И вновь я застыл на месте. Если продолжать аналогию с медосмотром, сейчас доктор натянул резиновую перчатку и окунул пальцы в мазь. Партнер же сидел и просто смотрел на меня. Потом он сдался.
- Как насчет спроса и предложения? - спросил он.
- Если все авиакомпании приняли повышенные тарифы, - принялся он объяснять, - спрос на грузовые авиаперевозки должен был, значит, подняться на новый уровень. Но несмотря на такой повышенный спрос, грузоподъемность и наличие мест в самолетах оставались более или менее постоянными. Проходит много месяцев, пока авиакомпании закажут себе новые самолеты, получат их и, наконец, введут в эксплуатацию. Одним словом, авиаперевозчики запрашивали высокую цену оттого, что им не надо было бороться за своих заказчиков. Имелись и другие желающие, готовые предложить более высокую оплату за относительно фиксированную грузовместимость самолетов. Решение верное, не так ли?
Конечно же, верное. Объяснение было настолько очевидным, что я почувствовал себя обведенным вокруг пальца. Спрос и предложение? Да ведь эти слова в той или иной мере служат ответом на практически любой вопрос о рынке. Я-то думал - и вполне естественно, считаю я до сих пор, - что он хотел от меня более глубокого ответа. Разве настоящий вопрос не в том, почему именно так резко вырос объем перевозимого груза? Это понятно, что авиакомпаниям понадобится масса времени нарастить свою грузовместимость. Но нельзя же ожидать, что объем развозимых по всему миру ящиков с грузом удвоится за ночь, верно ведь?
- Я вам скажу вот что, - продолжал партнер. - Программа летней стажировки на МакКинзи очень короткая, всего лишь десять недель. Из своего длительного опыта МакКинзи пришла к выводу, что наибольшую пользу из этой стажировки извлекают те студенты бизнес-школ, которые уже способны справляться с консалтинговой нагрузкой… Не сомневаюсь, что вы сможете усвоить базовые консалтинговые навыки - в конечном-то итоге. Но должен быть с вами откровенен. По моему мнению, нам пришлось бы слишком много затратить усилий на ваше летнее обучение, чтобы вам удалось приобрести по-настоящему хороший опыт…
Ну вот, я провалился. С концами. Я был в бешенстве и на партнера и на самого себя. Не в смысле, что я оказался слишком туп, чтобы решить задачу. Скорее, я просто не понял правил игры. Пытался сообразить, откуда могла возникнуть проблема в отрасли, о которой не имел никакого понятия, в то время как партнер всего лишь хотел от меня продемонстрировать самое общее представление о рыночных силах. Хватило бы просто пробормотать эти слова - "спрос и предложение" - и все! Но сейчас делать уже ничего не оставалось.
Я встал, пожал партнеру руку и отправился восвояси.
Неделей позже я шагнул в одну из крошечных комнаток Центра карьерного менеджмента, чтобы застать там вербовщика из инвестиционного банка Диллон Рид, сидевшего за дешевым столом из пластика и что-то писавшего на кипе студенческих резюме. Хотя сама комната ненамного превосходила по размерам холодильник, вербовщик сумел сделать вид, что не заметил моего появления. Я скромно присел напротив и, за неимением лучшего занятия, принялся его разглядывать. На нем была розовая рубашка с крупными золотыми запонками и пара кроваво-красных подтяжек. Волосы черные, гладко зачесаны назад. Пометки свои он делал толстой авторучкой "Монблан". Здесь, в Калифорнии, весь его вид словно кричал: "Манхэттен", "деньги"! Не думаю, чтобы ему было от роду больше двадцати шести лет.
Он некоторое время хранил молчание, продолжая что-то писать на резюме, пытаясь, надо полагать, дать мне проникнуться идеей, что я всего лишь один из той массы студентов, что предстанут перед его очами. Затем он внезапно вскинул глаза, как если бы только сейчас заметил мое здесь присутствие. Перегнувшись через стол, чтобы пожать руку, он сказал: "Я Эйч-Эйч Хеннесси-третий".
