Утром, в первое утро Великого Поста, которое всегда выдаётся особенно спокойным и ясным – словно сама природа отмечает его начало и просит человека притормозить с суетой исполнения многочисленных повседневных обязанностей и задуматься о том, о чём ему думать, как правило, некогда, Елена Андревна хотела спокойно помолиться (невольно наслаждаясь собственным благочестием), но, хоть они с супругом со вчерашнего не разговаривали – Петя всё время мешал: то в комнату зайдёт не вовремя – и, как казалось ей, с подозрением косясь на небольшую иконку, то позвонит кто-то – и он бубнит громко по телефону, а тут уж и завтракать пора – опять же, Петеньке. "Вечно мужья мешают – ухаживай за ними всю жизнь, как за детьми малыми", – вспомнила она многочисленные нарекания по поводу неверующих мужей своих знакомых прихожанок. – "Вот, если б мы обвенчаны были – тогда совсем другое дело!" – рассуждала Елена Андревна, не задумываясь, насколько поледовательней в таком случае нужно было бы исполнять евангельское наставление: "Жена да убоится своего мужа". "Убоится огорчить!" – добавлял священник на проповеди. Ведь супруг остаётся тем же – никто его не меняет в процессе венчания, он остаётся с теми же привычками, недостатками, слабостями, которые вылезают в буднях на первый план, а достоинства куда-то прячутся от зоркого глаза супруги.
Тем не менее, Елена Андревна послушно приготовила мужу завтрак и, стараясь не глядеть ни на мужа, ни на еду, выпила чашку чая – остывшего и совсем почти не сладкого.
На первой постовой церковной службе пришлось очень нелегко: она была раза в три длиннее обычной, содержала множество земных поклонов, к которым Елена Андревна всё не могла привыкнуть и делала смущаясь; с клироса читали торопливо и слова кафизм разлетались гулким эхом в пространстве храма. Елена Андревна пыталась сосредоточиться, но в голову лезли разные совершенно неуместные мысли: то она словила себя на том, что уже долго разглядывает приглянувшееся платье впереди стоящей прихожанки, мысленно на себя примеряет, вычерчивает фасон и прикидывает, в каком магазине может найтись подходящая ткань. И очнулась наша героиня только тогда, когда в готовом изделии крутилась перед зеркалом, любуясь, как оно хорошо легло по фигуре, ласково подчёркивая, но не выпирая филейные части. "Фу, ты!" – Елена Андревна вздохнула и перекрестилась. То вдруг она заметила, как дьякон, торжественно подняв правую руку с накинутым орарём и, широко отверзв уста, готовясь сказать возглас, нечаянно зевнул, отчего уста его отверзлись ещё больше, на совсем уж немыслимую для обычного человека ширину, и она долго не могла справиться с собой, давясь приступом беззвучного смеха. На прошении в ектеньи о мирном житии Елена Андревна, в составе украинской делегации, торжественно вошла в палаты Кремля. Сидя в парчовом кресле, увенчанная косичкой-бубликом, она увещевала Владимира Владимировича жить мирно и по-добрососедски, и речи её были разумны и просты в своей убедительности, а глаза Путина – внимательно-печальны, а его красивый накаченный торс… Тут Елена Андревна поспешно отвернулась. "Были б его слова и поступки по отношению к Украине так же красивы, как и его торс!" – вручив мысленную оплеуху, от которой Владимир Владимирович едва заметно побледнел, Елена Андревна вернулась на службу.
Слово "алчущий", встречающееся в богослужебных текстах, вызывало представление голодного Петра Иваныча, ожидающего её дома, и она начинала думать, чтобы такого ему приготовить, и мысленно её рука крошила капусту на борщ и добавляла фасоль в бульон… "Тьфу, ты!" – снова остановила себя Елена Андревна. – "Опять Пётр Иваныч! И тут помолиться не даёт!"
