– Зачем вы вернулись-то? – плаксиво приговаривала кудлатая. – Машина эта за вами приехала – я им все, как вы просили: на тот берег, а как, на чем – не видела. Потом те двое, что еще утром к вам приезжали. Дали телефоны и приказали, если вы вдруг появитесь, тут же им позвонить. – Вот, – протянула она В. зажатые в потной ладони две белые картонки, похожие на визитки. Точно такие же, как получил сам В.: лишь имя с отчеством, без фамилии, и те же, знакомые телефоны – номера их тогда поселились в памяти В. мгновенно, с одного взгляда.
– Что же… спасибо, – протянул он картонки с телефонами обратно кудлатой. – Вам нужно звонить? Звоните.
– А-а… вы? – заикаясь и запинаясь, протянула кудлатая. – Вам, может, того… опять… уехать?
– Вы звоните, звоните, – не отвечая на ее вопрос, сказал В. – Вы меня известили – и все. Звоните.
– Но я должна. Я не могу не позвонить. Иначе я… и что тогда? – как подвывая, взмолилась кудлатая.
– Да звоните же, звоните! – прикрикнул на нее В. Она еще хотела вытребовать у него и сочувствие!
Беря со стола выложенный из кармана на время душа щедрый подарок директора по связям, чтобы сунуть его обратно, к паспорту, ненужным ключам от квартиры и расческе, В. вдруг сообразил, что за весь сегодняшний день, после того утреннего звонка директора по связям, телефон больше ни разу не прозвонил. А должен бы был звонить, непременно должен. Директор по связям, которого, несомненно, известили об исчезновении В. с базы, и позвонил бы.
В. шоркнул по клавишам пальцами оживить дисплей, но тот не загорелся. В. предпринял еще одну попытку – безрезультатно. Неизвестно когда, неизвестно как подарок директора по связям отключился.
Телефон взорвался сороковой симфонией Моцарта, только пин-код был принят и система загрузилась. В. смотрел на высвечивающийся номер – это был один из тех, с напоминающих визитки картонок, которые ему только что показывала кудлатая. Симфония смолкла, В. прошелся по журналу звонков – ого-го: да ему сегодня обзвонились! Хотя домогались его всего с трех номеров: два были эти, с картонок, третий – директора по связям. Директор по связям, тот предпринял четыре попытки, а с этих двух номеров – набирали и набирали, бессчетное число раз, вот только что снова. Разве что звонившему сейчас довелось услышать не голос автомата, сообщающий о недоступности абонента, а длинные гудки, извещающие о том, что аппарат исправен и работает, но вот его владелец отвечать на звонок по какой-то причине не желает.
Нет, не желаю, как бы произнес В. – с таким нервным, но саркастическим смешком, с отчетливой досадой – и отключил подарок директора по связям – теперь уже вполне осознанно.
Новый лепет роз у входной двери не заставил ждать себя слишком долго. Но когда В. открыл дверь, ему вновь пришлось пережить потрясение. Встреча, к которой он готовился, опять откладывалась. Глазам его предстала Угодница. И вид у нее был – это при разнице их облика и возраста! – точь-в точь, что у кудлатой: та же виноватость и безнадежность, и так же втягивала в плечи голову, словно боялась кого-то и хотела умалиться до полного исчезновения.
– Можно к вам зайти? Позвольте? – оглядываясь, нет ли у нее за спиной кого она боится, проговорила Угодница.
Не задавая вопросов, В. впустил ее и закрыл дверь. Все, все повторялось, как с кудлатой. И даже разговор, предчувствовал он, должен повториться.
– Зачем вы приехали? – спросила Угодница. Страх и преданность были неразделимо смешаны в ее голосе. О, как она боялась прийти к нему – душа уходила в пятки! – но и не могла не прийти.
– Рассказывай, рассказывай, – ободрил ее В.
– Он позвонил, – как ступая с неимоверной высоты обрыва в разверзшуюся под ней пропасть, сказала Угодница.
– Он – кто? – В. не понял.
– Ну, он… с кем я. Он, – пряча глаза, объяснила Угодница. Она чувствовала себя предательницей по отношению к Сулле, и его анонимность помогала ей затушевать в себе это чувство.
