Сара была рада, что примирение произошло так просто, но, видя, что буря миновала и что ее страхи были беспочвенны, совершенно по-женски допустила ту же самую ошибку:
– В воскресенье так в воскресенье, – сказала она, не поднимая головы. – Но только если в субботу не вернется Абель.
Тут она кокетливо подняла глаза, хоть сердце у нее сжалось от страха при мысли о новом взрыве ярости горячего любовника. Но в окне уже никого не было. Надув губки, она вернулась к работе.
В следующий раз она увидела Эрика только в воскресенье днем в церкви, когда в присутствии всех прихожан их имена были произнесены в третий раз, и он подошел к ней с видом человека, который наконец получил то, чего давно добивался. С одной стороны это было ей приятно, но с другой она почувствовала, что гордость ее ущемлена.
– Не торопитесь, мистер! – сказала она, оттолкнув его от себя под общее хихиканье остальных девушек. – Будьте добры, дождитесь следующего воскресенья… Вернее даже следующего понедельника! – добавила она, искоса взглянув на него. Все присутствующие девушки снова прыснули, а молодые люди грубо захохотали. Они подумали, что подобное обхождение заставило его побледнеть как полотно и отвернуться. Но Сара, которой было известно больше остальных, рассмеялась, потому что заметила в его глазах торжество, хоть лицо его словно свело судорогой.
Следующая неделя прошло спокойно, если не считать того, что Сару несколько раз охватывала необъяснимая тревога, а Эрик по ночам выходил на улицу и бродил вокруг своего дома, как призрак. Когда он замечал кого-нибудь рядом, то вел себя смирно, но потом шел в горы и оглашал склоны и ущелья безумным криком. Это его немного успокаивало, и он мог еще какое-то время держать себя в руках. Всю субботу он не выходил из дому. Соседи подумали, что парень, которому завтра предстояло жениться, наверное, просто слегка оробел, поэтому не стали беспокоить его визитами. Только один раз его спокойствие было нарушено. К нему зашел лодочник. Он сел на стул и, прежде чем заговорить, какое-то время сидел молча.
– Эрик, – наконец сказал он. – Вчера я был в Бристоле. Заказывал у канатчика новую веревку вместо той, что ты потерял ночью во время шторма. Там я встретил Майкла Хивенса, это тамошний продавец. Он рассказал мне, что Абель Бегенна примерно полторы недели назад прибыл на борту "Морской звезды" из Кантона и что он положил в Бристольский банк большую сумму денег на имя Сары Бегенна. Он сам об этом рассказал Майклу… И еще он сказал ему, что собирается на "Красотке Элис" добраться до Пенкастла. Держись, старина! – воскликнул он, потому что после этих слов Эрик застонал, закрыл лицо руками и склонил голову на колени. – Я знаю, он был тебе другом, но ему уже не поможешь. Должно быть, в ту страшную ночь он пошел на дно вместе с остальными. Я подумал, лучше уж я тебе об этом расскажу, чем до тебя дойдет это каким-то другим путем. Ты можешь подготовить Сару Трэфьюзис к этой ужасной новости. Они ведь когда-то дружили, а женщины всегда принимают такое близко к сердцу. Только сдается мне, не стоит рассказывать ей об этом в день свадьбы!
Лодочник поднялся и ушел, а Эрик так и остался сидеть, уткнувшись лицом в колени.
"Бедняга! – прошептал лодочник, выходя из дома Эрика. – Он так расстроился. Что поделать! Еще бы, они ведь когда-то были не разлей вода. К тому же Абель однажды спас ему жизнь!"
В тот же день около полудня дети, выйдя из школы, как обычно после короткого дня, стали расходиться по домам по дорогам, тянущимся в скалах вдоль береговой линии. Через какое-то время несколько ребятишек примчались в гавань, где несколько мужчин выгружали уголь из грузового кеча и целая толпа зевак наблюдала за их работой, и наперебой взволнованно закричали:
– На входе в гавань плавает дельфин! – кричал один. – Мы видели, как он выплыл из промоины! У него длинный хвост, и плыл он глубоко под водой!
– Никакой это не дельфин! – перекрикивал его другой. – Это тюлень, только с длинным хвостом. Он выплыл из пещеры!
