– Не обижайся Анатолий. Мы с тобой всегда все делили. Детям нужно больше.
Из маленькой бутылочки налила всем по капельке водки.
Подошла к стене, сняла фотографии сына и мужа. Поставила их у тарелочек. Фотографию дочери не брала. Где она сейчас?
Молча присела на краешек стула. Ненадолго задумалась. Но скоро засобиралась.
– Красный флаг! Нужно вывесить красный флаг! Сегодня праздник! Кусок красной материи, которой она называла флагом, старушке подарили в местном ЖЭКе. Раньше это была скатерть. Замусоленная, вылинявшая, с дырками от сигаретного пепла – она портила вид просторному кабинету начальника, недавно отремонтированному "евроремонтом". Ее хотели выкинуть, а тут к стати подвернулась Лариса Даниловна. Вернее и не подарили – то, а "попросили" помыть полы в кабинете, коридоре. Затем убрать туалетную комнату. Как могла все сделала.
Секретарша всю скатерть не дала. Разорвала на два куска. Больший взяла себе – в хозяйстве все пригодится, меньший отдала старушке.
Из него-то Лариса Даниловна и сделала целых два флага. Обметывала вручную. Швейную машинку "Зингер" пару лет как обменяла на крупу. Дали целых десять килограммов! Просила еще, но сказали, что дороже она не стоит. И на том спасибо! Крупа‑то еще осталась. Если понемногу добавлять в суп, очень вкусно получается.
Флагов хватит на этот и следующий год. Грустно усмехнулась:
– На всю оставшуюся жизнь.
Флаги долго не висят. Сначала она не следила за ними. Вставляла в флагшток и почти сразу уходила. Уходила с тихой радостью, нахлынувшими воспоминаниями, счастливой улыбкой, которая так редко освещала ее лицо.
Но как-то раз, ее позвали в гости. На первый этаж. Стояли пасмурные дни. Часто шел дождь. Дождь шел и в тот день. Но когда она спускалась по лестнице со скромным гостинцем к столу, вдруг выглянуло солнце. Ласковое, теплое. Ей захотелось на минутку выйти на улицу. Когда открыла дверь подъезда, то сразу увидала флаг. Ее красный флаг. Он валялся в грязи. Полускомканый, с поломанным древком. Ее обметочки не выдержали тяжелых ног – все распустились. Лишь по углам, где она делала узелки, материал не разошелся.
В гости она не пошла. Тихо плакала в своей маленькой квартире, сидя на кровати.
После этого она следит за флагом. Как повесит, долго стоит на крыльце. Под холодным ноябрьским ветром, под зонтом, когда идет дождь.
Стоит до тех пор, пока не перестает чувствовать ног от холода. Потом уходит.
Флаг срывают после ее ухода. Иногда бросают ей под дверь. Но об этом она узнает только на следующий день. Когда праздник окончился. Когда все-живые и мертвые были с ней за столом.
Сегодня снова, как и в тот день идет дождь. То прекращается, то начинается. Говорят у природы нет плохой погоды. Оно конечно так.
Ей, природе видней. Но старому человеку нужно больше солнца, больше тепла. Особенно сейчас, когда кровь уже не греет, когда тебя никто не обнимет за плечи и хоть на секунду согреет сыновним теплом, или хотя бы по стариковски окликнет:
– Ты жива еще старушка! Готовь завтрак!
Ничего больше нет. Есть только одинокая старость и холодный ноябрьский дождь.
Дождь прекратился. На минутку выглянуло солнце, но тут же вновь потемнело. Сильный порыв ветра сбросил с каштана последние листки.
Снова посветлело, но солнцу не удалось прорваться сквозь плотные облака.
Хорошая, уходящая погода борется с приходящей плохой. Как будто ее хорошая, но уходящая жизнь борется с приходящей плохой.
Лариса Даниловна подвязала на поясницу старый пуховый платок. Накинула демисезонное пальто, одела галоши. Открыла дверь. Опираясь на палочку тяжело потащила вниз по лестнице самодельную лесенку и привязанный к ней красный флаг.
