– Бог в помощь, приятели, – воскликнул настоятель, встречая их, – так вы музыканты и скоморохи, это мне по нраву. Правда, по вашему виду этого не скажешь. Возьмите-ка по кружке пива да по хорошему куску ветчины, тогда и дело пойдет веселее.
Услышав такое обращение, оба монаха сконфузились. Готлиб смущенно молчал и глупо улыбался, Эгидиус же ощутил в себе порыв духа, он торжественно шагнул навстречу настоятелю, вытянул руку и воскликнул резким голосом:
– Увы, братья! Не балаганные шуты мы и не искатели приключений, но посланцы Господа, мы братья ваши и хотим научить вас тому, что завещал нам наш святой наставник. Потому придите в себя, дайте нам еды, а после того предадимся благочестию…
Напрасно тянул его брат Готлиб сзади за рясу. Еще не закончил он свою гремящую речь, как настоятель с красным от гнева лицом подскочил к нему, ударил по вытянутой руке и, толкнув в грудь, закричал:
– Что, собака, прощелыга бездомный! К нам в братья решил набиваться?! Учить нас собираешься? Смотри, как бы я не выбил тебе все зубы, рожа поганая! А теперь вон, эдакие гости нам ни к чему.
Приказ взбешенного настоятеля был выполнен, и не успели закоченевшие пальцы странников отойти в приятном тепле у огня, как их вытолкали взашей и они снова оказались за воротами, захлопнувшимися за ними с громким стуком.
Коль скоро люди различны, так же различно отражаются в них события и вещи. Долгое время спустя, после того как братья Готлиб и Эгидиус расстались, каждый рассказывал эту историю о дурном приеме, оказанном им в монастыре под Оксфордом, по-своему, и неизвестно, кто из них говорил правду.
Брат Готлиб говорил каждый раз, когда речь заходила об этой истории:
– Когда мы вновь оказались на опушке леса, коченея, я тут только сообразил, что настоятель хоть и не о том думал, а все же был не совсем неправ. Ведь наш учитель Франциск и сам порой называл себя жонглером Божиим, и нам надлежало бы принять вызов и сказаться актерами, а затем учтиво и весело объявить о нашем учении. Следовательно, действовали мы неразумно, и поделом нам, что пришлось ночевать в сарае у скотного двора.
А брат Эгидиус рассказывал иное, и рассказ его донесла до нас молва:
– Да я бы лучше провел ночь с волками в лесу, чем вернулся бы под эту крышу. Мы подождали, однако, не охватит ли заблудших раскаяние, и правда, полчаса спустя выбрался из монастыря потихоньку юный монах, огорченный тем, что посланцы Господа в его доме испытали такой дьявольский прием. Он проводил нас в сарай у скотного двора, дал нам сена, и мы там переночевали. Но в ту же ночь привиделся мне сон, и видел я, как Господь Бог вершил суд над теми монахами, и приговорил их к повешению, и случилось так. И когда утром мы пробудились, из всех монахов монастыря в живых остался лишь тот монашек, остальные же лежали в своих постелях мертвые, а на шее у них были отметины от веревки, как у повешенных.
Chagrin d\'amour [7]
В давние времена расположились как-то у Канволе, столицы страны Валуа, лагерем рыцари, разбив множество роскошных шатров. День за днем бушевал турнир, главным призом на котором была рука королевы Херцелоиды, девственной вдовы Кастиса, прекрасной дочери короля Грааля Фримутеля. Среди участников турнира можно было увидеть высоких властителей: английского короля Пендрагона, норвежского короля Лота, короля Арагона, герцога Брабантского, знаменитых графов, рыцарей и славных воинов, таких, как Моргольт и Ривалин; все они перечислены во второй песни "Парцифаля" Вольфрама фон Эшенбаха. Один прибыл за воинской славой, другой – ради прекрасных голубых глаз молодой королевы, большинство же – ради ее богатых и плодородных земель, ее городов и замков.
