидал, никак не ожидал В. подобного развития разговора. – Вы все же сталкиваетесь с такими вещами.
– Впервые в жизни, – с прежней короткостью ответствовал священник. Но, видимо, потерянное лицо В. заставило его ощутить неловкость. – А почему это вас так волнует? – спросил он.
Дышащая холодной мглой бездонная пропасть зияла у ног. В. зажмурился – и так, с крепко смеженными веками, ступил вперед.
– Да это я и есть тот, кто по воде, – сказал он, внезапно охрипнув.
Впервые за время, что они разговаривали, в глазах священника возник интерес.
– А, вон что, – проговорил он. – Понятно теперь. И вы этим обескуражены. Еще бы. Кто бы ни был.
– Я не обескуражен! – воскликнул В. – У меня вся жизнь рухнула. Жил и… нет жизни! Я теперь все равно как в пустыне.
– Странно было бы, если бы по-другому, – отозвался священник.
В. летел, летел в клубящуюся холодной мглой пропасть, и не было ей дна.
– И еще я, судя по всему, – все так же охрипшим голосом сказал он, – могу исцелять. И вижу прошлое. И удаленное на расстояние. Ни с того ни с сего все это… Вдруг. Что это все значит, может церковь мне объяснить?
Священник внимал ему, как если бы В. повествовал о чем-то если и не обыденном, происходящем сплошь и рядом, то все же отнюдь не сверхестественном, и что-то снисходительное сквозило в том интересе, что было загорелся в его глазах, когда В. открылся. Словно В. открылся в какой-то несущественной болячке, в не стоящем особого внимания проступке.
– Но только не ждите от меня чего-то похожего на научное объяснение, – произнес священник. – Понимаете?
– Конечно, конечно, – ничего пока на самом деле не понимая, поспешно подтвердил В.
Объемный, кругло раздутый, траченый черный портфель вдруг оказался в руках у священника. Священник ступил в сторону и поставил портфель на пол – словно освобождая себя от груза, который будет препятствовать ему сейчас в его объяснениях.
– Такое вам послано испытание, – развел он перед собой руками и, сведя их, переплел пальцы. – Искушение такое. Кому что, а вам эти способности. Кому болезнь посылается, кому нищета, кому бездомье, кому слава. И слава, да, тоже тяжелое испытание, искушение славой – о, страшная вещь. Не позавидуешь, на самом деле…
– Но это все обычное, житейское, это много кому дается! – едва не в отчаянии перебил его В. – А это… это же… – Он не мог найти подходящего слова.
– А может, это через вас – в поучение миру, – не обратив внимания на его восклицание, продолжил священник. – Или, опять же, в испытание. Может быть, и так. Не нам, людям, судить, мы не знаем. Вы, простите, крещены?
Второй раз за последние пять минут В. пришлось сообщать о своем детском крещении. Где-то годика в два, во время какой-то тяжелой его болезни, когда уже казалось… – история, что за пору детства и отрочества излагалась ему при случае тысячу и один раз.
– Но в церковь, я понимаю, не ходите? – более утвердительно, чем вопросительно, осведомился священник.
– Не хожу, – подтвердил В.
– А как вы можете быть уверены, что это все вам от Бога, а не от дьявола?
– Может так быть? – выскочило из В. Тут же, впрочем, он поспешил добавить: – Это имеет значение?
– Вы же хотите объяснения, – сказал священник.
– А как различить? – не в силах уловить, куда клонится их разговор, недоуменно спросил В.
Священник расцепил переплетенные пальцы и снова развел руками. Казалось, он хочет признаться в своей беспомощности. Однако разверзшаяся пауза разрешилась словами, которых В. не ждал, но которые, едва прозвучали, осознались им именно теми, что требовались:
– А вы крестным знамением себя осенять пробовали? Перекреститься, иначе.
– Нет, не пробовал, – признался В.
– Давайте попробуем? – предложил священник, кивком головы приглашая В. пройти туда, откуда вышел несколько минут назад сам. И, не дожидаясь согласия В., двинулся к арочному проему в стене.
В. бросился следом. Священник ступал быстрым широким шагом, В. догнал его чуть ли в центре храма.
– Попробуем? – оборачиваясь к В., с ободряющей улыбкой повторил священник. – Крестились когда-нибудь? Умеете?