Дом старый. Ступеньки на лестнице деревянные, крутые. Идти тяжело. Лесенка поначалу не очень тяжелая, стала как чугунная. Спускаться вниз и держать ее на весу не было сил. Лесенка гулко стучала, ударяясь о каждую ступеньку.
С третьего этажа, обгоняя ее, сбежали вниз внуки соседки.
Хорошие мальчики. Поздоровались. Старший – Леня, на ходу поздравил ее. Старший что-то сказал младшему. Засмеялись, побежали дальше.
Когда спустилась на второй, как могла подтянула к себе лесенку, стараясь не стучать. В 17 – ой живет Мальвина. Жена риелтора, или как их там. Очень злая и скандальная. Бывает по вечерам на весь подъезд орет на мужа. Квартира у них маленькая! Всего то 60 метров. А ведь их трое!
Лесенку не удержала. Она стукнула о пол возле самой двери.
Как нехорошо. Теперь крику – то не оберешься.
Дверь 17‑ой тут же распахнулась. На пороге во всем своем великолепии предстала Мальвина. Высокая молодая блондинка в коротком импортном халате.
– Тебе что не понятно, старая дура! Я же тебя предупреждала: еще раз стукнешь возле моей двери, так я тебе стукну твоей палкой по балде.
Но из квартиры Мальвину позвали. Мальвина покрутила у виска пальцем, злобно процедила: "Сумасшедшая идиотка", и захлопнула дверь.
– Фу, пронесло!
Дальше спускаться стало легче. Наверно от испугу. Или от того что 17‑ую уже прошла? Вот и дверь подъезда. Тяжелая, старая, как и весь дом. И кто только не входил через нее. Говорят в 18 – ом какой-то штаб был в доме. Может генералы заходили. Или комиссары. Тяжелая дверь, плохо стала открываться.
Напружившись, подклинив дверь лесенкой, с трудом протиснулась на улицу. Дождя не было. Скинув палочкой с крыльца опавшие листья, пристроила лесенку к стене возле флагштока. Обождала минут пять – может, кто поможет. Но улица была пуста. Одну за другой преодолела ступеньки. Ручкой палочки зацепилась за флагшток, чтоб не упасть, медленно, осторожно вставила флаг. Также медленно спустилась.
На улице глубокая осень. А все-таки как хорошо. И солнце, наконец пробилось. И голуби, воркуя, слетели на асфальт. И вот мужчина прошел такой нарядный. Ведь сегодня праздник. Люди помнят. И флаг ее не сорвут!
Подниматься обратно было совсем не тяжело. И возле 17‑ой лестничка не стукнула. И солнце светило сквозь стекла подъезда. И музыка у кого-то играла.
Чайник она все же закипят ила. Сделала себе насколько можно из чайной пыли на дне пакетика крепкий чай. Свою капельку водки на этот раз решила не сливать обратно после уборки праздничного стола, но выпить всю до дна! Даст бог доживет до следующего года, тогда достанет еще.
Со своими близкими она чокнулась. Она всех помнит и любит.
И будет помнить, и любить всегда. И на следующий праздник все опять будут с ней за праздничным столом.
Комната посветлела. Ей стало совсем тепло. И так хорошо. Чай выпила с половинкой конфетки. Такой сладкий и вкусный.
Потом прилегла на постель. Прикрыла глаза. Казалось, вот сейчас ее позовут родные и все вместе пойдут на парад. Сегодня же праздник! И красный флаг ее развевается у дома. И все в доме знают, что сегодня праздник. Счастья и здоровья всем!
Впервые за долгие дни и ночи она уснула по настоящему.
Ей снилось что-то хорошее, доброе, ласковое. Она была человеком с крыльями. Перелетала с места на место. Как во снах далекой молодости. Летала вместе с Анатолием, который отставал от нее, поддерживая их маленького сына Мишутку. Везде внизу ходили нарядные люди, было много оркестров. Вокруг играла музыка. В парках расставлены столы. На них много вкусной еды. И совсем бесплатно. Ешь – не хочу. И вокруг флаги. Красные флаги.