– А-а! – протянул В., мгновенно все прозревая. – Это к вам на корт финансовый директор пришел и объявил, что видел меня?
– Да, да, точно. – Угодница обрадовалась, что избавлена от объяснения лишних подробностей, она бы вообще предпочла, чтобы В. догадался обо всем сам и ей бы не пришлось больше добавлять ни слова.
Но некоторых сведений В. от нее все же ждал.
– Кому он позвонил, знаешь?
– Он? Кому? – Угоднице казалось, что, оттягивая ответ, она так защищает Суллу, не предает его, а просто поддается напору обстоятельств.
– Тем двоим, которые приезжали, когда меня здесь не обнаружилось, так? – решил В. помочь Угоднице.
– Им, им, – снова обрадовавшись, подтвердила Угодница. – Им сказали, что мы с вами в ресторане сидели… и они к нам… они требовали, они так настоятельно требовали сообщить им, не позвонить было исключено!
– Исключено. Ну да. – В. все так же старался, чтобы на его вопросы о Сулле она могла отвечать со всею возможной короткостью. – Просто сообщил им, что я приехал, и все?
– И все, – отозвалась Угодница.
– Что же, спасибо, – поблагодарил ее В.
Ожидая около двери, когда В. откроет ее, она – уже совсем с другим лицом, чем пришла, уже вся та, кобылка, – проговорила, блестя глазами и будто невидимо постукивая копытцем, – не удержалась, так и рвалось из нее:
– Но он, вы знаете, должен был позвонить. Он не мог по-другому. Он на такой должности…
Надо же, это же надо! И тут все повторялось, как с кудлатой: он еще должен был посочувствовать ему, посострадать!
– А что сказали ему они, ты знаешь? – не открывая двери, спросил В. Угодницу. И раньше ему хотелось задать ей этот вопрос, нестерпимо хотелось, – да утерпел. Жалко ее было, и жалость перемогла. Но что же сдерживать себя, не спрашивать после этого предложения посочувствовать Сулле!
Что сотворилось с Угодницей от его вопроса! Куда во мгновение ока делась звонкая кобылка. Ей было что ответить ему, она опасалась этого его вопроса, полагала, что он уже минул ее, – но нет, не минул, оказывается.
– Что они ему сказали? – понукнул ее В.
Что было делать, она была ему признательна – она не чувствовала себя вправе не ответить.
– Они поблагодарили его.
– Что? – недоуменно переспросил В.
– Поблагодарили его, – повторила Угодница.
Вон что она скрывала, вон чего совестилась: их благодарности ему! В. засмеялся.
– Пусть тебе, милая, будет утешением, что он не единственный, заслуживший их благодарность. Спасибо тебе, – открыл он ей наконец дверь.
Оставшись один, В. вернулся в гостиную, окинул ее взглядом, словно это было так важно – запечатлеть в себе ее мертво-меблированный образ, созданный равнодушной рукой безымянного дизайнера, прошел в столовую, оглядел ее, поднялся наверх, заглянул в обе спальни, в ванную и снова спустился вниз. Чемодан, торча вытянутой ручкой, стоял посередине прихожей все на том же месте, куда его поставил таджик. В. взялся за ручку, чтобы отвезти чемодан в гостиную, и отпустил, лишь вбил ручку вниз. На самом деле ему было все равно, где стоит чемодан. Он ждал Голиафа. В каком облике должен был Голиаф явиться на этот раз?
В. решил, что следует поесть. Он прошел на кухню, открыл холодильник. Взгляд пошарил по полкам. Еды было еще достаточно, можно выбирать – не одно, так другое. Но, странное дело, есть, оказывается, не хотелось. Он даже чувствовал непонятное отвращение к еде.
В. захлопнул холодильник и вышел на веранду. Снял со своего места на клюве сказочной бронзовой птицы ключи, отомкнул замки и выступил из искусственной кондиционированной прохлады на крыльцо – в жар открытого воздуха, тотчас сжавший тело тесным раскаленным объятием.
