12
Дожидаясь Жюльена, мать думала о тетради, которую отдала директору. Несколько раз она ловила себя на том, что шепчет: "А ну как он заметит, что тетради нет!" Но она тут же старалась улыбнуться. Что это, право, не будет же она теперь бояться своего мальчика!
В семь вечера Жюльена еще не было. Отец то и дело поглядывал на будильник и барабанил пальцами по столу. Мать подошла к двери, вернулась к плите, затем вышла на балкон и наклонилась над перилами.
- Что ж это, каждый вечер теперь так будет! - не выдержал наконец отец. - Если он кончает в половине седьмого, мог бы в семь уже быть дома. Придется есть при свете.
- Все равно, дни теперь быстро становятся короче. А потом сегодня особенно темно.
Отец повысил голос:
- Это не оправдание, незачем ему привыкать после работы шляться неизвестно где!
Мать вздохнула, но ничего не ответила. Она опустила висячую лампу и зажгла свет. Отец следил за каждым ее движением. Она, и не оборачиваясь, чувствовала на себе его взгляд. Ей казалось, что из темных углов наплывает томительное молчание и свет лампы не в силах прогнать его. Для матери оно сливалось с ее тягостной думой о тетрадке. Она представляла себе возвращение Жюльена, она боялась того, что скажет по поводу опоздания отец; мысленно она видела, как Жюльен подымается к себе в комнату и выдвигает ящик. Сколько она ни убеждала себя все настойчивее и настойчивее, что зря волнуется, мысль эта не выходила у нее из головы. Она потихоньку шептала слова из стихотворений, даже целые запомнившиеся ей строчки, и ей казалось, Жюльен рассердится, если узнает, что она прочитала его стихи. Только теперь ей пришло в голову, что между рисунками, изображавшими девушку с болезненным лицом, и некоторыми стихотворениями есть какая-то связь. И чем больше она раздумывала, тем сильнее возрастало ее беспокойство. В конце концов она уже не могла разобрать, чего она боится - гнева Жюльена или чего-то другого, чего-то неопределенного, что теперь уже жило в ней и все разрасталось, и против чего она была бессильна.
Отец развернул газету, но она видела, что он ежеминутно отрывается от чтения, прислушивается к каждому шуму на улице и то и дело глядит на часы. Подойдя к плите, как бы для того, чтобы заняться готовкой, она нагнулась и попыталась прочитать заголовок. Несмотря на все ее старания, ей все-таки пришлось спросить:
- В газете пишут, что мы захватили немецкую подводную лодку, верно?
Отец посмотрел заголовки.
- Ага, вот, - сказал он. - "Наша подводная лодка…" - Он замолчал, прочитал про себя и пояснил: - Нет, наша подводная лодка захватила немецкое торговое судно.
- Да, возможно, что и так, - сказала она. - Я только мельком видела, газеты я не раскрывала.
Отец поговорил немного о войне на море, затем снова взялся за газету.
- Ишь ты, наконец они все же решились поприжать коммунистов… "Отдан приказ об аресте господ Раметта и Флоримона Бонта. Триста семьдесят семь коммунистических муниципалитетов распущены или в скором времени будут распущены…" - медленно прочитал он.
Мать делала вид, что слушает. Время от времени она говорила:
- Да, да… вот и хорошо… Они правы…
Но на самом деле она прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы. Вскоре ей почудились голоса. Она подошла к двери и, убедившись, что говорят в саду, сказала:
- Помолчи, я слышу чьи-то голоса.
Отец перестал читать. Оба прислушались, затем мать открыла дверь.
- Это Жюльен, но он не один, - сказала она.
Отец положил газету и скорчил недовольную мину, однако ничего не сказал. Услышав шаги на лестнице, он проворчал:
- Опаздывает, да еще гостей с собой привел…
- Помолчи, - шепнула мать.
Она услышала, как Жюльен сказал:
- Входите, господин Мартен.
И тут же в кухню вошел новый хозяин Жюльена. Мать отступила на шаг, а отец положил очки на стол около своей тарелки и поспешил встать. Господин Мартен поздоровался, снял свою серую шляпу и сейчас же начал быстро говорить, жестикулируя обеими руками и вертя головой, от чего дрожали его дряблые щеки. Это был человек лет шестидесяти, сухощавый и бледный, того же роста, что и Жюльен.
- Я задержал вашего сына, - объяснил он. - И вижу, что вы дожидаетесь его и не кушаете.
- Ничего-ничего, - сказал отец, - подумаешь, важность какая!
- Дело в том, что у меня большие неприятности. В Лионском филиале моей фирмы почти не осталось старых работников, новых я не знаю, а тут вдруг уходит мастер.
Отец с матерью слушали его стоя и покачивали головой. Мать пододвинула ему стул, он отстранил его рукой.
- Нет-нет, я на минутку. У меня еще куча дел; завтра надо с самого раннего утра выехать.
Он запнулся, поглядел на Жюльена, который стоял рядом, затем опять на стариков Дюбуа.
- Я увожу с собой вашего сына, я вынужден это сделать, мне нужен там человек, на которого можно положиться.
- Но… - робко вымолвила мать.
Господин Мартен прервал ее:
- Да-да, понимаю, - сказал он. - Вы возразите, что я не знаю, справится ли он, но это ничего. В Лионе на него возлагается не работа, а надзор. Работа там налажена, но мне нужно доверенное лицо.
Он замолчал, все еще упорно глядя на отца с матерью, затем, когда отец хотел что-то сказать, опередил его:
- Понимаете, господин Дюбуа, я вас давно знаю и уверен, что на вас можно положиться.
- Но ведь надо бы… - начала было мать.
Господин Мартен пожал им обоим руки и открыл дверь.
- Не беспокойтесь. Он там будет как сыр в масле кататься, я сам его устрою… - сказал он. - Не беспокойтесь… И жалованье ему прибавлю. Доверенное лицо, понимаете, мне нужно… доверенное лицо… Не думайте, я знаю, как оплачивают доверенное лицо…
Мать слышала, как он спускается по лестнице, повторяя все те же слова.
После его ухода Жюльен затворил дверь, и тут наступило долгое молчание. Все трое смотрели друг на друга. Жюльен чуть улыбался, отец поглаживал свою лоснящуюся плешь и морщил подбородок; мать чувствовала, как все сильней и сильней колотится у нее в груди сердце.
- Да как же так… да разве так можно, - сказала она.
Жюльен рассмеялся.
- Очень даже можно. Такой уж это человек. Говорят, у него все - раз, два и готово. Он ведет свое дело очень решительно.
- Но ведь ты только что вернулся, неужели ты опять уедешь.
Голос ее дрожал. Она уже, как сквозь туман, видела Жюльена.
- Мама, не надо плакать! - сказал он. - Мне подвезло: поехать в Лион - это во! Понимаешь? Лион - это сила!
Она только махнула рукой и опустилась на стул. Отец медленно сел, и она услышала, как он говорит:
- Да, чудак он, чудак. Мне так и говорили. И это верно. Совершенно верно. Можно сказать, налетел, прямо как ураган. И подумать только, так ведет дело, а заработал миллионы. Во всяком случае, надо думать, он знает, что делает.
Мать старалась не плакать, но слезы навертывались на глаза. Она чувствовала, что это не от горя в полном смысле слова, но потому, что она сегодня переволновалась.
- Ну, хныкать не стоит, - сказал отец. - Конечно, неприятно, что он уже уезжает, но как-никак господин Мартен остановил свой выбор именно на нем, а это что-нибудь да значит!
Она подняла голову и вытерла глаза носовым платком. Отец улыбался. Губы его чуть дрожали, он морщил подбородок, от чего на нем яснее обозначалась ямочка. Мать чувствовала: он сдерживается, чтобы не показать, как он рад. Жюльен сел за стол.
- А тебе не грустно уезжать из дому? - спросила она.
Сын пожал плечами, словно говоря, что понимает ее чувства; затем он улыбнулся и повторил:
- Понимаешь, мне подвезло, Лион - это блеск!
Она тоже улыбнулась, ставя на стол кастрюлю, от которой шел пар. Отец протянул тарелку, она наполнила ее доверху.
- Глупый ты мой взрослый сын, ну что у тебя за выражения. И подумать только, что ты уедешь… что опять будешь один…
Она подала ему тарелку и сама тоже принялась медленно есть. Нервное возбуждение, бывшее причиной ее слез, постепенно улеглось, но теперь она чувствовала, что к ней в сердце снова закрадывается тот страх, который она так часто испытывала во время двухлетнего отсутствия Жюльена.
13
Мать дотемна укладывала чемодан Жюльена. И все же на следующее утро она встала задолго до света. Она не зажгла висячей лампы, удовольствовавшись коптилкой, которую принесла из спальни и поставила на буфет. Чемодан Жюльена был готов; она заперла его, надеясь, что сын, может быть, забудет про тетрадь. Затем она сварила кофе и подогрела молоко. Только покончив со всеми приготовлениями, она поднялась наверх, чтобы разбудить сына.
Пока он ел, мать сидела напротив, облокотись на стол, и не спускала с него глаз. Помолчав немного, она спросила:
- Тебе правда не грустно, что ты уезжаешь так далеко?
Жюльен рассмеялся.
- Далеко? Смеешься, даже ста пятидесяти километров не будет. Жаль, что хозяин спешит, а то бы я отмахал на велосипеде.
Мать пожала плечами.
- Не говори глупостей!
Жюльен снова принялся за еду. Да, это так, он большой и сильный. Мужчина. И этот мужчина уезжает, может быть, так и не останется жить дома. Этот мужчина уезжает один, и чужой город.
- Будь там поосторожнее.
- Поосторожнее? Это ты о чем?
Она вздохнула.
- Не знаю. Вообще… поосторожней с людьми. Разве можно знать, на каких нападешь. Словом, ты уже большой и сам должен понимать.
Ей хотелось сказать ему очень много, но слова не приходили, а если и приходили, ей казалось, что она не может сказать их своему мальчику. И она молчала и только смотрела на него.
Занимался день, тусклый свет чуть освещал сбоку лицо Жюльена. Другую половину его лица освещала коптилка. Вдруг мать почувствовала, что ее заливает волна безумного страха.
- Города могут бомбить, сказала она. - Нам в Лоне бояться нечего, что такое Лон! А вот на Лион может быть налет. Если будет тревога, обязательно иди в бомбоубежище.
- Конечно, пойду, - успокоил ее Жюльен. - Но ничего не будет, не волнуйся.
- А все-таки, надо было мне спросить у господина Мартена, есть ли у них там в доме подвал, - вздохнула она.
- Он бы только посмеялся над тобой.
Жюльен допил кофе и встал из-за стола. Мать подошла к буфету и задула коптилку.
- Отец наверху ходит, - сказал она.
Жюльен надел куртку и плащ.
- Когда похолодает, одевайся потеплей. И напиши мне, если тебе что-нибудь понадобится.
Отец спустился с лестницы, поставил ночной горшок на нижнюю ступеньку и спросил:
- Ну как, готов?
- Все в порядке.
По его голосу мать поняла, что муж счастлив. Ей хотелось упрекнуть его, но она удержалась.
- Я провожу тебя до калитки, - сказала она Жюльену. - Заодно отнесу молочный бидон.
Жюльен обнял отца, тот сказал:
- Главное, работай как следует.
Мать с сыном молча шли по дорожке, где вдоль бордюра, окаймлявшего грядки, намело кучи листьев. Утро было свежее. Мать плотнее натянула шаль на плечи. Бидон, который она держала перед собой, звякал, ударяясь о пуговицы на ее кофте, да ручка чемодана, который нес Жюльен, слегка поскрипывала - это были единственные звуки. Утро еще не стряхнуло с себя ночной тьмы. Но несколько окон, выходивших на улицу, было открыто.
- Утром люди забывают о противовоздушной обороне, и никто им ничего не говорит, - сказала мать.
Жюльен не ответил. Они подошли к калитке. Мать достала из кармана кофточки ключ и отперла калитку. Она долго не выпускала сына из своих объятий. Чтобы поцеловать его, ей пришлось стать на цыпочки, хоть он и наклонился к ней.
- Не забывай того, что я тебе сказала, - прошептала она. - И пиши мне… такие письма, чтобы я знала, как тебе живется.
Жюльен ушел. Она хотела еще что-то добавить, но у нее сжалось горло. Стоя у ограды, она смотрела, как он удаляется. Он несколько раз обернулся и помахал ей. Когда он проходил мимо школы, на глаза матери внезапно набежали слезы. Все затуманилось. Жюльен был уже не в коричневом плаще, а в длинном черном фартучке; он нес не чемодан, а кожаный школьный ранец. Вот сейчас он войдет во двор с высокими каштанами, и перед тем как переступить порог школы, обернется еще раз и махнет ей рукой.
Она опустила голову и вытерла глаза концом кофточки. Когда она опять подняла голову, Жюльен стоял в конце улицы, гораздо дальше школы, как раз на углу. Он помахал рукой. Мать помахала ему в ответ. Они стояли и махали рукой, прощаясь друг с другом, потом она увидела, что Жюльен опустил руку и быстро скрылся за углом дома.
Тогда мать вернулась в сад, затворила калитку и медленно пошла к дому.
У крыльца она прислушалась: за домом, там, где парники, отец разговаривал с соседом. Она бесшумно прошла мимо крольчатника; кролики, увидя ее, стали обнюхивать решетку. Дойдя до угла дома, она остановилась.
- Понимаете, рабочих, может быть, и найдешь, - говорил отец, - но чего не найти, так это людей, на которых можно положиться: и толковых и работников хороших. Такой человек, как господин Мартен, не доверит свой лионский филиал кому попало.
- Само собой, зная вас, он может быть спокоен, - ответил Пиола. - Он, конечно, убежден, что ваш сын заслуживает доверия. Только вот какое жалованье ему положат, он еще так молод!
Наступило молчание. Выглянув из-за угла, мать увидела, что муж закурил.
- Еще бы они ему хорошего жалованья не положили! Положат. Понимаете, ведь в отсутствие господина Мартена - а он больше бывает здесь, чем в Лионе, - Жюльен будет всем заправлять. Возраст ничего не значит, если у тебя голова на плечах.
- Как ни верти, а во время войны молодежи приходится брать на себя многое.
- Да, это само собой, - сказал отец.
- А вас это не беспокоит?
- Подумаешь, мне беспокоиться нечего. Я отлично знаю своего сына. Да, кроме того, я в его возрасте уже давно один развозил заказы…
Мать не стала слушать дальше. Она пошла обратно к крыльцу. Живший в ней страх не прошел, но все же раннее утро повеяло на нее каким-то покоем, словно в нем еще сохранилось летнее тепло, которое она вдруг ощутила.
14
Мать кончала стелить постель, когда услышала голоса в саду и шарканье шагов на вымощенном дворе. Она выглянула из окна, но все уже завернули за угол дома. По громким голосам она поняла только одно - с ее мужем разговаривало несколько человек. Она быстро застелила постель и вышла на балкон; внизу во дворе она увидела солдат в касках и при оружии. Трое стояли. Двое других сидели на ступеньках лестницы, ведущей в погреб. Две винтовки были прислонены к невысокой ограде, отделяющей двор от сада господина Пиола. Вскоре из погреба вышел отец с бутылкой красного вина в одной руке и стаканом в другой. Солдаты принялись за вино, а мать тем временем сошла к ним во двор. Они пили по очереди, передавая друг другу стакан, предварительно стряхнув на землю одним и тем же движением оставшиеся капли. Светловолосый солдатик снял каску и поставил ее на железный стол. Он выглядел совсем юным, и мать подумала о Жюльене.
- Они пришли рассказать нам про Бутийона, помнишь, тот сержант, сын Мариуса Бутийона.
- Да-да, помню, - ответила, улыбнувшись, мать.
На рукаве у одного из солдат она заметила небольшую золотую нашивку. Он был без винтовки, но на поясном ремне висела револьверная кобура. Он посмотрел на мать и тоже улыбнулся.
- Да, я вам скажу, это парень, что надо! - сказал он. - Кто с ним хоть раз имел дело, до конца жизни его не забудет.
- Так что же такое с ним случилось? - спросила мать.
- Вот сержант тебе сейчас расскажет, - ответил отец.
Сержант рассмеялся и, обведя рукой своих солдат, объяснил:
- До сегодняшнего дня он, как и я, ходил с патрулем, как говорят, нес тыловую службу. - Сержант минутку помолчал. - Это значит, его обязанностью было забирать пьяных солдат и тех, что дебоширят на улице.
Солдаты тоже засмеялись.
- Он не приказывал нам забирать их, - пояснил один из солдат. - Он говорил: "Узнайте фамилию, отметьте как явившегося вовремя и положите где-нибудь в сторонке, когда проспится, сам найдет дорогу в казарму".
Солдаты все еще смеялись.
- Ну, а дальше что? - спросила мать. - Бьюсь об заклад, что его наказали!
Опять раздались смешки, но затем наступило молчание; сержант посмотрел на стариков Дюбуа.
- Наказанием это не назовешь, потому что по его же просьбе, - сказал он, - но как-никак, а номер с ним выкинули подлый.
- Почему подлый, он сам того хотел, - сказал один из солдат.
- Смеешься, а если он там свои косточки сложит!..
Матери показалось, что солдаты забыли о ней с отцом. Некоторое время она вслушивалась в их разговор, затем, поняв, что сержанта Бутийона отправили в район Саара, она сразу подумала о его жене и четырнадцатилетием сыне, которых знала только по фотографии. Жену она нашла серьезной, можно сказать, даже грустной, а сына очень красивым.
- Так, значит, его послали воевать, это в его-то возрасте, просто потому, что он не отправлял пьяных на гауптвахту? - спросила она.
Она чувствовала, как в ней закипает гнев. Мужчины молча посмотрели на нее, затем сержант пояснил:
- Нет, ему просто поставили на вид, что он не исполняет своих обязанностей.
- Надо сказать, что капитан как следует намылил ему голову, он у нас насчет службы придирчивый, - заметил один из солдат.
- Так-то оно так, но офицер, брат, это офицер, когда он на тебя орет, надо молчать.
- Это чтобы тебе Бутийон да смолчал…
Они расхохотались. Отец тоже смеялся. Он снова налил им вина, а сержант тем временем закончил:
- Вот что было дальше: когда капитан его отчитывал, он сказал, что его призвали драться с фрицами, а не шпиком быть. Кажется, он даже обругал капитана.
- Верно, - подтвердил один из солдат, - мне дневальный говорил, Бутийон сказал: "Если вам нравится отсиживаться в тылу, ваше дело. А меня или отправьте на передовую, или я пошлю к черту всю мою амуницию - нате, подавитесь! - и буду считать себя демобилизованным". Верно, он так и сказал, а потом вышел и хлопнул дверью.
Солдаты покачали головой. Сержант был как будто смущен.
- Ну, точно никто не знает… - промямлил он.
Говоривший перед тем солдат перебил его:
- Так все и было, в точности так. Дневальный мне еще сказал: "Ты бы видел капитана, я думал, его вот-вот удар хватит". - Он замолчал, а потом с восхищением прибавил: - Да, Бутийон никогда труса не праздновал!
- Чтоб им нашей амуницией подавиться - это его любимая поговорка была, - прибавил другой.
- Во всяком случае, через день он получил назначение на передовую, - сказал в заключение сержант.
- Подумать только, подумать только! - прошептала мать.
Мужчины потолковали еще о том, о сем, но мать уже не слушала. Их присутствие и отправка на фронт Бутийона напомнили ей о войне. Хоть и говорили, что никто не воюет по-настоящему, что никому не хочется воевать, все же угроза войны не исчезла, и в сердце матери ожили воспоминания о войне четырнадцатого года, о тех зимах, когда погибло столько солдат.
И печальные думы не покидали ее еще долго после того, как солдатские шинели одна за другой скрылись из виду.