Ее красный флаг не висел на доме. Мальвина стояла за дверью, когда она поднималась наверх. Ждала пока старушка зайдет в квартиру. Вместе с мужем риэлтором флагшток отодрали от стены, выбросили в мусорный контейнер. Флаг испачкали грязью. Потом Мальвина поднялась на третий этаж, бросила флаг под двери Ларисе Даниловне и злобно прошипела: – Живи сама в своем СССР вместе со своими покойниками.
Вера Кондратьевна
Мне тогда было немного за двадцать. Только что закончил институт. Еще не женат. Недавно устроился мастером на производство. Долгожданное завершение трудового дня. Встреча с друзьями в небольшом кафе возле парка и кинотеатра. Как всегда разговоры ни о чем: кто кого встретил, с кем поругался, какой подруге назначил свидание.
За пятью – семью столиками собирались несколько компаний. По интересам, по единому месту работы или по месту проживания.
Табачный дым исподтишка. Шумные выкрики. Иногда ссоры. Но в основном веселое времяпровождение.
Положа руку на сердце, кафе это заведение можно было назвать с натяжкой. Сварной металлический каркас, обложенный древесностружечными плитами. Летом жара, открытые окна и двери. Зимой мороз и холодные сиденья. Проходной двор. Но в очень удобном месте – рядом парк, стадион, кинотеатр, городской рынок.
Молодые мамы, перед началом дневного сеанса обязательно заводили сюда своих малышей купить конфетку, стакан сока. Папы, среднего возраста – выпить бутылочку пива до начала фильма. Пожилые колхозники с села, после окончания базарных дел – съесть пирожок или колбасу из кармана. Молодые люди, после завершения трудового дня – встретить друзей, выпить пиво и принесенную с собой водку. Словом всем нужное заведение.
Завсегдатаем кафе была пожилая женщина. На вид лет шестидесяти. Пьющая. Неухоженная. В старом сером плаще с растрепанными седыми волосами. Она не садилась со всеми за стол. Если было свободное место – сидела сама. Поднималась когда в кафе заходила шумная компания. Подходила к стойке. Заказывала очередные сто грамм. Выпивала и выходила на улицу. Стояла неподалеку. Ждала, когда освободится место за столом. Долго ждала. О чем – то в пол голоса говорила сама с собой. Курила, если были свои сигареты. Просила дать закурить, когда их не было. Просто стояла. И было ли то солнце или дождь, казалось, ей нет никакого дела до того, что творится вокруг. Глядя через стекло на эту несчастную женщину, возникало какое – то непонятно чувство. Нет, не брезгливости, и не жалости. А чего – то такого, будто бы вы что – то должны этому человеку.
Вера Кондратьевна – так звали ее.
Так было и в тот день. Просто стояла, укрывшись от едкого дождя в арке кинотеатра в ожидании освободившегося места в кафе.
Неподалеку от кафе находилось медучилище. Часто вечерами, толи с дополнительных занятий, толи после практики, шумной толпой, мимо окон проходили молодые студенточки. Завсегдатаи кафе об этом знали и в ожидании этого момента таращились в окна.
Студенточки в кафе не заходили. Хотя, вероятно такое желание было. Выпить чашечку кофе, съесть трубочку с кремом или просто выпить лимонаду. Никто не рисковал нарваться на комплимент.
Так было и в тот день.
За окном послышался девичий смех и очень многим сразу захотелось на перекур. Возле меня освободились все места. Я некурящий да и пиво не допил, потому остался.
Ребята, вышедшие на улицу, пытались заговорить с проходящими мимо девушками. Слышался смех. Кого – то хватали за руку. Девушки крутили пальцем у виска. Повизгивали.
Двух остановили. Но ненадолго. Словом, как и всегда – безрезультатно для парней.
Небольшой пятачок перед окнами опустел. Девчонки погрузились в автобус на остановке, ребята ушли в туалет освобождаться от пива. Настала тишина.
Можно я тут присяду молодой человек?
