Артур схватил Дениса за грудки и принялся выталкивать из кабинета. Тот съездил бывшему другу под дых и отдавил ногу. Фуфлыгин попытался схватить Палаткина за горло, Дениска провёл бросок через бедро, и классовая борьба продолжалась уже на полу. Бывшие друзья, сдавленно матерясь, катались по полу, норовя, оседлать друг друга, Фуфлыгин был в два раза тяжелее Палаткина, но многовековая ярость бурлака по отношению к кулаку придавала Денису сил, так что боролись они на равных. В дверь заглядывали испуганные посетители с хворыми питомцами, одни собаки выли, другие скулили, а щенки и котята желали присоединиться к весёлой возне на полу. В общем, все ожидали, чем же закончится половая борьба с оттенком классовой ненависти.
- Прекратите сейчас же! - завизжала Бэлла, - клиенты смотрят!
Борцы с сожалением разжали объятия и разошлись по разным углам кабинета. Демарш Артура не удался, Денис, как ни в чём не бывало, продолжал ходить на работу в "Мир сервиса" и набивать свой карман, но в его голове созрел элементарный план. Он снял помещение, зарегистрировал на себя фирму "Мир животных", и начал переманивать к себе ветеринаров. Те с радостью кинулись ему на шею, одна Светлова бубнила о каких-то принципах, продолжая горбатить на Фуфлыгиных.
Но и Артур мечтал поскорее избавиться от последнего свидетеля своего позора и распекал Надежду Петровну по любому поводу. Вот и сегодня Фуфлыгин устроил ей освежающую взбучку на ровном месте. Он вернулся после телефонных переговоров и рявкнул:
- Вон отсюда! Она ещё скалится, гадина! Двурушница! Ласковая тёлочка у двух маток сосёт!? Да!? И у меня работаешь, и у Палаткина!? Да!? Тварь! Ненавижу!! Пшла вон!!!
- Я попросила бы вас, Артур Артурович, держать себя в рамках, - давясь от слёз, прошептала Надежда Петровна, - вы прекрасно знаете, что я работаю только в "Мире сервиса".
- Гадина! Змея! Пригрел тебя на груди, и вот как ты мне, тварь, отплатила!
- Я попросила бы вас обращаться ко мне на "вы", - зарыдала в голос Светлова.
- Обойдёшься!
- Тогда я уйду к Денису, - всхлипывая, предупредила Надежда Петровна.
- Скатертью дорога. Ты думаешь, мы без тебя пропадём? - окрысился Фуфлыгин, - ещё лучше работать будем.
- Я ничего о вас не думаю. Мне о вас думать-то противно, не говоря о том, чтобы говорить с вами.
- Пшла вон, предательница!
Светлова ушла работать к Палаткину в "Мир животных". Денис на правах хозяина сразу начал раздаваться вширь и звездиться. Теперь он вёл приём только в исключительных случаях и даже надумал остепениться. Его избранницу звали Ангелина, она работала воспитательницей в детском саду. Денис называл её - мой Ангелочек. Ангелина была стройной брюнеткой с глазами домашней серны. Все обратили внимание на её вытертую до дыр шубейку. Через месяц они поженились. Между тем, дела "Мира сервиса" шли всё хуже и хуже. Неожиданно оказалось, что дело не в стенах клиники, а в специалистах. Фуфлыгин долго хорохорился, но потом набрал номер Палаткина. Тот его сразу озадачил:
- Ты знаешь, Артур, в чём разница между молодостью и опытом?
- В чём? - опешил Фуфлыгин.
- В молодости мы наивно думаем, что гнобим этот мир. А потом выясняется, что мир гнобит нас.
- Это ты к чему?
- Так, чтобы разговор поддержать, - усмехнулся Палаткин.
- Ты поступаешь не по-джентльменски, - укорил Артур, - переманиваешь к себе специалистов, распускаешь порочащие меня слухи…
- Уж чья бы корова мычала, - перебил Денис.
- Я от тебя этого не ожидал, - прогундел Фуфлыгин.
- Да иди ты, - хмыкнул Палаткин, - конечно, ты не ожидал, что я окажусь ещё большей сволочью, чем ты. Ну, извини. А я никогда и не прикидывался хорошим. Капитализм, человек человеку - волк. Спецам хорошо, ноги в руки и дуй к другому берегу, а ты как хочешь, так и выживай.