Газон между особняками и лесом был усеян серебристыми зонтиками водяных фонтанчиков – солнце садилось, капли уже не могли сфокусировать его лучи, как линза, обжигая траву, и кто-то, отвечавший на базе за поддержание природы вокруг в целительном для глаза виде, с тщанием справлял свои обязанности. Гравий знакомо убегающей в лес дорожки хрупал под ногами с таким кротким уютным звуком, что, казалось, дорожка соскучилась по подошвам твоих туфель и теперь сообщает на каждый шаг, как она рада, как довольна, как рада…
Две матронистого вида дамы, надо думать, чьи-то супруги, одна держа под согнутую руку другую, выступили из играющей тенями лесной сени на свет и, увидев В., остолбенело воззрились на него, чтобы в конце концов, через непродолжительный промежуток времени, остолбенеть вполне натурально. И так они стояли, замкнувшись на нем взглядом подобно компасной стрелке на магните, пока он молча не прошагал мимо них.
Уже когда В. зашел в лес, на дорожке впереди возник на велосипеде тот самый подросток в расстегнутой длиннополой рубахе, которого он видел, направляясь в сопровождении таджика со стоянки к своему особняку. Только теперь велосипедист был в компании велосипедистки – такого же подростка, как сам, – и если у него была длиннополая рубаха, то у нее длинные распущенные рыжие волосы, ехали медленно друг подле друга, упоенно токовали, ничего не замечая вокруг себя. В. соступил на траву, давая им проехать. Длиннополый, подъезжая, взглянул на него, короткая реплика спутнице – и взгляд длинноволосой сделался ошалелым. Руль у нее в руках завихлялся, велосипед завилял. Она бы упала, если бы успевший подскочить В. не подхватил ее.
– Не трогайте меня! Не прикасайтесь! Оставьте меня! – тотчас забилась в его руках, завопила юная велосипедистка. – Оставьте! Оставьте!
В. отпустил ее, она встала ногами на дорожку и тут же оттолкнулась от нее, нажала что было мочи на педаль, на другую, понеслась прочь, наращивая скорость. Чего наслушалась она о В., чтобы так испугаться?
Послышавшиеся удары мяча о ракетку – словно через равные промежутки времени лопались с твердо-глухим звуком некие гигантские семена – заставили В. снова соступить с дорожки. Он не хотел больше сталкиваться ни с Угодницей, ни с финансовым директором, ни тем более с Суллой.
Продираясь сквозь кустарниковые заросли, В. углублялся в лес все дальше, дальше, стук мяча перестал доноситься до слуха, и вдруг сквозь лиственно-хвойную ажурную темно-зеленую вязь просквозило беломраморное свечение. И тотчас В. стала ясна неосознаваемая до этого мига, но влекшая к себе с силой магнита, притягивающего железо, конечная цель казавшегося бессмысленным променада. Туда он шел, в ротонду. Где было и встречать Голиафа, как не там.
Ротонда, как обычно, была пуста. В. ступил в нее, пересек – божье творение озера тусклым металлическим зеркалом в теряющей детали резьбы черно-зеленой оправе вечерних берегов лежало внизу и словно бы манило к себе, звало испытать свою воду его ступнями. Ни одна лодка не выщербливала водного зеркала, ни один катер не морщил его тусклого металла, ни одна яхта не оживляла белым треугольником паруса. Казалось, озеро замерло в ожидании, изготовило себя к событию, что должно произойти на его лоне, и не желает до того знать никакой человеческой суеты, никаких человеческих страстей и алканий. В. повернулся спиной к озеру и опустился на идущую по периметру ротонды разогретую дневным жаром деревянную скамью. Лицом к входу, прямо напротив него.
Сколько он так просидел? Может быть, десять минут, а может быть, час – В. не мог бы сказать. День, во всяком случае, еще не угас. Хрупающий звук множества спешащих по гравийной дорожке шагов достиг слуха В. раньше, чем он увидел тех, кто производил этот звук. Впрочем, "множества" – это было бесстыдное преувеличение слуха: четверо их всего было – немало, конечно, но не толпа. Стаю возглавлял бородач, остальные незнакомые. Но тоже все молодые, и с тем же яростным воодушевлением в глазах, что горело в мглисто-ледяных глазах бородача.