Увлеченный событиями за окном, я и не заметил подошедшую ко мне женщину. Эта была та самая, которая стояла на улице. В сером болоньевом плаще. Такие давно вышли из моды. Когда – то в 60‑х они стоили целое состояние. Теперь же их носили только пожилые люди или с достатком на черте бедности.
– А вас не стесню. Посижу немного и пойду. Вера Кондратьевна – зовут меня. Я ненадолго, пока те не вернутся. Я сейчас, возьму себе сто грамм.
Разламывая кусок хлеба, вынутого из кармана, женщина отпила пол стопки. Обвела взглядом помещение.
Одна пьянь болотная, – тихо произнесла она.
Ты сюда часто не ходи. Станешь таким же как они. Посмотри на себя – вроде нормальный. Я тоже когда – то была. Молодая, красивая. Хлопцы за мной бегали. Вера, Верочка! Какие у тебя глаза и волосы! У меня были густые волосы.
А потом была война. Я воевала. Смотри.
Женщина распахнула старый потертый плащ, а под ним на выцветшей кофте два ордена – Красной звезды. Медаль "За отвагу" и еще какие – то, которые я не успел разглядеть.
– А эти придурки не верят. Говорят, нашла или украла. Не украла я, у меня документы. Я всю войну прошла. С сорок первого по сорок пятый.
– Возьми мне пива. Я тебе все расскажу.
– На фронт я попала не сразу. Тогда, весной 1941 – го, я перешла на последний курс мединститута. Нам дали месяц отдыха и всех направили на практику. Я попала в небольшой городок на Южном Буге в фельдшерский пункт.
Меня, как будущего врача, временно назначили заведующей. Фельдшер Зинаида Петровна, женщина лет 50–ти, обстоятельная, рассудительная, заботливая, ни на шаг не отступала от меня. Все повторяла мне:
– Верочка! А вы не спешите. Если больной не срочный, предложите ему сесть. Успокоиться. Задайте пару ничего не значащих вопроса. И только затем приступайте к приему.
Я сначала все делала по-своему. И вроде бы понимала правоту слов Зинаиды Петровны, но молодость и желание все сделать быстро и сразу брали верх.
Но прошло две недели, и все вошло в норму. Прием больных, уколы, процедуры, ночные дежурства – обыкновенная работа. Мне было радостно от сознания того, что я приношу пользу людям.
Наверно я пришлась по душе жителям небольшого городка. Мне приносили домашние пирожки. С вишнями, яблоками. В вазу, на моем столе, каждое утро кто – то ставил свежие цветы.
Звали меня "Верочка". В душе я обижалась: ну какая же я "Верочка". Я почти врач. У меня скоро будет высшее медицинское образование. Но виду не показывала. Некоторым даже делала замечание: – Я Вера Кондратьевна! Ваш врач! Прошу запомнить!
– Хорошо Верочка, отвечали мне старушки.
И мне становилось неудобно. Я поняла, что для пожилых людей, какая бы ты ни была образованная и даже при должности, всегда останешься ребенком. Ну, пусть не ребенком, но "Верочкой".
Настало лето. День бежал за днем. Когда у меня не было дежурства, я с местной молодежью ходила на Буг купаться. Мы плавали, загорали, устраивали пикники. По вечерам меня приглашали на танцы. Но я не ходила. У меня был парень. Жил он в городе, где мы сейчас пьем пиво. Он учился вместе со мной на одном курсе. Мы с ним встречались уже два года. Он тоже был бы врачом. После окончания института мы должны были пожениться.
Поженились бы, если бы не война.
Тогда, в ночь на 22 – го июня я была на дежурстве. Не сразу поняла что это, услыхав гул самолетов. А потом началась бомбежка. Нет, не у нас, в городке – бомбили станцию и элеватор.
В тот же вечер, с трудом втиснувшись в переполненный вагон я вернулась в институт.
Наш институт разбомбили. Целым оставался один корпус из которого сделали призывной пункт. В очереди на фронт выстроились все наши ребята.
Своего парня – Сережу, я не нашла. Сказали, что он ушел вчера с первой группой добровольцев.
Я решила записаться тоже. Но в тот день пришла директива – студентов мединститута, закончивших 4–ый курс, отправить в эвакуацию для завершения учебы. В город Ташкент. Нам предоставили временную бронь.
До Ташкента мы не доехали. Наш поезд с женщинами, детьми, стариками и раненными красноармейцами разбомбили на подходе к станции Куриловка. Дым. Гарь. Кровь, разорванные тела. Сплошной стон – плач. Оставшиеся в живых, не спешившие помочь раненным, дикой толпой кинулись в близ лежащую посадку. После налета мало кто вернулся с к раненным оказать помощь.
Взрывной волной меня выкинуло из вагона. Ничем не зацепило. Только волосы обгорели. И то – чуть-чуть. Рядом со мной упал мужчина. Лет 60. Он держался за живот. Ни о чем не просил. Тихо стонал. Я пыталась отнять руки от живота. Он не давал. Кровь струилась между пальцами.
– Дочка, иди со всеми. Оставь меня. Я старый солдат. В первую мировую мне тоже осколок попал в живот. Тогда хоть были санитары, госпиталь. И я был молодой. А сейчас… Скоро умру. Ты не жалей меня, мне не больно. И нет у меня никого. Иди.
Я шла весь оставшийся день и всю ночь. Одна. В другую сторону от доносившегося на западе сплошного гула. По полям с переспевшей пшеницей. По небольшим посадкам. Продираясь через кустарник в низинах. Обходя небольшие речушки и озерца.
Под утро уснула в небольшой рощице. Спала недолго.
– Девушка! Девушка! Спать нельзя! Идемте с нами.
Это молодой солдатик будил меня. Ну совсем молодой. Витька – так он представился. В мае его только то призвали в армию. 19 лет.
– Мы отходим на восток. Сзади немцы. Вам нужно с нами. Вчера вечером колонну с разбомбленного поезда расстрелял мессершмидт. Мы были невдалеке. Я стрелял по самолету. Но куда там – пролетел надо мной пулей. Нашего командира убили.
Во главе нашей группы теперь лейтенантик. Вон он.
– Такой же молодой и зеленый как Витька, подумалось мне, – наверно только из пехотного училища. Как звали, я уже и позабыла.
Мало что понимал во всей этой неразберихе. Но свой долг выполнял четко: отстающих подгонял, растерявшихся убеждал, раненным организовывал помощь. Направление пути выдерживали по компасу – на восток.
Шли мы долго. Избегая дорог. По полям. В густой пшенице. По небольшим лескам. Часто ночью.
Витька все время был рядом. Рассказывал, что хотел стать летчиком. Видел все фильмы про них. Ходил в кружок авиамоделистов. Изготавливал модели самолетов. И даже один раз прыгал с вышки с парашютом. Окончится война – будет поступать в летную школу.
Вера Кондратьевна – так он называл меня. Меня это смущало. Я всего на 4 года старше его. Говорила ему об этом. А он ни в какую – Вера Кондратьевна!
Долго шли. Продукты у всех закончились В села заходили изредка. Боялись быть обнаруженными немцами. Только по крайней надобности. Оставить раненного. Взять лекарства. И что дадут.
Ели что попало. Кто снедь найдет в чемодане или узле, брошенном беженцами. Кто птицу, какую поймает. Варили грибы, зерна пшеницы. Мелкую рыбешку, пойманную в пруде на ухватку – гимнастерку, натянутую на проволочное кольцо, привязанную бинтами крест – накрест к длинной палке. Поймали брошенного или удравшего от хозяев бычка. Съели. В общем, трудно было.
К концу третьей недели, ночью, вышли к нашим. На передовую. Оружие у всех отобрали. Закрыли в большом сарае. Наверно сельском скотнике. Не доверяли. Ночью пошел дождь. Сквозь дырявую крышу на нас падали тяжелые капли. Было холодно.
А утром был бой. Немцы атаковали. Нас, окруженцев в бой не пустили. Благо, что наши отбили атаку немцев, а то бы или в плен попали, или сгорели заживо от попавшего снаряда или зажигательной пули, или от струи с огнемета, пущенной немецким солдатом.