Остальные дети кричали что-то свое, но все сходились в том, что это "нечто" выплыло из подводной пещеры и у него был длинный тонкий хвост, такой длинный, что они даже не смогли увидеть его конца. Последнее, правда, вызвало у мужчин дружный хохот, но, поскольку было очевидно, что на входе в гавань действительно что-то плавает, многие – молодые, старые, мужчины и женщины – отправились на другую сторону горы, чтобы посмотреть на невиданного доселе представителя морской фауны – длиннохвостого тюленя или дельфина. На море был прилив, дул легкий бриз, и по воде шла рябь, поэтому лишь изредка кому-нибудь удавалось рассмотреть что-нибудь на глубине. После длительного и напряженного всматривания одна женщина крикнула, что она увидела что-то большое, движущееся под водой. Сразу же все бросились к ней, но не успела собраться толпа, как волнение на воде стало таким сильным, что ничего определенного разобрать было уже нельзя. Когда женщину стали спрашивать, что она видела, последовал такой путаный и маловразумительный рассказ, что все решили, что у нее просто разыгралось воображение и ей все померещилось. Если бы не рассказы мальчишек, ее бы вообще не стали слушать. Женщина уже почти дошла до истерики, пытаясь убедить всех, что она видела "что-то похожее на свинью, у которой кишки вывалились наружу", но к ее словам серьезно отнесся только старый спасатель, который, впрочем, ничего не говорил, а только хмуро качал головой. До самого вечера, когда все уже разошлись, он всматривался в воду, но выражение его глаз означало лишь одно: разочарование.
На следующее утро Эрик проснулся рано, всю ночь он не сомкнул глаз и теперь обрадовался утреннему свету, когда можно было наконец встать и чем-нибудь заняться. Он побрился (бритву пришлось держать той рукой, которая не дрожала) и облачился в свадебный костюм. Лицо его осунулось, за несколько последних дней он словно постарел на годы, только в глазах по-прежнему светился дикий торжествующий огонь, и еще он беспрестанно твердил вполголоса: "Сегодня у меня свадьба! Теперь уже Абель не имеет на нее прав… Будь он хоть живой, хоть мертвый!.. хоть живой, хоть мертвый!" Он сел в свое любимое кресло и, уставившись в одну точку, стал дожидаться времени, когда нужно будет отправляться в церковь. С первым ударом церковного колокола он встал и вышел из дома, аккуратно закрыв за собой дверь. Бросив взгляд на реку, он увидел, что прилив закончился. В церкви он сел рядом с Сарой и ее матерью и крепко сжал руку невесты, будто боялся ее потерять. После службы Эрик и Сара поднялись со своих мест и священник объявил их мужем и женой перед полным залом прихожан, поскольку никто не захотел уходить. Эрик держался высокомерно. Когда свадебная церемония совершилась, Сара взяла мужа за руку и они вместе направились к выходу из церкви. Родителям присутствовавших мальчишек и девчонок пришлось крепко держать своих детей, потому что те порывались весело припустить вслед за молодоженами.
Дорога из церкви проходила прямо мимо заднего двора коттеджа Эрика, самый узкий ее отрезок был между его домом и домом его ближайшего соседа. Когда молодожены миновали этот участок, остальные прихожане, которые следовали за ними толпой, немного поотстав, услышали долгий душераздирающий вопль невесты. Все тут же бросились вперед и увидели, что она стоит на берегу с безумными глазами и дрожащей рукой показывает на обмелевшее русло реки прямо напротив двери в дом Эрика Сансона.
Вода, уйдя с отливом, оставила на этом месте бездыханное тело Абеля Бегенны. Веревка, которая была обмотана вокруг талии, свободным концом зацепилась за причальный столб и удержала его на этом месте. Локоть правой руки угодил между камнями, так что рука его как будто была протянута к Саре, и мокрые скрюченные пальцы словно готовились впиться в ее ладонь.
Все, что случилось после, для Сары Сансон навсегда осталось в тумане. Когда она пыталась вспомнить, что произошло после того, как она увидела тело, в ушах у нее начинало гудеть, а в глазах темнело. Единственное, что она запомнила, и запомнила на всю жизнь, это тяжелое дыхание Эрика, который сделался бледнее самого утопленника, и его тихие слова:
– Помощь дьявола! Вот его вера! Вот его цена!
Крысиные похороны
Если выехать из Парижа по Орлеанской дороге, пересечь Энсент и свернуть направо, то окажешься в диком и довольно неприятном месте. И слева, и справа, и спереди, и сзади, куда ни посмотри, со всех сторон здесь высятся огромные кучи мусора и отбросов, которые собирались в этом месте столетиями.
У Парижа, как у любого города, кроме дневной жизни есть еще и ночная жизнь, и если какой-нибудь праздный путешественник, возвращаясь поздно вечером в свой отель на Рю-де-Риволи или Рю-Сен-Онорэ, или же выходя из него рано утром, окажется неподалеку от Монружа (если ему еще не случилось побывать там до того), он сможет легко догадаться о предназначении огромных фургонов, похожих на паровые котлы на колесах, которыми уставлены все дороги.
В каждом городе существуют специальные службы, созданные для того, чтобы обеспечить его конкретные потребности и решать определенные городские задачи. Для Парижа одним из самых значимых вопросов является уборка мусора. Ранним утром (а Париж просыпается очень рано) на большинстве улиц, почти в каждом дворе, чуть ли не у каждого дома можно увидеть большие деревянные ящики, такие, которые иногда еще встречаются и в американских городах, даже в некоторых районах Нью-Йорка. В них жильцы окрестных домов и владельцы ночлежек сбрасывают накопившийся за предыдущий день мусор. Вокруг этих ящиков собираются грязные опустившиеся мужчины и женщины с голодными глазами, все имущество которых состоит из поношенного мешка или корзины, переброшенной на веревке через плечо, и рогатины, которой они роются в мусоре, внимательно изучая каждую мелочь. С ловкостью китайца, орудующего деревянными палочками, этими рогатинами они подхватывают и опускают в мешки и корзины все, что, по их мнению, может представлять ценность. Перерыв один ящик, они направляются к следующему, и так без конца.
Париж – город, не терпящий разрозненности, все здесь стремится к единоначалию, или, выражаясь современным языком, к централизации, а централизация всегда тесно связана с классификацией. В давние времена, когда централизация находилась на стадии становления, классификация уже существовала в виде разбиения на группы и группирования самих групп всего сходного или имеющего аналогичные признаки, в результате чего и возникало нечто общее, единое для всех, или, другими словами, центральная точка. В результате мы видим бесчисленное множество длинных, бесконечно разветвляющихся щупалец, в центре которых находится гигантская голова, наделенная всеобъемлющим мозгом, внимательными глазами, замечающими любую мелочь, чуткими ушами и ненасытной всепожирающей пастью.
Другие города также похожи на различных птиц, зверей или рыб, но только тех, которые наделены обычным аппетитом и желудком. И только Париж сравнивают со спрутом. Являясь продуктом централизации, доведенной до абсурда, именно своим чревом он больше всего напоминает это адское создание.
Те туристы, которые приезжают в Париж лишь затем, чтобы посетить местные рестораны и достопримечательности, проводят здесь три дня и потом несказанно удивляются, как это обед, который в Лондоне стоил бы около шести шиллингов, в кафе дворца Пале-Рояль обходится всего в три франка. Они бы не так удивлялись, если бы приняли во внимание законы классификации, на которых зиждется вся жизнь Парижа, им бы пришлось смириться с тем, благодаря чему город и заполонили разного рода оборванцы и нищие.
Париж в 1850 году был совсем не таким, каким он является сегодня, а те, кто видел этот город во времена Наполеона и барона Османна, вряд ли могли себе представить, как выглядела столица за сорок пять лет до того.
Однако к тем вещам, которые за все это время совершенно не изменились, относятся городские районы, в которых собирается мусор. Все мусорные кучи в мире выглядят одинаково, во всех странах и во все времена. Родовое сходство свалок идеально, так что путешественник, который забредет в окрестности Монружа, может без труда представить себе, что оказался в 1850-м.
В этом году мне пришлось надолго приехать в Париж. Я был сильно влюблен в одну молодую леди, которая, хоть и отвечала мне взаимностью, не смела ослушаться воли родителей, которые запретили ей не только встречаться, но даже переписываться со мной в течение года. Мне и самому приходилось соблюдать поставленные ими условия, рассчитывая через год получить их согласие на свадьбу. Я дал слово ровно на год покинуть страну и не писать любимой до окончания установленного срока.
Разумеется, мне казалось, что время тянется мучительно медленно. Рядом со мной не было никого из родных и друзей, с кем бы я мог поговорить об Элис, и никто из ее семьи, к сожалению, не обладал достаточным душевным благородством, чтобы хоть изредка сообщать мне о ее здоровье и благополучии. Шесть месяцев я провел в скитаниях по Европе. Но жизнь на колесах успокоения не принесла, поэтому я решил остановиться в Париже. Там, по крайней мере, я буду находиться в достаточной близости к Лондону на тот случай, если вдруг паче чаяния меня призовут вернуться раньше намеченного срока. Воистину, несбывшиеся надежды повергают в уныние, и я был лучшим тому подтверждением, поскольку в придачу к не оставлявшему меня ни на секунду желанию взглянуть хоть раз на милое мне лицо меня постоянно тяготило предчувствие, что какое-то происшествие помешает мне в назначенное время предстать перед Элис, доказывая этим, что за весь длительный испытательный срок я не потерял веру в ее верность и свою любовь. Поэтому все рискованные затеи, до которых я был большой охотник, приносили мне удовольствие вдвое большее, чем обычно, ведь мне было что терять.
Как любой турист, я объездил все самые интересные достопримечательности в течение первого месяца пребывания в Париже, так что второй месяц я посвятил поиску увеселений в других местах. После нескольких поездок в популярные среди путешественников пригороды я начал осознавать, что здесь существует и terra incognita, о которой не пишут в путеводителях, дикие, малозаселенные места между известными всему миру предместьями. Постепенно я пришел к выводу, что мне стоит как-то упорядочить свои исследования, и стал каждый день начинать свой путь с того места, на котором остановился вчера.
Со временем странствия привели меня в окрестности Монружа. Я обнаружил, что здесь заканчиваются исследованные территории, и начинаются земли столь же мало изученные, как и те места, в которых берет начало Белый Нил. Итак, я решил всесторонне изучить жизнь оборванцев, населяющих эти кварталы, их среду обитания, поведение и привычки.
Надо сказать, что задача, которую я поставил перед собой, не относилась к разряду приятных занятий, к тому же была трудна и напрочь лишена надежды на какое-либо вознаграждение. Однако, вопреки здравому рассудку, во мне разгорелось упрямое любопытство. Я приступил к исследованиям с энергией большей, чем когда брался за что-либо, сулившее явную выгоду или пользу.
Однажды в самом конце сентября, когда уже перевалило за полдень, я вошел в святая святых этого города праха. Было заметно, что здесь собирались обитатели окружающих свалок, поскольку в горах мусора у дороги стала наблюдаться определенная упорядоченность. Я шел между этих куч, которые напоминали часовых, охранявших вход, намереваясь проникнуть в самое сердце страны нищих.
По дороге мне показалось, что из-за мусорных навалов за мной наблюдают, то исчезая, то появляясь вновь, какие-то тени. Район этот напоминал Швейцарские Альпы в миниатюре, поэтому уже очень скоро начало дороги скрылось за одним из бесчисленных поворотов.
Наконец я вышел к месту, которое походило на городок или коммуну бедняков. Здесь было много лачуг или, скорее, хибар, таких, которые нередко можно увидеть в районе Адлановых болот: невзрачные строения с плетеными стенами, залепленными грязью, и грубыми крышами, сделанными из соломы, найденной рядом с конюшнями… Приличный человек ни за что на свете не согласился бы зайти в один из таких домов. Даже на акварели они могли бы выглядеть живописно только в том случае, если бы автор решил приукрасить природу. В самой глубине стояло сооружение (у меня язык не поворачивается назвать это домом) такого странного вида, которого мне еще видеть не приходилось. Неимоверных размеров старинный шкаф, очевидно, стоявший когда-то в будуаре какой-нибудь дамы, жившей во времена Карла Седьмого или Генриха Второго, был превращен в жилое помещение. Двери его были распахнуты, открывая взору все домашнее хозяйство. Одна половина шкафа представляла собой некое подобие гостиной примерно четыре на шесть футов, в которой над жаровней с углем сидели, потягивая трубки, не меньше шести старых солдат в сильно потрепанной, заношенной до дыр военной форме эпохи Первой республики. Выглядели они как натуральные mauvais sujet. Затуманенные глаза и приоткрытые рты выдавали в них пленников абсента, в общем, вид у них был изможденный и помятый, только глаза были жестокими, как бывает после попойки. Вторая половина шкафа, очевидно, сохранила свой первоначальный вид, только глубина полок, которых здесь было шесть, была уменьшена наполовину, и на каждой полке из тряпок и соломы было оборудовано место для лежания. Все шестеро обитателей этого колоритного пристанища проводили меня заинтересованными взглядами, когда я прошел мимо их жилища, не останавливаясь. Отойдя на приличное расстояние, я все же обернулся и увидел, что они о чем-то шепчутся, вплотную сдвинув лбы. Мне это совсем не понравилось, поскольку места здесь были пустынные, а вид этих людей совершенно не внушал доверия. Однако я решил, что при дневном свете они вряд ли решатся напасть на меня, поэтому пошел своей дорогой, углубляясь в самое сердце этой пустыни. Тропа была такой извилистой, что я, миновав несколько крутых поворотов, совершенно потерял ориентацию, и даже компас мне не помогал определить, в каком направлении я движусь.
Через какое-то время я, зайдя за очередной поворот, натолкнулся на большую кучу соломы, на которой сидел старый солдат в изношенном мундире.
"Надо же, – подумал я. – Армия Первой республики тут неплохо представлена!"