Помимо многих высоких властителей и именитых героев прибыло туда и целое воинство безымянных рыцарей, отчаянных смельчаков, головорезов и прощелыг без гроша в кармане. У некоторых из них не было даже своей палатки, они пристраивались на ночлег где придется, часто под открытым небом, накрывшись плащом. Лошади их жили на подножном корму, сами же они находили еду и питье за чужим столом, с приглашением или без, и каждый из них надеялся на удачу, если вообще помышлял о том, чтобы поучаствовать в турнире. Надежда была, в сущности, крайне мала, потому что лошади их были никудышные; а на плохом жеребце и самый смелый рыцарь вряд ли чего добьется на турнире. Многие и не думали о том, чтобы биться, а собирались лишь при всем этом присутствовать и по возможности присоединиться ко всеобщему веселью или получить от этого какую-нибудь выгоду. Настроение у всех было хорошее. Каждый день празднества и угощения, то в замке королевы, то у влиятельных и богатых правителей в лагере, и кое-кто из бедных рыцарей радовался тому, что турнирные бои так затянулись. Рыцари выезжали на прогулки, охотились, вели беседы, пили и веселились, наблюдали за боями и при случае пробовали свои силы, лечили раненых лошадей, дивились роскоши великих государей – не упускали ничего и радовались жизни.
Среди бедных и безвестных воинов был один по имени Марсель, пасынок незнатного барона на юге, привлекательный, несколько худощавый молодой рыцарь удачи в скромных доспехах и на слабенькой старой лошадке, которую звали Мелисса. Как и многие, он прибыл удовлетворить любопытство и попытать счастья, да и от всеобщего празднества и благополучия получить немного. Среди равных себе и даже среди некоторых почтенных рыцарей этот Марсель добился кое-какой известности, правда не как воин, а как певец и жонглер, потому что умел сочинять стихи и очень приятно исполнять свои канцоны, играя на лютне. Он чувствовал себя как рыба в воде во всей этой суете, напоминавшей ему большую ярмарку, и не желал ничего большего, кроме того, чтобы удалой воинский лагерь со всеми его увеселениями простоял как можно дольше. Как-то один из его покровителей, герцог Брабантский, пригласил его принять участие в пиршестве, устроенном королевой для избранных рыцарей. Марсель отправился вместе с ним в столицу, в замок; зал сиял великолепием, а чаши и кувшины дарили добрую усладу. Однако бедный юноша покидал веселье с нелегким сердцем. Он увидел королеву Херцелоиду, услышал ее проникновенный волнующий голос и отведал ее нежных взглядов. И теперь сердце его билось любовью к высокородной красавице, нежной и скромной, словно простая юная девушка, но на самом деле вознесенной на недосягаемую высоту.
Конечно, он был волен, как и любой другой рыцарь, вступить в борьбу за нее и испытать свою судьбу на турнире. Однако ни конь его, ни оружие не были хороши для этого, да и назвать себя большим героем он не мог. Страха же он не ведал и был всем сердцем готов поставить свою жизнь на карту ради почитаемой им королевы. Однако силы его и сравнить нельзя было с силами Моргольта, или короля Лота, или тем более Ривалина и других героев – он хорошо понимал это. И все же не хотел отказываться от попытки. Он кормил свою Мелиссу хлебом и отборным сеном, которое ему удалось выпросить, он копил свои силы, стараясь побольше есть и спать, с особым усердием чистил и драил свои невзрачные доспехи. И несколько дней спустя он выехал поутру на поле и заявил себя на турнире. В противниках у него оказался испанский рыцарь, они помчались навстречу друг другу с длинными копьями, и Марсель вместе со своей лошадью оказался поверженным. Изо рта у него шла кровь, все члены его ныли, однако он поднялся без посторонней помощи, увел свою дрожащую лошадку и умылся в ближнем ручье, у которого и провел остаток дня, одинокий и униженный.
Вечером, когда он вернулся в лагерь, и там и тут уже горели факелы, герцог Брабантский окликнул его по имени.
– Ты сегодня испытал свое воинское счастье, – сказал он добродушно. – В следующий раз, если снова решишься, возьми одну из моих лошадей, юноша, а если победишь, оставь ее за собой! А теперь давай веселиться, и спой нам добрую песню для отдыха!