– Ты что, чмо, – врываясь в ротонду, севшим медленным голосом процедил бородатый, – заставляешь бегать за собой? Сказали, ты в психушке ждешь – тебя там не ночевало. Сюда к тебе, семь верст киселя хлебать, переться пришлось. Тебя жить не учили? А ну, поучи его, – кинул он взгляд на одного из своей своры, мигом рассыпавшейся по всей ротонде.
Удар в печень под ребра был такой, что все внутренности прыгнули к горлу и воздух встал колом – ни выдохнуть, ни вдохнуть. Инстинктивно руки В. согнулись в локтях, защищая тело от новых ударов, но следующий был нанесен в лицо. В носу хряснуло, стало горячо, из обеих ноздрей обильно потекло – на губы, заливаясь в рот, на подбородок, закапало на пол.
Должно быть, бивший получил команду остановиться, потому что новых ударов не последовало.
– Что? – донесся до В. медленно-лютый голос бородатого. Из невероятной дали донесся, Бог знает откуда. – Начал что-то соображать? Нет – придется продолжить учебу.
В., зажимая нос платком, закидывая голову назад, слепо помахал рукой: довольно, довольно! Говорить он еще не мог – воздух лишь начал жидкой струйкой проникать в легкие, и рот был полон крови. Когда же наконец, сплюнув перед собой на пол и продышавшись, он смог заговорить, то из него изошло:
– Что вам от меня нужно?
Безобразно тяжело было выдавить из себя эти слова, носоглотка хлюпала и клокотала – сломан был нос, никаких сомнений!
– Дурака не валяй, – услышал В. голос, который не принадлежал бородачу и явно не мог принадлежать никому из его братии. Доброжелательность и добросердечие были в этом голосе, сочувственная теплота. В. повел вокруг себя полузрячим взглядом – о, новое лицо появилось в ротонде! И разительно же отличался этот человек от братии бородача. Он был и не юн – основательно в возрасте, – и даже как бы с патиной интеллигентности в облике, которую усиливали тонкой оправы золотые очки, грузное его тело обтекал тонкой выделки бело-зеленоватый льняной костюм, в котором, казалось, должно было быть прохладно и в такое пекло. Вот только крупные платиновые перстни на пальцах свидетельствовали о его родстве со сворой бородача. – Адрес. Где? – своим доброжелательным сочувственным голосом вопросил человек с перстнями. – Говори. Давай.
В. проглотил кровь, что накопилась во рту. Промокнул нос платком еще раз. Несомненно, этот с перстнями был не просто в родстве со сворой бородача, а ее полновластным хозяином.
– Что твои пацаны так себя ведут, – сказал В. – Бьют ниже пояса. Нос мне сломали.
– А не залупайся, – с благодушным порицанием ответствовал человек с перстнями. – Скажи – и все, какие к тебе претензии. Они славные ребята. К лучшему в городе хирургу тебя отвезут. В карман ему сунут – починят тебе нос, лучше прежнего будет. Что нос. Пустяк какой. Жизнь – вот ценность.
Его братки увещевали кулаками, он словом. В дивном же образе явился В. Голиаф! Как схватиться с ним, обойдясь без Давидовой хитрости?
Но до того, как вступить с ним в схватку, Давиду хотелось получить от Голиафа ответы на некоторые вопросы.
– А где же эти, что сообщили вам, где меня искать? – спросил В. человека с перстнями.
– Кто сообщил? – Откровенной фальшью было недоумение человека с перстнями.
– Те, кто сообщил, – подчеркнуто повторил В., показывая, что не согласен принимать правила его игры.
Человек с перстнями, стоя над В. и пристально глядя на него, повел плечами, как если бы ему неожиданно стало невыносимо жарко в его прохладном костюме.
– Тебе не все равно? – проговорил он затем. Доброжелательности и теплоты в его голосе не было.
– Не все равно, – сказал В.
– Ну, так пусть тебе будет все равно. – Сокрушительнее, чем у бородача, звучал голос человека в перстнях, с беспощадной свирепой лютостью.