- Я без них не выживу, - хлюпнул носом Фуфлыгин, - особенно без Светловой.
- Твои проблемы, - не дрогнул Палаткин.
- Что же мне делать? - проблеял Артур, - за последнюю неделю у нас не было ни одного больного. А мне послезавтра арендную плату вносить. Вы за эти три года хоть клиентуру наработали, а я занимался исключительно администрированием.
- Эксплуатацией ты занимался, змей, а не администрированием, - насупился Денис.
- У меня кончаются деньги. У Белочки депрессия и мигрень, - запричитал Фуфлыгин, - там никак с Надеждой Петровной нельзя договориться? День у тебя принимает, день у меня. А, Дэн? Я ещё два месяца протяну, а потом всё, банкрот.
- Твои проблемы, - Палаткин бросил трубку.
Через два месяца "Мир сервиса" бесславно закрылся, "Мир животных", наоборот, начал набирать обороты. Теперь каждая пятиминутка начиналась с проповеди:
- Мы одна семья, - лопотал Палаткин, - один за всех и все за одного. Да, у нас много проблем, но я верю, что мы раскрутимся и победим. Я верю в нас.
Светлова слушала и думала, что где-то она уже слышала такие прочувственные речи. Там тоже фигурировали возвышенные обороты и местоимения "мы" и "нас". Это уже потом в ход пошли местоимения "мы" и "вы".
- Сначала мы должны ужаться и подтянуть пояса. Но как только наберём обороты, тогда у каждого из нас будет столько денег, карманов не хватит, вагон понадобится и маленькая тележка.
Но в речи Дениса были и новшества, продиктованные его отношениями с чёрным налом.
- И не воровать! Все слышали! - Денис свирепо обвёл волчьим взглядом своих сотрудников, - я сам тырил, дербанил и кроил, так что все ваши уловки наперёд знаю.
Ангелина быстро набрала лишний, экономический и политический вес, приобрела три роскошных шубы и стала принимать активное участие в жизни ветеринарного центра. Она всё чаще делала замечания сотрудникам и указывала, как им лечить животных, особенно её раздражала Надежда Петровна. Хозяйка "Мира животных" обращалась к ней исключительно по фамилии:
- Светлова, называйте, пожалуйста, моего мужа по имени, отчеству, а не просто Денис. Для вас он, Денис Денисович, вот. Нужно соблюдать дистанцию. Он всё-таки не рядовой ветеринар, как вы, вот. Прикиньте, мы "закрутили" с ним в Кембридже, где он учился на хирурга, а я на "психологиню". Так-то, вот. А вы как думали?
Проклятье рода Копыловых
Каждое порядочное семейство имеет своё проклятье. У рода Габсбургов была гемофилия, у Медичи - яды, у Баскервиллей - собака, у Копыловых - портвейн. Никодим Трофимович Копылов перебрался в Москву в двадцатые годы прошлого столетия из маленькой деревеньки под Тамбовом. Тогда сельская беднота штурмовала столицу "на хапок", короче, кто смел, тот и съел. Никодим сызмальства ненужной скромностью не отличался и излишним тактом не страдал. Учитывая его крестьянское происхождение и кавалерийский напор, Советская власть выдала ему комнату в бараке в районе Сокольников и на время забыла о его существовании. Копылов горбатил на шарикоподшипниковом заводе слесарем и потихоньку обзавёлся мещанским имуществом: круглым столом, двумя табуретками, пышно-оранжевым, похожим на дамскую юбку, абажуром и, конечно, ядрёной супругой Дусей. Естественно, остро встал вопрос о расширении жил площади, тем более что его Дуняша ковыляла на сносях и скоро должна была разродиться. Копылов слесарной походкой подвалил к бригадиру и потребовал комнату "поширше" в коммунальной квартире. Тот особо не возражал, но справедливо заметил, что бесплатного жилья мало и на всех не хватает. Если Никодим упрётся рогом, и будет работать в две смены, выдавая продукцию сверх плана, то через три месяца его вопрос будет решён положительно. Копылов засучил рукава, как когда-то на родной тамбовщине, и принялся ковать собственное счастье. Когда до вожделенной даты оставалось два дня, к нему подгрёб фрезеровщик Кузьма Ванягин, предлагая дёрнуть стакан красненького за первенцев, родившихся у обоих и за предстоящее новоселье. Никодим накатил "губастого", не отходя от рабочего места, и был пойман с поличным народным патрулём. Кузьма оказался трезв, как Иуда Искариот, и заветная комната в коммуналке по праву досталась ему. Никодим же Трофимович так никогда и не оправился от апперкота, нанесённого ему судьбой и портвейном.