Бедному рыцарю было не до пения и веселья. Однако ради обещанной лошади он согласился. Он зашел в шатер герцога, выпил кубок красного вина и попросил лютню. Он спел песню, и еще одну, слушавшие хвалили его и пили за его здоровье.
– Да благословит тебя Господь, певец! – воскликнул удовлетворенный герцог. – Оставь бранные дела и поезжай вместе со мной ко двору, не пожалеешь.
– Вы добры, – тихо произнес Марсель. – Но вы пообещали мне хорошую лошадь, и, прежде чем я подумаю о предложенном, я хочу еще раз выйти на бой. Что значат хорошая жизнь и прекрасные песни, когда другие рыцари бьются за славу и любовь!
Кто-то засмеялся:
– Не думаете ли вы завоевать королеву, Марсель?
Тот вскочил:
– Я желаю того же, что и вы, пусть я всего лишь бедный рыцарь. А если мне не дано победить, то все же я могу сражаться во славу ее, истекать ради нее кровью и терпеть ради нее поражение и боль. Мне милее умереть за нее, чем без нее вести привольную бесславную жизнь. А кто посмеет смеяться надо мной, для того, рыцари, у меня есть острый меч.
Герцог повелел всем успокоиться, и вскоре все разошлись на ночлег. Тогда герцог подал знак и задержал певца, который тоже собирался уходить. Он посмотрел ему в глаза и сказал с доброй улыбкой:
– Ты еще молод, мой мальчик. Неужто ты и в самом деле собираешься бежать за призрачным видением, несмотря на несчастия, раны и боль? Тебе не стать королем Валуа и не заполучить королеву Херцелоиду в возлюбленные, ты прекрасно это знаешь. Что толку, что ты сшибешь на землю одного-другого рыцаря посильнее тебя? Тебе ведь придется уложить и королей, и Ривалина, и меня, и всех героев, чтобы достичь своей цели! Потому я и говорю тебе: если хочешь сражаться, начни с меня, а если не справишься со мной, то оставь свои мечты и иди ко мне на службу, как я тебе и предлагал.
Марсель покраснел, однако воскликнул не раздумывая:
– Благодарю вас, ваше высочество, завтра же я готов сразиться с вами.
Он удалился и отправился присмотреть за своей лошадью. Та приветливо заржала при его приближении, взяла хлеб у него из рук и положила голову ему на плечо.
– Да, Мелисса, – сказал он тихо и погладил ее по голове, – ты меня любишь, моя лошадка. Но лучше бы мы погибли где-нибудь по дороге в лесу, чем добрались до этого лагеря. Спи, Мелисса, моя лошадка.
На следующее утро, совсем рано, он поскакал в город Канволе и обменял там у одного горожанина лошадь на новый шлем и новые сапоги. Когда он уходил, Мелисса тянула за ним голову на длинной шее, а он шел и шел не оборачиваясь. Потом один из оруженосцев герцога привел ему рыжего жеребца, молодого и сильного, а часом позже и сам герцог выехал на поединок. Собралось много зрителей, потому что в бой вступал один из высокородных рыцарей. В первой стычке победа не далась никому, потому что герцог Брабантский пощадил юношу. Но потом он разгневался на безрассудного мальчишку и налетел на него с такой силой, что Марсель вылетел из седла, нога его застряла в стремени, и рыжий жеребец потащил его за собой.
Пока отчаянный юноша, покрытый ранами и ушибами, лежал в шатре для слуг герцога, где за ним ухаживали, в городе и лагере разнеслась весть, что прибыл Гашмурет, известный всему свету герой. Он ехал в блеске и великолепии, слава опережала его, словно яркая путеводная звезда, высокородные рыцари задумчиво морщили лоб, бедные и незнатные с восторгом встречали его, а прекрасная Херцелоида раскрасневшись смотрела ему вслед. На следующий день Гашмурет неспешно выехал на поле, вызвал соперников и выбил знатных рыцарей одного за другим из седла. Все вокруг говорили только о нем, он был бесспорным победителем, ему предназначалась рука королевы и ее страна. Больной Марсель тоже слышал пересуды, которыми полнился лагерь. Он понимал, что Херцелоида потеряна для него, он не хотел слушать, как восхваляли и славили Гашмурета, и он отвернулся от всего мира, стиснул зубы и желал одной только смерти. Но все-таки он услышал. Его посетил герцог, одаривший его одеждами и также говоривший о победителе. И Марсель узнал, что королеву от любви к Гашмурету бросает то в жар, то в холод. О Гашмурете же говорили, что он не только рыцарь французской королевы Анфлизы, но и покинул в краю язычников черную мавританскую принцессу, супругом которой он успел побывать. Когда герцог ушел, Марсель с трудом поднялся с ложа, оделся и пошел, превозмогая боль, в город, чтобы увидеть победителя Гашмурета. И увидел его, мощного загорелого воина, настоящего великана богатырского сложения. Он походил на мясника. Марселю удалось пробраться во дворец и затеряться среди гостей. И он увидел королеву, нежную и юную, пылавшую от счастья и стыда, жаждавшую поцелуев заезжего героя. К концу пира его покровитель, герцог, приметил его и подозвал к себе.