В. молча пожал плечами. Голос у него теперь пропал совсем. Нет, не крестился, не умею, хотел он выразить своим безгласым ответом.
– Сейчас научимся, – продолжая все так же ободряюще улыбаться, проговорил священник. – Складываем таким образом три перста, – вытянул он перед собой руку, сложив щепотью большой, указательный и средний пальцы, – другие два подгибаем – и осеняем себя крестным знамением. – Давайте-давайте, – понукнул он В., – повторяйте за мной.
В. сложил, подогнул, вознес вслед за священником сложенные щепотью пальцы ко лбу.
– И вот, в присутствии святых икон, – повел священник другой рукой, указывая на иконостас, – произносите: Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, – спотыкаясь, но старательно, внятно каждое слово повторил за священником В. Впервые в жизни перекрестившись. Чувствуя, как некрасиво, коряво у него это вышло.
– Вот и отлично. Вот и все. А уж дальше как воля Божья будет, – необыкновенно радуясь, словно бизнесмен, провернувший исключительно выгодную операцию, заспешил священник двинуться к выходу. И подтолкнул В. раскрытой ладонью в спину. – Идемте, идемте. Мне пора, некогда мне совсем. В больницу мне нужно. Соборовать человека, причастить. Вдруг не успею. Непричащенным уйдет – какой грех на мне!
За этими словами они вышли в притвор, достигли сиротски стоявшего на полу портфеля, и священник поднял его.
– Так и что же… – запинаясь, выговорил В., – и все?
– И все, и все, – весело отозвался священник. – Живите с этим. А там как воля Божья будет. Как кривые, хромые, горбатые живут? Вот так и вы.
– Нет, подождите… – В. еще не мог прийти в себя, что-то вроде головокружения было у него. – По-вашему, это нечто вроде уродства? Типа горба?
Священник не счел нужным ответить на его вопрос.
– Давайте через три часа подходите, – быстро, уже на ходу, подлетая к лестнице и запуская себя по ней вниз, проговорил священник, – В. ничего не оставалось, как следовать за ним. – Тогда и продолжим разговор. Исповедуетесь, службу отстоите, а завтра причаститесь.
В. не был готов ответить согласием. Но и сказать "нет" не был готов. Ни к чему он не был готов.
– Может быть, подвезти вас до больницы? – спасательным кругом явилась к нему мысль.
– Спасибо, сам за рулем, – стремя себя впереди В. к распахнутой в ослепительный солнечный жар двери внизу, отказался священник.
Красная "Мазда" был автомобиль у священника. Взяла она с места с тою же резвостью, с какой ее владелец сбегал по храмовой лестнице. Сидя в своем "Фольксвагене", В. смотрел, как "Мазда" развернулась на площадке перед увалистым сундуком церкви и понеслась из тупика в тесный простор городского лабиринта.
Нужды спешить у самого В. не было. И, проводив взглядом священника, он еще добрый десяток минут сидел у себя в "Фольксвагене" не трогаясь. Глядел на раскрытую нищенской ладонью распахнутую дверь церкви и, чем дольше смотрел, тем внятнее становилось в нем ощущение, что эта нищенка, зазвав к себе, подала ему с такой щедростью, на какую больше негде было рассчитывать. Может быть, подумал он, включая наконец двигатель, и вообще неслучайно привела его дорога в этот тупик?
Такая мысль пришла ему в голову. И странно было бы, если бы не пришла.
21
Барби-секретарша, когда вошел в приемную, снова взглянула на него тем встрепанным взглядом, который, знал он уже, означал, что за дверью кабинета его поджидает встреча с неприятностью. Но спрашивать на этот раз он ни о чем не стал. Она бы не открылась ему, как и утром.
Он ступил в кабинет – и тайна ее взгляда тотчас перестала быть тайной. За столом для совещаний сидела, угощаясь капучино из парадного фарфора, жена. Директор по связям напротив нее, судя по всему, наполнял ее уши байками анекдотического свойства – их отражение лежало благопристойным оживлением на лице жены. При появлении В. это выражение благопристойного оживления застыло, словно одев лицо в маску, а директор по связям, бурно заработав руками, мигом развернул свое кресло к В. Правда, навстречу ему не покатил.
– Заждались! – бурлящей лавой обрушилось на В. – Где тебя носит? Весь запас кофе, что был, перевели! И не связаться! Безобразие! На выговор в приказе нарываешься?