Народившийся Егорка с малых лет слышал печальную повесть о лопоухом отце, прошляпившем замечательную комнату из-за двухсот грамм портвейна. В устах хронически недовольной матери портвейн выглядел страшнее Змея Горыныча и коварнее Бабы Яги. Евдокия пилила супруга за тот несчастный стакан красного до самой его смерти, попрекая своей загубленной молодостью. Мать с пелёнок готовила сына к трезвой доле и предстоящим опасностям в городских джунглях, где нельзя расслабляться ни на секунду. Егор вырос убеждённым трезвенником, он выглядел подозрительным и хитрым, как воин племени сиу. Отслужив в советской армии, Егор Никодимович пошёл работать водителем в троллейбусный парк. Как и положено, женился на диспетчере Клавдии и обзавёлся сыном Юрием. Непьющий трудяга Копылов не слезал с доски почёта и одним из первых претендовал на получение квартиры в Новых Черёмушках. Когда до ключей от новой хаты оставались считанные часы, Егора вызвал к себе зам начальника автоколонны Эдуард Эдуардович Ужва, поздравил с новосельем и предложил обмыть его тридцать три квадратных метра. Копылов радостно поблагодарил, махнул стакан портвейна "Алушта" и двинул к жене Клаве на проходную. Где и был изловлен, изобличён и пожизненно вычеркнут из очереди на получение квартиры. Его кровные тридцать три квадратных метра достались племяннику Ужвы, а Клавдия тыкала супругу этим эпизодом при всяком удобном случае до гробовой доски. Что говорить, и Никодим Трофимович, и Егор Никодимович не долго прожили на этом свете, ощущение себя "дурнем и простодыркой" не способствует долголетию.
Маленький Юрик воспитывался в духе классовой ненависти по отношению к спиртным напиткам. Мама и бабушка талдычили ему с колыбели, что алкоголь до добра не доведёт, но особенно он должен опасаться рокового напитка под названием "портвейн". Часто крошечному Юрцу снились кошмары и непременными их участниками являлись коза рогатая и портвейн. Юра вырос и пошёл в живописцы, что тут скажешь, древний род Копыловых выходил на новый художественный уровень. Увы, жизнь неизвестного художника скудна и неказиста, картины у него покупают редко, а если и приобретают, никто не торопиться передать лишнего. А уж если он берёт в жёны искусствоведа Раду, то жилищный вопрос берёт бездомного творца не только за бороду, но и за горло. К счастью, старый товарищ Копылова по изостудии предложил Юрию Егоровичу преподавать в художественной академии рисунок. Если у него всё заладится, академия возьмёт на себя основную часть затрат на покупку квартиры в новостройке. Юрец с жаром взялся за незнакомое дело и достиг определённых успехов на ниве преподавания. Когда до квартиры было уже рукой подать, в Доме художника открылась выставка патриарха живописи, и Копылова пригласили туда в качестве массовки. После просмотра картин мэтра всех пригласили на фуршет. Юре сунули в руку бокал с ядовито красной жидкостью и предложили опрокинуть его за процветание живописи в России.
- А это не портвейн? - робко поинтересовался Копылов.
- Это нектар! - провозгласил художник в кудряшках, похожий на королевского пуделя, - напиток Богов!
- За живопись! - поднял бокал с портвейном Юрий Егорович, не смеющий отказать столь высокому собранию.
Больше он ничего не помнил… Рада хлопотала у плиты, готовя праздничный ужин, когда на столе зазвонил телефон. Жена схватила трубку вываленной в муке рукой.
- Алло, Юра, это ты? Тебя скоро ждать? Мне курицу в духовку ставить? - засыпала Рада мужа вопросами.