Мистер Хеннесси-третий потратил минут двадцать от получасового собеседования, подвергая меня социально-экономическому допросу, выпытывая, с кем я был знаком в Дартмуте и Оксфорде. Когда речь зашла про Белый дом, он дал мне понять, что калифорнийца Рейгана он ставит много ниже представителя атлантического истеблишмента, Буша. Он поинтересовался, знаю ли я одного из секретарей Кабинета, который в свое время был видным банковским деятелем, пока не переехал в Вашингтон. Выяснилось, что я был знаком с дочерью этого секретаря. "О-о? - сказал Хеннесси. - Хорошо. Очень хорошо".
Наконец, Хеннесси повернул собеседование в сторону бизнес-школы:
- Какие из предметов вам больше всего нравятся в Стенфорде?
Надо думать, мой ответ, что минимум половину времени я их все подряд ненавижу, был бы неверен. Поэтому я сказал, что мне по душе "Бухучет и финансы". Это было честно, хотя и не на сто процентов. После столь длительного времени в политике мне нравилась сама идея бухгалтерии и финансов, тех самых дисциплин, что требовали существенной интеллектуальной скрупулезности. На практике же всякий раз, когда приходилось непосредственно браться за любой из этих предметов, именно к ним я испытывал наибольшее отвращение. С другой стороны, я сомневался, что Хеннесси попросит меня углубляться в детали.
- Рад был с вами познакомиться, - сказал он, завершая наше получасовое интервью вторым рукопожатием. - Я буду рекомендовать вашу кандидатуру на второй раунд собеседования.
Этот второй раунд состоялся еще в одной гостинице неподалеку от кэмпуса. Те два банкира, что задавали мне вопросы, были постарше Хеннесси, пусть и ненамного; я бы сказал, что-то тридцать с небольшим. День оказался на удивление теплым, хотя зима была в разгаре, и на протяжении всего собеседования я боролся за то, чтобы удерживать свой взгляд на банкирах, в их полосатых рубашках с запонками, разрисованными монограммами, а не глазеть за окно, где народ, лежащий на шезлонгах вокруг гостиничного бассейна, предохранялся от ожогов кокосовым маслом.
Представители Диллон Рида подвергли меня часовому обстрелу вопросами. Потом мне было предложено выйти на пару минут в холл, чтобы они могли между собой посовещаться. И вот, наконец, приглашение зайти внутрь.
- Пожалуй, мы рискнем ради вас, - сказал один. Так как инвестиционная банковская деятельность не носит столь захватывающего характера, как работа в Белом доме, мне предлагается провести лето у них в банке, после чего я смогу решить, тянет ли меня вернуться обратно в политику. "Но если вы действительно захотите стать инвестиционным банкиром, мы считаем, что у вас это получится неплохо".
Второй добавил, что им еще придется переговорить с Нью-Йорком, прежде чем делать окончательное предложение. Но это всего лишь формальность, так как они оба согласны с моей кандидатурой. "Будем держать связь, - добавил он. - И примите наши поздравления!"
Возвращаясь на машине обратно в кэмпус, я просто испытывал чувство удовольствия, что мне так повезло. Это я-то? Банкир?! Еще вчера вечером я два часа безуспешно убил на задачу к предстоящему занятию по "Финансам". А нынче два инвестиционных банкира, можно сказать, гарантировали мне летнюю практику на Уолл-Стрите." Жизнь - чуднáя штука, - думал я, - но пока она работает на тебя, чего жаловаться?"
Той же ночью меня одолели сомнения и отсюда вот эта запись в дневнике:
22 февраля
Что-то очень странное произошло на моем сегодняшнем собеседовании с "Диллон Рид". Банкиры не раз спрашивали, уверен ли я, что хочу пойти в инвестиционный банковский бизнес после работы в Белом доме. Но почему? В "Костре тщеславия" Том Вулф называл таких банкиров "хозяевами вселенной". Отчего же их так могло удивлять, что я хотел бы стать одним из них?