– Позвольте, – обратился герцог к королеве, – представить вам этого юного рыцаря. Его имя Марсель, он певец, искусством своим часто доставлявший нам блаженство. Если пожелаете, он споет нам песню.
Херцелоида приветливо кивнула герцогу и рыцарю, улыбнулась и велела принести лютню. Юный рыцарь был бледен, он отвесил самый глубокий поклон и нерешительно взял протянутую ему лютню. Он пробежал пальцами по струнам и запел, неотступно глядя на королеву, песню, сочиненную им раньше в родной стороне. Однако после каждого куплета он добавил рефреном две простые строки, звучавшие печально и исходившие из глубин его раненого сердца. И эти две строки, впервые прозвучавшие в тот вечер в замке, вскоре стали известны повсюду, и все стали их напевать. Вот они:
Plaisir d\'amour ne dure qu\'un moment,
Chagrin d\'amour dure toute la vie. [8]
Закончив песню, Марсель покинул замок, и яркий отблеск свечей из окон замка озарял его путь. Он не стал возвращаться в лагерь, а пошел другой дорогой из города во тьму, чтобы навсегда оставить рыцарское ремесло и начать жизнь странствующего певца.
Отзвучали празднества и истлели шатры, герцог Брабантский, славный герой Гашмурет и прекрасная королева уже несколько столетий как покинули этот свет, все забыли город Канволе и турниры во славу Херцелоиды. Время сохранило только их имена, кажущиеся нам странными и покрытыми пылью веков, а еще стихи юного рыцаря. Их поют и по сей день.
Кончина брата Антонио [9]
Глубокочтимая госпожа и любезная сестра во Христе! До меня дошла ваша просьба, и я описываю вам в настоящем письме те события, о которых вы желаете узнать, не жалея на то сил. Ибо хотя вы, вам это известно, мне совершенно незнакомы, у меня есть основания полагать, что вы хорошо знали усопшего в прежние времена, а посему извольте сие мое известие прочесть и осмыслить, проявив снисходительность к слабости моего пера.
Смерть, которую блаженный Франциск называл "нашей любезной сестрицей", забирает многих людей как легкую и послушную добычу. Другие же, и среди них есть благочестивые и мужественные люди, уступают ей лишь после упорной борьбы и против воли, словно ненавистному врагу. Среди этих последних и мой досточтимый собрат Антонио, чья кончина исполнила меня глубокого ужаса и такого изумления, что я не забыл ни одного его слова, ни одной морщинки на его лице, равно как и ни одного движения его рук.
Правда, самой смерти его я не видел, но оставался почти до самого этого мгновения у его одра. Все, что мне об этом известно, я постараюсь записать и прилежно вам сообщить. Не препятствует мне и мое искреннее уважение к покойному, ибо по многим размышлениям я совершенно уверился, что Антонио умер достойной смертью и был принят Господом милосердно, как верный раб Божий.