После непрерывной внутренней борьбы Елена Андревна вышла из церкви уставшей, измождённой, с нарастающей с каждым шагом головной болью. Вместо обеда она позволила себе чашку крепкого кофе. С Петром Иванычем она всё так же хранила обиженно-достойное молчание, но борщ ему приготовила отменный. Когда она открыла крышку кастрюли, спустя несколько минут, как он настоялся, её слегка качнуло в полуобмороке от аппетитного запаха. Елена Андревна схватилась за край тумбочки, устояла на ногах и, стараясь не вдыхать щекочущий ноздри запах, подняв повыше подбородок, как пионер с горном, отнесла соблазн украинской кухни на стол Петру Иванычу.
Быстро спустился усталый вечер. Елена Андревна тяготилась спонтанным обетом молчания, что-то её душу неприятно грызло, но сдаваться не решалась и пересилить себя не могла: "Он первый начал. И должен извиниться. Для него – ничто не свято, жуёт себе в пост что попало – вон, капуста в зубах застряла, от борща весь подбородок красный, как у волка, что добычу жуёт…" Пётр Иваныч тем временем, уставившись в телевизор, с самым невинным видом поглощал содержимое тарелки, закусывая хлебом и зелёным лучком, время от времени опрокидывая в себя стограммовую рюмочку. Елена Андревна от этой картины отвернулась с таким же негодованием, как давеча от Путина. "Пить в первый день поста! Кощунник! Как же с таким разговаривать?!"
Спать они ложились, как и накануне, развернувшись друг к другу попами, отодвинувшись так, что между ними мог проехать скорый поезд.
Эх! Совсем не так привыкла засыпать Елена Андревна со своим супругом. Несмотря на "далеко за 40", наперекор семейным стереотипам, не засыпали они вот так вот сразу – и вовсе не из-за чтения газет и прочей литературы, а потому как их тянуло друг к другу – и не вопреки прожитым совместным годам, а благодаря им. И с возрастом поцелуи становились слаще, ласки – доверительней и нежнее, близость – неповторимей. Это было соединение людей, которые когда-то открылись друг другу, изучили друг друга до малейших тонкостей и, ахнув от обнаруженных внутри каждого богатств, стали ценить друг друга, с возрастом – всё больше. Потому как опыт подтверждал – нет для них никого лучше и неповторимей.
И Елена Андревна привыкла засыпать на руке супруга, согнутой в локтевом суставе – так было ей удобней, или, подкатившись к нему бочком, положив высветленные бегудяшные кудряшки на торс, или обняв могучую спину Петра Иваныча, привалившись к ней тремя точками соприкосновения: грудями и животом.
Теперь, ворочаясь на своём одиноком холодном месте, Елена Андревна с тоской смотрела на спину храпящего сурпуга, изо всех сил желая её обнять и не решаясь приблизиться. На своё спасение и горе, наша героиня имела сильный и твёрдый характер. В 11 лет, начитавшись любовной советской лирики, Елена Андревна сама себе дала обет: не целоваться ни с кем в губы, пока не встретит свою настоящую любовь – своего единственного, о чём и сообщила девчонкам, когда, развалившись на траве после шумного купания в речке, они обсуждали кто с кем "ходит" – (таким термином обозначались первые подростковые свидания), кто когда замуж выйдет и сколько дитёв народит и о том, что Манька видела Таньку с пацаном на два года её старше и тот "её в самые губы целовал!".
– А я вот не стану ни с кем целоваться, пока не почувствую, что это – то самое, н а с т о я щ е е, пока не встречу своего единственного, – заявила одиннадцатилетняя Елена Андревна.
Девчонки тут же подняли её насмех.
– Так и нецелованной на всю жизнь останешься!
– Пока единственного встретишь, придётся тысячу "неединственных" перецеловать!
– Ага! И хромой, и косой – он единственный такой!
За каждой фразой шёл взрыв хохота.
– Дык, как же ты его узнаешь, шо он – единственный?