На том конце трубки повисла обессиленная тишина.
- Юра! Юра, почему ты молчишь? - забеспокоилась супруга.
- Мне плохо, - из трубки послышался хрип смертельно раненного зверя, - забери меня отсюда.
- Где ты, Юра?! - заверещала жена, - что с тобой?!!
- Мне плохо, - повторил Копылов, - меня сейчас вырвет.
Из телефона послышались вульгарные звуки, сопровождающие освобождение желудка.
- Юра, где ты?!!! - надрывалась Рада.
- Не знаю, - в перерывах между приступами рвоты поведал Юрец, страдающий чем-то вроде морской болезни.
- Что, значит, не знаешь? Ты в Доме художника?
- Наверное. Не знаю. Я в туа…
Копылов не договорил и снова принялся пугать унитаз. Звуки из сортира рисовали воображению дикую природу: рычание льва перемежалось с шумом водопада. Потом наступила тишина.
- Забери меня отсюда, - жалобно попросил Юрий Егорович.
- Откуда, отсюда? - рассердилась Рада, - зачем ты так напился, скотина?
- Не знаю, - прошептал Юра, - я хочу домой.
Копылова привёз его товарищ по изостудии и сбросил с плеча как ковёр. Ни о какой новой квартире, конечно, не могло быть и речи. Через неделю беременная Рада собралась на УЗИ.
- Пойду, схожу, - предупредила она мужа, - нужно же узнать пол будущего ребёнка.
- Я и так знаю, что будет мальчик, - пробурчал, не отрываясь от холста Копылов.
- Почему?
- Потому что проклятье рода Копыловых по женской линии не передаётся.
Рада рожала в положенный срок, роды прошли без осложнений, если не считать диалога, произошедшего после появления на свет младенца мужского пола:
- Александр Евгеньевич, вы в Бога веруете? - испуганно спросила акушерка у измотанного гинеколога.
- Не особо, а что?
- А в Дьявола?
- Тем более.
- Смотрите, на головке у младенца какие-то цифры, - испуганно перекрестилась отсталая акушерка.
- 666? Число Дьявола?
- Нет, 777.
- Ха-ха-ха, - заржал акушер-гинеколог, - три семёрки, в народе зовётся "три топорика". Видимо, малый будет специалистом по портвейну.
- Все вы по нему специалисты, - проворчала женщина, ни к месту вспомнив своего буйного суженного.
Дежурство
Случилось так, что охранник Николай Петрович Зелепукин на год завязал со спиртным. Причина епитимьи крылась в поведении самого Зелепукина - диком и невообразимом. Накидавшись водовкой до поросячьего визга, он принялся останавливать руками ленту эскалатора, ему, видите ли, не понравилось, что лента движется. Наряд милиции быстро пресёк безобразие, сопроводив Николая Петровича в "обезьянник", откуда его вызволили родные и близкие в лице тёщи, жены и дочери. Дома состоялся крупный разговор, в результате которого, было решено твёрдо и бесповоротно - он кодируется на год и больше не тревожит Московский метрополитен своим антиобщественным поведением.
Исцелённый Николай Петрович шёл на службу и мучительно размышлял, чем же он будет заниматься на дежурстве, если не бухать. Его напарником оказался Максим Новиков, парняга, с которым они изредка пересекались. Зелепукину было за пятьдесят, Максу недавно исполнилось тридцать, и Николай Петрович решил припахать молодого по полной программе, но напарник оказался сиз после недельного запоя, одутловат и нездоров.
- Петрович, а можно я поправлюсь? - вместо приветствия, жалобно проблеял Максимка.
Зелепукина это, честно говоря, подкупило. "Молоток, Максимка, мог бы и втихую похмелиться", - подумал Николай Петрович, - "а он, нет, культурно попросил, по-людски".
- О чём речь, конечно, поправься, - щедро разрешил Зелепукин.
Новиков достал из рюкзака бутылку водки и дрожащими руками отвинтил пробку. Воздух заполнил дух спиртных паров, отчаянных подвигов и последующих за ними неприятностей, но у Зелепукина был заложен нос, и он не уловил тревожных предзнаменований. Макс сграбастал стопарь и, судорожно дрыгая кадыком, опростал. На его порозовевших губах заиграла лёгкая улыбка, казалось, он одним глотком разгадал все тайны мира. Придя в гармонию со всей Вселенной, и наливая вторую стопку, Новиков поинтересовался:
- Ну, Петрович, как у тебя обстоят дела?