Сейчас я подозреваю, что произошедшее в той комнате касается скорее не твердого понимания реальности, а столкновения иллюзий. Им представляется, что Белый дом - это престол всей земной славы. Я же знаю нечто иное. Труд в Белом доме означает бесконечные рабочие дни и одну сплошную рутину.
А я сам? Мне казалось, что инвестиционные банкиры обитают как бы на более высоком уровне существования. Пока я тратил шесть лет в офисе, печатая речи президенту, мой старый однокашник Чарльз, к примеру, летал по всему миру, покупая и продавая целые здания.
Но может быть, эти банкиры, что интервьюировали меня, знают о банковском деле нечто такое, о чем я не имею даже представления? Может, даже и Чарльз это знает, просто не говорит. Может, инвест-бизнес тоже означает ненормированный рабочий день и сплошную рутину? Может, даже полеты по всему миру когда-то набьют оскомину?..
Когда я следующим днем вернулся домой, на автоответчике оказалось послание от Хеннесси-третьего. Диллон Рид решил сделать мне официальное предложение.
И вновь я принялся размышлять. Все-таки кажется, что инвестиционный бизнес не для меня. В нем нет ничего общего со словами или идеями, по крайней мере, насколько я мог судить об этом по своим финансовым лекциям. Одна только математика.
Даже народ из Диллон Рид - и те видели во мне риск. Они четко дали понять, что любые навыки работы с людьми, что я приобрел в политике, не принесут мне никакой пользы, пока я не начну напрямую работать с клиентами, года эдак через четыре. До тех же пор мне придется ходить в подмастерьях, кладя силы на борьбу с анализом и построением финансовых моделей. Для Диллон Рида я был "темной лошадкой", капиталовложением, которое не будет приносить прибыль годами (если это вообще случится). Более того, я знал, что сам я еще даже более "темный", чем они это себе представляют. Так и стоит ли играть в рулетку с их банком и моей собственной карьерой?
На это есть два ответа. Первый: конечно, не стоит. Второй: мне летняя практика очень даже не помешает, к тому же это единственное предложение, что мне сделали. Я перезвонил Хеннесси и дал свое согласие.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
На взлете
В ходе первых недель осеннего семестра мне впервые пришло в голову, что для бизнес-школы характерна всего лишь одна эмоциональная картина жизни, а именно, беспорядочные, хаотичные колебания настроения. Как я уже говорил, первые два дня "матлагеря" я чувствовал себя глупцом. Потом, начав уже кое-как разбираться в алгебре, я воспрянул духом, но только лишь за тем, чтобы вновь ощутить себя тупицей, когда мы перешли к дифференциальному исчислению.
Вот так это и шло. Сначала настроение вниз, когда я оказывался неспособен решить задачу про "деревья" или бухучет. Потом вверх, когда получал хорошую оценку на зачете по ОБ или мог выступить с парочкой осмысленных комментариев на занятии по экономике госсектора. Опять вниз, когда меня забраковали на интервью. А потом вверх, сильно вверх, после теплого приема на последующем собеседовании. И все же даже при таких взлетах я зачастую испытывал скорее чувство головокружения, а не удовлетворения достигнутым, так что в итоге от таких скачек стало подташнивать.
Впрочем, после окончания сезона интервью такие колебания настроения ослабли. И мои сокурсники и я сам угомонились. В своем доме в Портола-Вэлли мы перешли на непринужденный режим. По утрам мы с Джо вместе пили кофе, ели свою кашу из хлопьев и на пару читали "Уолт Стрит Джорнал". Теми вечерами, когда дома объявлялся Филипп, возвращавшийся со своих горных круч, мы втроем пили пиво, часов в десять или одиннадцать, когда из клуба приходил Джо. Сама же бизнес-школа уже перестала напоминать заведение для жертв маниакально-депрессивного психоза и в очередной раз производила впечатление сборища вполне разумных и уравновешенных студентов. Кое-кто принимался наверстывать то, что пришлось упустить из-за эпохи интервью, но в целом смертельной опасности уже не ощущалось. Во время ленча в Эрбакль-лаундж, нашем кафетерии, порой слышались давно позабытые звуки: смех.
Что же изменилось? Ответ прост. Мы нашли себе работу.
- Я неделями волновался, что мне никто ничего не предложит, - как-то за обедом высказался Конор. - А сейчас у меня есть место. Работа. Ты вообще понимаешь, что это значит для ирландца?
Конор откусил здоровенный кусок от своей "подводной лодки", что уже само по себе примечательно, потому что во время поисков места у него вообще не было аппетита. "В тот день, когда Эппл сделал мне предложение, я взял жену на ресторанный ужин, в самом центре. А потом сделал то, о чем мечтал с самого первого дня. Весь уик-энд провалялся в постели, спал. К понедельнику стал чувствовать себя отдохнувшим. Нет, правда, по-настоящему отдохнувшим! Чувство - не передать!"
Когда я рассказал Эдите про мою собственную работу, это произвело на нее неслабое впечатление: "Вот это да!" Сам я все еще терзался сомнениями, о чем уже говорил. Я? В инвестиционном банке?! И все же голос Эдиты, столь счастливый, заставлял видеть все в ином свете. Те ребята из Диллон Рида - они ведь профессионалы. Они внимательно меня рассмотрели и решили сделать комплимент, наняв на работу. И пусть даже - как я это и подозревал - Диллон Рид во мне обманулся, десять недель в инвестиционном банке научат меня многому о мире, где правит закон "делай и добывай". Не говоря уже о том, что это мне принесет $10 000.
Все мы пришли в эту бизнес-школу, чтобы добиться определенного, вполне конкретного улучшения своей карьеры. Мы рискнули многим, в том числе двумя годами собственной жизни и приличными деньгами. Сейчас этот риск начинал окупаться. Мы были стенфордскими эмбиэшниками. Крутыми ребятами. Так или нет?
Нельзя сказать, что дела с учебой намного изменились. На "Финансах" я продолжал страдать от весьма специфического чувства скуки вперемешку с обреченностью, будто бы выступал подсудимым на затянувшемся судебном слушании в Пакистане, в конце которого меня на сто процентов ждала виселица. На занятиях замдекана Словаки по анализу данных вскоре пришло время для курсового проекта, "Регрессионный анализ", который каждая подгруппа должна была выполнить для своей собственной, оригинальной темы. Кларк, дружелюбный жилистый парень, в прошлом консультант из Буз Аллен, самой, пожалуй, "математической" компании среди виднейших консалтинговых фирм, и Билл, кряжистый и сонливый бывший спортсмен, ныне эксперт-компьютерщик, из благотворительных побуждений приняли меня в свою подгруппу. Они готовили проект про мастерскую по ремонту автомобильных глушителей. Где-то они откопали эту мастерскую, взяли интервью у механиков из всех четырех ремонтных боксов, и собрали данные по тридцати с лишним заказам. Потом они построили регрессионную модель, призванную объяснить поломки глушителей с учетом пробега, конкретной марки каждой машины, характера глушителя (изначальный или замененный), а также пола автовладельца. Этот последний фактор добавили, чтобы проверить модель на абсурдность. Моя роль? После того, как Кларк с Биллом выполнили всю такую работу, мы как-то вечером собрались втроем на квартире у Билла. Меня усадили за клавиатуру компьютера и заставили печатать, в то время как Билл с Кларком диктовали наш отчет, по ходу дела слоняясь по комнате, рассказывая анекдоты и играя в "стеночку" теннисным мячиком. Я из этого отчета не понял ничего. Честное слово, ничего.
На экономике госсектора каждой подгруппе поручалось представить в ходе семестра четыре объемистых курсовика. Так как в моей подгруппе было четыре человека - я, Конор, Сьюзан из Алабамы, с которой мы раньше входили в группу по "микро", а еще Грета, медик из Австрии, - мы решили, что каждый из нас напишет по одному курсовику. Свой я закончил первым, намереваясь пораньше разделаться с основной нагрузкой. Написание последнего курсовика выпало на Грету.
Ее тема, восходящая еще к эпохе президентства Джеральда Форда, касалась усилий федерального правительства провести вакцинацию населения от гриппа. Таблица за таблицей с данными, подробнейшим образом расписывавшие затраты на производство и распределение этой вакцины, а также вероятности, что в определенных случаях она приведет к неприятным или даже смертельным побочным эффектам. Вакцинацию кого должно проводить правительство? Всех и каждого в стране? Или только тех, кто подвержен наибольшему риску, например, самых пожилых и самых маленьких? Грете предстояло рассчитать издержки и выигрыши для разных сценариев, дело весьма и весьма замысловатое. После чего надо написать длинный отчет, основанный на результатах такого анализа.
За шесть дней до истечения срока Грета все еще ничего не сделала, если не считать кое-каких записей. Пять дней - опять ничего. После обеда четвертого дня мы собрались на совещание.
- Конечно, я закончу отчет, - настаивала Грета. - Мне все это знакомо. Ведь я медик.
И затем она продемонстрировала нам свои записи. Грета набрала страниц двадцать каких-то памяток и набросков, куда как больше, чем это нужно было в действительности, и мы с Сьюзан и Конором пришли к выводу, что вряд ли Грета успеет все это обсчитать. Сильные опасения вызывала и ее грамматика. В одном месте она написала так: "Невакцинированные, много детей больными слягут", что напомнило Конору колкость Марка Твена, где он насмехается над немецкими операми, дескать, вечно приходится ждать последнего акта, чтобы услышать глагол. Мы разбили отчет на части и распределили между собой работу. Доставшийся мне раздел упек меня на добрые шесть часов в компьютерный класс, расстроив субботний выходной.
И все же ничего из этого меня особенно не волновало. Сейчас я в учебном плане бизнес-школы видел лишь своего рода инструмент, не конечную самоцель, а скорее средство для ее достижения. Цель - это найти себе работу. Сидение на занятиях по финансам проф. Чарен или же оказание помощи Грете ради спасения курсовика - это просто вещи, через которые приходится пройти.
О своем внезапном изменении взглядов я поведал профессору Хили.
- Никогда больше не буду жаловаться на эту школу, - так я сказал. - За какие-то полтора семестра она такому остолопу, как я, дала достаточно бизнес-образования, чтобы найти по-настоящему хорошую работу.
Хили закатил глаза. "Чушь, - ответил он. - Образование к этому не имеет никакого отношения".
Когда-нибудь, сказал мне Хили, он проведет эксперимент: заставит бизнес-школу принять две совершенно идентичные группы одновременно. В одной студенты будут следовать стенфордскому учебному плану, зарабатывая свои эмбиэшные степени традиционным образом. А студенты из второй группы "вообще ни черта не будут делать, только играть в гольф и устраивать пьянки в саунах". К концу второго года этим бездельникам будут присвоены те же степени, как если бы и они их заработали. А потом бизнес-школа станет отслеживать судьбу студентов обеих групп, сколько они зарабатывают, темпы их карьерного роста и так далее.
- Я утверждаю, - продолжал Хили, - что через пять лет после выпуска вы не найдете между ними ни вот такусенькой разницы.
Бизнес-школа - своего рода сигнальный вымпел. Он говорит рынку, что у студента было достаточно в голове, чтобы оказаться зачисленным. Сумел ли он также получить приличное бизнес-образование, это - по словам Хили - к делу не относится. "Степень эмбиэшника есть не что иное, как профсоюзный билет для яппи".