– Почувствую! – жуя травинку упрямо произнесла маленькая Елена Андревна, сощурив голубые глазищи, впитавшие в себя всю синь реки, глядя куда-то вдаль, мимо девчонок, словно там, на горизонте уже вырисовывались очертания того единственного, который…
…который теперь рядом храпит и спать не даёт. И ничего не понимает в её загадочной душе. Только борщи просит. А борщ она забыла поставить в холодильник! Елена Андревна, стараясь не скрипеть кроватью, тихонечко соскользнула с безмолвного в сегодняшний вечер супружеского ложа, натянула голубенький, с нежными белыми кружевами халатик. Пошарив в темноте по ворсистому ковру пятками и не наткнувшись на тапочки, пошлёпала босиком на кухню. Она подошла к плите, машинально открыла крышку кастрюли… Ай! Борщ был невыносимо хорош! Вальяжно развалившись во всём объёме кастрюли, как сытый женским вниманием, натанцевавшийся гусар в креслах, он поигрывал кубиками буряка, мелькавших, как стайка рыб, в его бордовых волнах, поднимал со дна жмень капусты, показывая, как здорово она сварилась, в меру, не развариваясь и без жёсткости, подталкивал к поверхности кубик картошки, который, подмигнув бежевой зазывной гранью, уплывал снова в борщевые недра.
Запах, одурманивающий запах настоявшегося, терпкого, душистого, "щырого", як душа Елены Андревны, борща, заворачивал чалмой голову хозяйки. Редкий человек – независимо от национальности – устоит перед украинским борщом.
"Я только ложечку – чуть-чуть", – шепнула сама себе Елена Андревна и, зачарованная, словно в гипнозе, взялась за ручку ополовника.
"Ох!" – выдохнула она в восхищении от собственного кулинарного искусства.
С полным ртом непрожёванной капусты, Елена Андревна снова опустила ополовник в кастрюлю…
– Боже мой! Я – как Васисуалий Лоханкин! – укоряла себя она, но… поздно. Желудок не давал времени на раздумья: измождённый необычным суточным голоданием, он громко урчал, как работающий в поле трактор, рычал и требовал новой порции. Ополовник, как батискаф, снова опустился на дно кастрюли. После нескольких "рейдов" рука "капитана", сама по себе, вне воли хозяйки, потянулась к белоснежной двери холодно-морозного царства, Сим-Симу чревоугодия, хранилища вечного человеческого соблазна – еды.
Елена Андревна схватила кусок хлеба – кто ж ест борщ без хлеба? Разве какой извращенец ест борщ без хлеба? а за ним прихвостился лучок – стройненький, зелёненький, сочненький, а за лучком и огурчик потянулся – у Елены Андревны огурцы всегда были отменного качества: упругие, с хрустом – так, что звенело всё вокруг, в задорных осьминожьих пупырышках. Рука, повинуясь мощному основному инстинкту, хватала быстро, цепко, метко и жадно: огурчик, хлебушек, лучок, шпротинку – и снова то же самое, и в обратном порядке – шпротинку, хлебушек, лучок, бутылку водки … Глоток! Ещё глоток! Обжигающая жидкость пробежала приятным теплом, соединила разорванные нервные волокна, успокоила расшалившиеся клеточки… Желудок заурчал, пару раз глухо ухнул, прощально рыкнул и наконец-то затих. Елена Андревна икнула, слегка отрыгнула, облегчённо вздохнула и перевела дух. Голова снова кружилась – только теперь от внезапной сытости, перед глазами ложился туман… Оглядевшись вокруг себя, как Кутузов после Бородинской битвы, Елена Андревна поразилась: о, поле, поле, хто ж тебя усеял… хлебными крошками, бордовыми каплями, стебельками лука, варёной капустой? Окинув пьяным взглядом опустошённое чрево холодильника, наша героиня спохватилась с запоздалым раскаянием: "Боже, шо ж я наробыла?" Но, неподготовленная к аскетичным подвигам природа взяла своё, невыносимо захотелось спать. Шатающейся походкой, задевая округлыми плечами косяки и не вписываясь в знакомые повороты квартиры, с большим ржавым пятном на белоснежных кружевах, словно с орденом, полученным в жестокой битве, Елена Андревна пошлёпала обратно в спальню. "Таки Петя был прав – с непривычки трудно…" – сокрушённо вздохнула она про себя.
На пороге в комнату она предательски икнула, поспешно прикрыла рот ладошкой. Стараясь не шуметь и не скрипеть кроватью, откинула край одеяла…
– Хорошо, что ты поела, – неожиданно обернулся к ней храпящий минуту назад Пётр Иваныч.
Елена Андревна замерла в позе крадущейся за воробьём кошки.