– Так ведь и они знают, где он, тот, кто вам нужен.
Сизощекий с младенческолицым в это мгновение будто материализовались в ротонде и с горячим негодованием обушились на В., опровергая его, но что ему было до того, – разве же он сказал неправду?
– Откуда они знают? – после короткого молчания уронил человек в перстнях.
– По своим каналам. – И это тоже было полной правдой.
На этот раз молчание человека в перстнях длилось намного дольше. Голиаф оценивал возможность опасности, исходящей от добычи. И решил, что от этой добычи опасность невелика.
– Ну, они не скажут, а ты должен. – Голиаф шагнул навстречу Давиду; устрашающе сверкали доспехи, сиял смертельными жалами лезвий вознесенный над головой меч.
Невозможно было уклоняться от схватки дальше.
– Должен, да? – произнес В. – Хорошо. Спустимся к озеру.
– Это чего вдруг? – позволил себе подать голос бородач. – Зачем?
– Надо, – коротко отозвался В.
– Ладно, раз надо, – дозволяющее глянул человек в перстнях на бородача.
Первый удар меча был отбит, от второго В. надеялся уклониться.
Было, впрочем, мгновение, когда уже подходили к воде, ему показалось – задуманному не получиться: братки шли рядом, окружая его, как конвой, не ступить свободно ни влево, ни вправо. Но удивительно! Стоило подойти вплотную к воде, их всех словно отмело от нее, и В. оказался с ее тусклой зеркальной гладью один на один. Он оглянулся на стаю – их как бы отжимало от воды, они могли ступить ближе к ее урезу и не ступали.
– Ну?! – процедил бородач, предпринимая попытку приблизиться к В., но, словно передумав, тут же отступая на прежнее место. – Дальше что?
В. не счел нужным ответить ему. Они подошли к озеру за причалом, где берегу возвращалась его естественная земляная природа, сделай простой, обычный шаг по мягко пружинящему укатанному песку – и вот она, вода, В. и сделал этот шаг. И второй, и третий, и следущий… все убыстряя и убыстряя свое движение.
– Куда?! – рванулся за ним бородач. – Стой! – И вся стая рванулась тоже, взбив в воздух гулкие фонтаны брызг.
Но они проваливались в воду и вынуждены были идти по дну, преодолевая растущее сопротивление, а дно уходило вниз, и все круче, круче, они оставливались один за другим – кто зайдя до паха, кто по пояс, – а В. шел по поверхности, не испытывая никакого сопротивления, и удалялся от берега все дальше, дальше.
– Взять его! – Куда в один миг делась патина интеллигентности человека в перстнях. Звериным рыком изошел из него этот приказ.
– Стой! Падла, стой! – проорал бородатый. Это он зашел по пояс и сейчас рванул к берегу, стащил с себя рубаху, брюки, скинул сандалии и снова рванул в воду – только уже вплавь.
Другие следом за ним тоже выбирались на берег, раздевались и так же следом бросались в воду – плыть, догоняя В.
Двое были неплохими пловцами. Они достигли В. и попытались схватить его за ноги. Он не отбегал и не уворачивался. Ему было любопытно: что они могут сделать с ним из воды? Сначала одному, затем и другому удалось схватить его за щиколотки, они повисли на нем, раздирая ноги в стороны, и В. пришлось поспешить со своим освобождением: он наклонился, заломил на сомкнувшейся пясти палец одному, другому, и они с воплем отпустили его.
Остальные повернули к берегу, не доплыв до В.
В. сделал еще несколько десятков шагов к середине озера, остановился и огляделся. Солнце, видимо, опустилось за горизонт – золотая чеканка вокруг облаков исчезла, берега стремительно затушевывали детали своих панорам, через какое-то время сделается темно, наступит ночь… и что тогда?
Но, задавшись этим вопросом, В. тут же отстранил его от себя. Он был готов испить предназначенную ему чашу до дна. Заглянуть туда и увидеть – что там. В чем В. был абсолютно уверен, так в том, что огнестрельного оружия против него не употребят – иначе бы они уже это сделали. Он им требовался живым, и непременно. Пусть со сломанным носом, но с членораздельной речью.