Было это холодным утром, тому четыре месяца назад, когда ко мне пришел вестник от брата Антонио и прокричал: поднимайся и поспеши, ибо брат наш Антонио близок к смерти и не много часов ему еще осталось быть с нами. Я испугался и, захватив свой посох, в большой спешке последовал за этим человеком через гору. Путь далек, да к тому же крут и неудобен, и мы шагали шесть часов до привала, да потом еще два часа, а печаль и тревога сжимала наши сердца, так что ни один из нас не мог произнести ничего, кроме нескольких незначащих слов. И вестник, до того проведший в пути полночи, чтобы поспеть за мной, изнемог до того, что я оставил его у дороги и добрался до цели в одиночку. Стремительно, как если бы помолодел на много лет, взобрался я на холм и нашел нашего брата в хижине спящим. Он лежал спокойно, дышал слабо, и лик его был отмечен печатью смерти. Я уселся у его ложа, осторожно взял его правую руку и бдел над ним. Но поскольку я человек весьма преклонного возраста и тело мое ослабло от долгого пешего перехода, случилось так, что я задремал, и прошло, видимо, около часа, прежде чем я вновь пробудился. И оказалось, что больной держит мою руку и не отрывает от меня глаз, не говоря ни слова. Стыд охватил меня из-за того, что я заснул, и я был подавлен.
– Брат Антонио, – сказал я, – видишь, я пришел, чтобы проститься с тобой. Блажен ты, стоящий так близко от престола Господня.
Антонио хранил молчание и улыбался как-то по-особому, словно не верил моим словам. Я-то думал, он посмеивается, что я заснул, и потому смиренно попросил его прощения и хотел узнать, какую службу я мог бы ему сослужить.
– Открой дверь настежь! – сказал он мне.
Я исполнил его повеление. А так как он по-прежнему молчал, я спросил вновь, какой услуги он от меня еще ожидает.
– Раскрой и крышу! – отвечал он, показывая пальцем вверх.
Тогда я вышел из хижины и вынул две доски из кровли, исполнившись удивления, что бы это могло значить. Когда я вновь подошел к его ложу, его взгляд был прикован к просвету в крыше. И он снова улыбался, и это было удивительно.
– Я шесть дней не видел неба, – воскликнул он, обращаясь ко мне, и попросил еще посидеть с ним.
Я тут же согласился, и он вдруг начал громко и с жаром говорить. Глаза его горели как свечи, а руки двигались как руки человека, витийствующего перед толпой. А слова его были таковы:
– Вы, говорящие о жизни и смерти, что знаете вы о том? И кто из вас уже умирал горькой смертью, чтобы знать ее? Однако и о жизни вам известно не много, ибо глаза ваши слепы и чувства ленивы. Однако я знаю, что же такое жизнь, ибо взор мой был ясен, а ныне смерть стоит у моего одра. Я знаю, как велика и обильна чудесами земля и как прекрасно и коварно море. И воистину тот маленький лучик, что посылает солнце в мое жилище, приносит мне больше радости, чем все пережитое мною прежде среди людей.
О ясное солнце! О просторные дали! О горы, на которых я стоял, и ручьи, из которых я пил! О моя далекая родина и о моя юность!
Бедные вы, несчастные люди, сколь скудно и безрадостно течение вашей жизни, подобное мутным водам, раньше срока иссякающим в песках! Да откройте же глаза ваши и узрите, сколь чудесна и восхитительна земля, на которой вы обитаете! Взгляните же, сколь кротка и таинственна долина, освещаемая луной, и сколь исполнено блеска море, из которого поднимается солнце!
Мне эта речь показалась удивительной, и я озаботился, как бы брат мой не закрыл глаза, так и не помянув имя Господне. Потому я тихонько толкнул его и помахал ему рукой. Он же помолчал краткое время и улыбнулся, затем обратился ко мне очень тихим голосом:
– Брат Дженнаро, по пути сюда ты перевалил сегодня через гору, с вершины которой можно увидеть одновременно море и большие заснеженные горы. На том месте стоит клен и резная фигура скорбящей Богоматери. Знаешь ли ты это место?
И, получив положительный ответ, он продолжал:
– Хорошо, ты его знаешь. Тебе, должно быть, доводилось видеть оттуда бурю на море, а над белыми далекими горами голубую небесную высь и белые облака. И ты видел клен и лежал, отдыхая, в его округлой тени. И ты вдыхал запах его листьев и морской воздух, а взгляды твои бежали дальше, вниз, в прекрасные светлые луга.