– И выпила? – глаза Петра Иваныча загорелись лукавым молодым огоньком.
– Как ты узнал? – ахнула жена.
– От тебя пахнет! – весело констатировал супруг.
– Я…. – голос Елены Андревны задрожал, подбородочек мелко-мелко затрясся, губы искривились в перевёрнутый полумесяц, – я не выдержала! – подползла она ближе к Петру Иванычу. – Ты был прав!
– Прости! – наконец-то выдохнула из себя Елена Андревна, и, уткнувшись в волосатую грудь супруга, разревелась, как маленькая девчонка.
В ту ночь Елена Андревна заснула на руке мужа – в своей любимой позе.
Православный эффект
Однажды, попивая утренний кофеёк, любуясь своим пухленьким, сдобным, изогнутым изящной "подковкой" мизинчиком, Елена Андревна заметила в газете, забытой мужем на столе, кое-что любопытное, а именно: интервью со знаменитой в советское время певицей – Анной Ортодоксальцевой. В 90-е Анна пропала с экранов телевизоров и вот, в начале нулевых, снова объявилась. Елене Андревне стало очень любопытно, что произошло с любимой певицей. Анна отличалась от всех барышень социалистической эстрады: творчеством – исполняла под гитару русский фольклор в собственной оригинальной обработке; стилем – яркий, расшитый "а-ля русс" сарафан, белая рубашка с пышными рукавами, длинные, распущенные волосы, подхваченные лентой с этно-бумбонами, озорной взгляд, задорная улыбка…
Елена Андреевна с большим интересом погрузилась в чтение интервью. Ортдоксальцева говорила о том, что продолжает петь: "Она таки осталась певицей – это уже хорошо!", только тематика песен несколько изменилась в связи с обретением за годы безвременья православной веры. В этом месте Елена Андревна тихонько понимающе вздохнула. В конце беседы, на невинный, модный вопрос журналиста: "Кто Вы по гороскопу?", Ортодоксальцева вдруг резко и кратко воскликнула:
– Да вы что, я – православная!!!
В поддержку фразы любимой певицы Елена Андревна удовлетворённо крякнула, хотя и пронеслось у неё где-то на задворках подсознания: "Резковато как-то…"
На фото в газете Ортодксальцева была всё в том же фольклорном одеянии, что и 20 лет назад, только время затушевало озорные огоньки в глазах и напрочь стёрло улыбку, которая так нравилась Петру Иванычу. Как только певица появлялась на экране, Пётр Иваныч откладывал газету и слушал, с блаженной улыбкой, сложив ладошки на животе. И даже, если был в другой комнате и вдруг слышал звук Ортодоксальцевской гитары – по ТВ или по радио – бежал к источнику звука, принимая вышеописанную позу и, иже с ней, выражение лица. Елена Андревна даже немного ревновала. Её так внимательно Петя давно не слушал, а, если слушал – то без улыбки.
Вспомнив, как давно супруги Кипятковы не посещали культурные мероприятия да и, вообще, не были "на людях", Елена Андревна замечталась: "Вот, хорошо бы на выступление Анны Ортодоксальцевой сходить. Давно мы с Петей на концерте не были…". И Елена Андревна с тоской вспомнила, как приезжал весь в блёстках Киркоров с томным взглядом, и как ей хотелось посетить его выступление, и как они высчитали, что денег хватит только на один билет, и как без Петра Иваныча (хоть он, по секрету от жены, терпеть не мог данного певца) она идти категорически отказалась, представив, что будет одна бродить, с тоскливым выражением лица, словно потерявшийся в супермаркете ребёнок, поскальзываясь на высоких шпильках на мраморном полу вестибюля ДК, в то время как привыкла гордо вышагивать перед знакомыми под руку с супругом.
А однажды к ним в город пожаловала сама Примадонна советской и постсоветской эстрады, и опять история с деньгами токмо на один билет повторилась.