- Как у дряхлого танка: дуло ещё торчит, а воевать уже не с кем, - отшутился Зелепукин.
- Петрович, а можно я в туалете покурю? - спросил восставший из пепла Новиков.
- Кури, - Зелепукина вновь тронула тактичность Максима.
Новиков подымил в сортире, присел к столу и пропустил третью стопочку.
- Я слышал, ты в завязке. Начудил что ли?
- Да так, - замялся Зелепукин, - старый стал. Пора уже об оставшемся здоровье позаботиться.
- Пьёшь - помрёшь, не пьёшь - помрёшь, в гроб бабло не заберёшь, - философски заметил Максимка, накатывая себе очередную порцию огненной воды.
Зелепукин взглянул на стол, бутылка была уже наполовину пуста. Макс вальяжно развалился на стуле и достал новую сигаретину.
- На вахте курить запрещено, - одёрнул его Зелепукин.
- Петрович, не обижай курящих людей, - хохотнул Новиков, щёлкая зажигалкой, - нам и так жить меньше.
Макс покурил за столом, потом положил голову на руки и задремал. Чудес на свете не бывает, если один принимает на грудь, другой горбатит за двоих. "Да чёрт с ним, пусть ничего не делает", - подумал Зелепукин, - "лишь бы не чудил". Следующие два часа Николай Петрович регулировал людское месиво, бурлящее, клокочущее и текущее по направлению к своим стойлам. Когда он возвратился, Новиков, по-прежнему, кемарил за столом, а из пепельницы росло целых пять окурков. Зелепукин от такой наглости аж поперхнулся.
- Кашляешь? - продрал глаза Максимка.
- Кашляю. На прошлом дежурстве простыл, надо бы молока с мёдом попить.
- Говорят, что при простуде надо пить не молоко с мёдом, а коньяк с медсестрой, - сострил распоясавшийся Макс.
Взгляд Зелепукина случайно упал на стол - водка в бутылке плескалась уже на самом донышке.
- Я тебе сказал - остаканься, а не ографинься, - выговорил коллеге возмущённый Николай Петрович.
Он понял, что ситуация окончательно вышла из-под контроля, и все его причитания потонут в пучине залитых глаз Макса, как шлюпки в Тихом океане.
- Ну, что такое пол литра для молодого, растущего организма? - подмигнул Новиков, - так, на один зуб.
- Ну, ну, - не поверил Зелепукин, - много я вас, ухарей видел. Хлещет такой носорог и хлещет, кажется, может Лимпопо выдуть, а потом один глоток - и в хлам.
- Я штурвал крепко держу, - пообещал Максимка, добивая водку из горла.
- Дай-то Бог.
- Не сумлевайтесь, ваше благородие, - Макс достал из рюкзака вторую бутылку водки, - ты же видишь - я бык широкий.
- Ты бы хоть закусил! - взмолился Зелепукин, - тебя сейчас дугой накроет, бык широкий!
- Не бзди, Петрович, не накроет.
Ситуация осложнялась тем, что Петрович сам привык играть роль пьяного баламута, бузотёра и горлопана. А тут он выступал в непривычных для себя качествах - являлся трезвым моралистом проповедником и наставником. В данный момент он представал един в трёх лицах, то есть, был тёщей, женой и дочерью, и это здорово напрягало. Новикова пробило на разговоры, он принялся описывать в красках свои многочисленные любовные победы. Зелепукин только кивал, прикидывая в уме, сможет ли Макс работать вечером.
- … Она, короче, в любви мне призналась.
- А ты?
- А я мёртвым прикинулся, - заржал Новиков, стряхивая пепел в чай Николай Петровича.
- Ты что, нарочно, что ли?! - взбеленился Зелепукин.
Максимка швырнул бычок в зелепукинскую чашку и выскочил на шум, раздавшийся с проходной. Там утёсами возвышались два рослых инкассатора и требовали, открыть турникет.
- Ну-ка, быстро урулили отсюда! - завопил взъерошенный Максимка.