Он заговорщически подмигнул В., послал ему тайное сообщение: не продал ни в чем, и о новом телефоне тоже ни слова. А уж выговор в приказе – чистейшая бутафория.
– Помилосердствуйте, – ответствовал В. директору по связям такой же бутафорией.
Директор по связям хохотнул – он получал удовольствие от плетения не имеющих особого смысла, невинных интриг:
– Прощу на первый раз! – И взялся за колеса, тронул себя потихоньку навстречу В., откровенно метя мимо него в дверь. – Вы тут поговорите, я понимаю, вам есть о чем. А я развеюсь пока. Странный денек! А? – обдал он В. новой порцией лавы, прокатывая мимо него.
– У меня теперь каждый день странный, – разворачиваясь следом за ним – больше для того, чтобы избавить себя от взгляда жены, – сказал В.
– Терпи, казак, атаманом будешь! – возгласил директор по связям.
Он выкатился из кабинета, дверь за ним закрылась, абсурдно было стоять к жене спиной и дальше, – В. повернулся. Но вовсе не за столом, на прежнем своем месте, оказалась жена. Она была тут, рядом, подобравшись с кошачьей неслышностью. И только он повернулся – руки ее неистово обвились вокруг него, она не приникла – впаялась в него всем телом, губы ее исступленно впились в его губы. Милый, дорогой, любимый, бесценный мой, оторвавшись от его губ, с жаркой отчаянностью закричала шепотом она ему в ухо, мой родной, мой хороший, мой лучший в мире! Это обман, морок, это тебе примнилось, ничего не было, я верна тебе, милый мой, верна, верна! Он пытался снять ее руки с себя, – ничего у него не получалось. Казалось, у нее не две руки, их десять, двадцать, она обвивала его ими, как вьюн намертво обвивает своими многочисленными слабыми усиками облюбованную опору, и вот его уже не отодрать от жертвы, он намертво прикреплен к ней, – если только перерезать стебель, лишив живых соков.
Но все же он отодрал ее от себя. Отодрал – по-другому не сказать. Мертвой хваткой сжал ее руки в запястьях и отвел от себя. Опусти, ты что, мне больно! Как ты со мной… так нельзя! – лицо ее исказилось гримасой жалобного негодования. Отпусти, сейчас же, суставы мне вывихнешь, не смей!.. Отпущу, если обещаешь держаться от меня на расстоянии, сказал он. Обещаю, как поклялась она.
Он отпустил – и в тот же миг вновь был весь обвит ее усиками, спеленут их цепким, мертвым обхватом; и полушки не стоило клятвенное обещание жены.
– Ты мой, мой! Ты не бросишь меня! Я люблю тебя, люблю тебя! И ты любишь меня, и нечего фокусничать! – Твердая уверенность в своем праве говорить ему эти слова, обвивать, облепливать своими хваткими, цепкими усиками была в ней. – Хочешь меня?! – словно была жарко охвачена неодолимой страстью, неожиданно вопросила она В. в самое ухо. Ее быстрый влажно-горячий язык остро сунулся ему в ушную раковину, обежал по кругу и выскользнул наружу, обдав В. помимо воли ознобом желания. – Давай! Давай прямо сейчас! Прямо здесь! Никто не войдет! Пока сами не позовем! Хочешь на столе? Я тебе дам на этом столе! Я тебе буду женой-любовницей! Я тебе докажу! Вот прямо здесь, вот сейчас! – И влекла его своими двумя (или тремя?) десятками рук к столу для совещаний, изловчилась распустить ему брючный ремень, расстегнуть кнопку на поясе, дернула вниз молнию. Но, расстегнув молнию, она решила подготовить и себя, рука ее оставила его, чтобы заняться собственной одеждой, и озноб вожделения, окативший В., стремительно сменился морозной ясностью отрезвления. У нее осталось лишь две руки, и сейчас, когда от одной из них он был свободен, ему не составило труда вновь отстранить ее от себя.
– Ты что?! – яростным шепотом возопила она. – Ты отказывешь мне? Ты отказываешься от меня?! Мерзавец! Отказывать женщине! Жене! Любящей!
– Ты мне не жена больше, я тебе уже говорил! – преодолевая ее сопротивление и ведя к двери, так же шепотом проблажил он. – Ты мне не жена, я тебе не муж! Все, прими это и начинай новую жизнь. Все!
– Ты бросаешь детей?! – возопила она теперь. – Ты понимаешь, что ты бросаешь детей?! Я не дам тебе с ними видеться! Никогда! Ни при каких условиях!
Чудная, должно быть, была картина, когда он появился с женой в приемной. Она – фурия из древнегреческих мифов, он – с распахнутой ширинкой съезжающих на бедра брюк, козлоногий сатир, волочащий свою жертву в укромное место. Барби-секретарша вскочила на ноги и застыла, выкатив кукольные глаза, директор по связям, снова занявший позицию у дальнего торца ее стола, схватился за колеса и дернулся было навстречу В. с женой, но тут же остановился и тоже застыл подобно секретарше.
– Он сошел с ума! Он спятил! Ему нужна врачебная помощь! – крикнула жена, апеллируя к директору по связям.
Директор по связям неуверенно вновь было толкнул себя вперед и вновь остановился.
– Врача! Ему нужно врача! Его нужно в больницу! – не оставила своих попыток докричаться до директора по связям жена.
Все так же стискивая ее руки в своих, В. заставил жену дойти до двери приемной, открыл и, выставив жену наружу, подпер дверь собой. Он опасался, что жена станет рваться обратно. "Пожалеешь, ты пожалеешь, ты очень обо всем пожалеешь!" – звучал в ушах защемленный на полуслове дверью ее яростный шепот. Он постоял-постоял, прислушиваясь к звукам в коридоре, все было тихо, и В. оторвал себя от двери.
Устремленные на него взгляды барби-секретарши и директора по связям были полны бесстыдного любопытства.
– Что, – угрюмо выдавил из себя В., – семейных сцен не видели? У самих ничего подобного не случалось? – Он вжикнул молнией, застегнул пуговицу, застегнул ремень. Мне в бухгалтерию возвращаться? – обращаясь лишь к директору по связям, спросил он.
– Без необходимости! – Директор по связям так и взбурлил. Все же ему было радостно вернуться к понятным и по-настоящему интересным ему делам службы. – Поколупались-поколупались, как ты ушел, еще минут двадцать, подхватились – и фюйть! Ну будто ты их за собой увел. И никаких претензий. Ни малейших! Акт составили – чистейший кристалл. Через двадцать минут после тебя! А собирались на несколько дней с проверкой зарядиться. И какие угрозы были!
– Не уводил я никого, – буркнул В. – И в мыслях такого не было.
– А я разве утверждал, что увел? – Директор по связям заговорщически посмотрел на барби-секретаршу, словно призвал ее в свидетели. – Я сказал: "будто"!
– Вы, наверное, не отдавали себе отчета в своих мыслях, – послушно поддержала начальника барби-секретарша. – А желание такое было.
Безапелляционность ее замечания оказалась неприятна В.
– Да вы, я вижу, лучше меня знаете о моих желаниях.
– Ладно, ладно, – тоном доброго дядюшки, увещевающего не в меру расшалившихся племянников, произнес директор по связям. – Как бы то ни было, все разрешилось наилучшим образом. – Многозначительная, исполненная сурового смысла пауза последовала за его итожащими словами. – А закажи-ка нам сюда из буфета обед, – посмотрел он на барби-секретаршу. От доброго, снисходительного дядюшки не осталось и следа. – Проголодались. Уж обеденное время заканчивается. Проголодался? – устремил он начальственно-покровительственный взгляд на В. – Пообедаем?
В. был не против. И в самом деле уже смерть как хотелось есть. А идти в общую столовую, где на тебя все будут пялиться, – невелико удовольствие.
– Пообедаем, – согласился он.
Барби-секретарша, мгновенно, только директор по связям обернулся начальником, из равноправного душевного собеседника сделавшая его верным цепным псом, уже тюкала нежными кроваво-красными пальчиками по кнопкам селекторного пульта, набирала нужный номер.
– Пойдем-пойдем, – позвал В. директор по связям.
Вкатившись впереди В., он, не останавливаясь, сразу промахнул кабинет до своего стола, но не расположился за ним, а подкатил к неприметной двери, что вела в комнату отдыха. И, там лишь остановившись, оглянулся на В., поманил его пальцем: сюда, ко мне! Дождался, когда В. приблизится, и растворил дверь:
– Давай заходи.