Позвонив в ДК и узнав цены на билеты концерта Ортодоксальцевой, Елена Андревна приободрилась и мысленно радостно потирала руки: "Вот, хорошо! Расслабимся, отдохнём, проведём уютный семейный вечер – я, наконец-то, платье своё любимое надену… И серьги к нему…" – замечталась наша героиня, представив себя во всём своём концертном великолепии под свисающими, как застывшие стеклянные капли, огромными люстрами ДК, похожими на церковные паникадила… "Ах! она, наверное, что-нибудь о вере будет петь, и о душе – раз такая талантливая женщина к Церкви пришла, обязательно будет что-нибудь такое в репертуаре… Может, на Петеньку это произведёт православный эффект…" Елена Андревна вздохнула. Петя уже не нервничал и не раздражался, когда она уходила на долгие церковные службы, но её не сопровождал. А она так хотела видеть его в церкви! Представляла, как он, смущаясь, стоит впервые в очереди на исповедь, ежесекундно сомневаясь – может уйти? – и, поправив съезжающие очки, решительно шагнув к священнику в последний момент; как, ещё до конца не осознавая всей важности, подходит в первый раз к Чаше… Но, вместо этого, супруги Кипятковы проводили время в бесконечных, бурных спорах.
Когда Елена Андревна пыталась его убедить вербально о необходимости верить, Пётр Иваныч спрашивал, зачем же непременно нужно для этого ходить в церковь. Елена Андревна рассказывала ему о Таинствах. Тогда Пётр Иваныч задавал следующий вопрос: "Если в Церкви всё подчинено жизни человеческой души, её спасению и Богу, отчего наплодилось так много различных конфессий, каждая из которых бьёт себя в грудь, называя истинной, и не желая договариваться с другой, а, иногда, переходя и к открытой войне за свою истинность?". Тут из Петра Иваныча сыпались исторические факты с именами и точными датами – оказывается, не зря он носил очки и углублялся он не только в газеты, как наивно полагала его супруга. "Здесь надо не понимать, а чувствовать!" – кричала она. "Дык, как же я почувствую, если я не понимаю!" – восклицал Пётр Иваныч. Елена Андревна терялась, пыталась доказывать – но ей не хватало этой самой начитанности. Тогда, испытывая недостаток фактов, как рыба, стукнувшаяся о толщу льда, при попытке всплыть на поверхность, Елена Андревна судорожно набирала пару раз воздуха в лёгкие, и, не закончив предложения, на слове: "В общем… (вдох), в общем… (ещё более глубокий вдох), ты – не прав!" – выдыхала она в лицо супругу, нередко после хлопнув дверью – то ли от обиды перед его образованием, то ли от страха, что он продолжит спор, а аргументировано ответить она не умеет. Пётр Иваныч ещё кричал вслед, покачивая головой в знак согласия своим мыслям (отчего очки сползали вниз по потной переносице), собрав пальцы пучком, словно зажав щепотку соли, и побрызгивая, как испорченный шаловливыми детьми водяной фонтанчик, слюной: "Еленочка, да ты пойми, я ж не обидеть тебя хочу, а разобраться! Я боюсь, что приду, для спасения души, раскроюсь, а меня под какими-нибудь лозунгами поведут не туда…" Но Елена Андревна лишь громко всхлипывала за дверью. "Ведь, так уже было… Неприятно себя снова наивным дураком чувствовать…" – бормотал уже себе под нос Пётр Иваныч, протирая носовым платком запотевшие в пылу спора стёкла очков.
И вот, однажды вечером, красивые, надушенные, по-концертному торжественные супруги Кипятковы вышли из подъезда. Воздушно настроенная Елена Андревна не предупредила Петю о свежеприобретённой православности Ортодоксальцевой. Она представляла, как после заключительного аккорда Ортодоксальцевской гитары, ошеломлённый открытием, растроганный духовными песнями, Петя поворачивается к ней с умилённым выражением лица и влажными от слёз глазами, берёт её нежно за руку, и, оставив все споры, на следующее утро, они бодро идут вдвоём в церковь, навстречу рассвету, в новый день…
Дворец Культуры "Октябрьский" жадно поглощал в себя людей. Яркий, светящийся он был словно Титаник до столкновения с айсбергом в тёмном, холодном океане ноябрьского вечера, гудел многочисленными голосами. Елена Андревна весело и гордо взошла на палубу, готовясь встретить восхищённые взгляды знакомых, но неожиданно для себя обнаружила: