В один день он подошёл и к Вивитову. Было что-то притягивающее в этом человеке. Хоть Лунев и не любил ставить других выше себя, но в случае Вивитова смутно чувствовал: старый художник обладал чем-то, чего самому Луневу не хватало по жизни. Лунев даже готов был с оговорками это признать.
Вивитов рисовал что-то, пока нельзя было понять, что именно. Узнав Лунева, он с полуулыбкой кивнул в знак приветствия, а когда тот заговорил, внимательно устремил на него проницательный взор. Лунев, конечно, был мальчишкой, и Вивитов вполне имел право так считать. Тем не менее, он выслушал молодого поэта, а когда тот закончил, пожал ему руку.
- Поздравляю. Мне этого не удалось.
Это было сильнее всех восхищений, вместе взятых. Не то что дороже. Просто сильнее.
- Вам удалось, - сказал Лунев. - Просто вы этого не поняли.
Вивитов немного лукаво улыбнулся:
- Как и вы.
- Я?
Художник помолчал, как бы обдумывая свои мысли. После паузы он заговорил:
- Мы, призывники искусства, поистине не знаем, что творим. Вы сказали, мне удалось. Я этого не вижу. Я вижу бессмысленную нехудожественную мазню. Но… я надеюсь, вы не из вежливости это сказали? Я не знаю, что я сделал. Только другие могут мне рассказать. А вы, Лунев? - Вивитов снова улыбнулся ему. - Понимаете вы, что вы сотворили, осознаёте в полной мере? Нет, скажу я вам, не осознаёте. Вы как маленький нервный заяц, мечетесь туда-сюда - там погрызли, здесь ухватили, а потом шугнулись и бежите дальше по снегу, а цепочки следов, что осталась после вас, не видите. То, что мы творим, слишком велико для нашего понимания. Мы слепы к искусству.
Абсурдную речь художника Лунев не вполне понял, возможно даже, что эти слова находились за пределами здравого смысла. Однако ему польстили столь высокие отзывы человека, которого он, хоть и на свой лад, но уважал.
- Главное, чтоб увидели другие, - отозвался Лунев. - Стихи уже ходят по рукам. Ещё немного… Не знаю, чего мы добьёмся, но что-то явно будет.
Вивитов добродушно усмехнулся:
- Угу. Смотрите только: как бы цепочка следов не вывела на вас.
Лунев замер. Что за наваждение? Кто дал право другим озвучивать его тёмные мысли? Он несколько раз открыл и закрыл рот, собираясь, вероятно, сказать что-то в духе: "Нет… Они не смогут. У них не получится". Заметив его реакцию, Вивитов проговорил:
- Я вас не запугиваю, нет. Просто не помешало бы быть осторожнее в поступках и словах…
- Там нет моего имени, - сказал он вдруг убеждённо и просиял: так просто и логично! - Стихи нигде не подписаны, и почти никто не знает, что сочинил их я. И даже стиль - стиль у меня, вообще, другой.
Вот и ответ всем иррациональным страхам! Даже если рукопись попадётся кому-нибудь из приспешников идола, что дальше? Автор неизвестен. И вычислить его не-воз-мож-но.
- Ну, как знаете, как знаете, - пробормотал Вивитов.
Выходя из зала, Лунев ликовал.
"Узнать автора по анонимной рукописи просто никак невозможно, - убеждённо думал он. - Меня не раскроют".
38.
Тихий шорох передаваемой страницы. В тусклом освещении на бумаге вырисовались чёрные буквы. Запись от руки - у каждого почерка свои недостатки - но разобрать можно.
Быстрый взгляд по строкам - так-так. Это и искали.
- Ну как?
- Потрясающе. Интересно было бы узнать, кто автор.
- Ой, этого никто не знает. Ещё бы, ты разве бы решился распускать такие стихи под своим именем?
Короткая заминка. Шёпот:
- Хотя, одна моя подруга мне говорила… хотя, это, может быть, и неправда… но, в общем, она мне говорила, что их сочинил Алексей Лунев.
- Ммм, тот самый Лунев? Он разве в Ринордийске?
Угу, типа это было неизвестно.
- Конечно! Ты разве не знал? Он вернулся в конце августа.
- Не знал, не знал, виноват. Если это действительно Лунев… Не перевелись ещё в нашем краю поэты. Это, - рука приподнимает рукопись и слегка встряхивает её, - не побоюсь этого слова, шедевр.
- Я знала, что ты оценишь. Я как-то не очень интересуюсь всеми этими делами, ты же знаешь, но тут прям загорелась…
- Ты хорошо сделала, что переписала. Мимо таких вещей нельзя проходить.
- Ты тоже передашь кому-нибудь?
- Конечно. Разумеется.
Мимолётный поцелуйчик, а потом она ушла.
Ещё один взгляд вскользь по рукописи. Умница, поэт! Нечего сказать.
Вот цепочка и пришла к своему логическому завершению. Адрес Лунева имеется. Остаётся только…
Рука на телефоне. Звонок в поздний вечер.
39.
Лунев вышел из дома. Было утро; туман ещё не полностью рассеялся, на траве лежала роса.
Прохлада. Он поддёрнул вверх воротник куртки: холодно становится по утрам и вечерам, нехорошо это. Ещё немного, и днём станет так же холодно. А потом пойдёт снег. И это ознаменует начало зимы, неважно, кончится к тому времени ноябрь или нет. Как ни крути.
Внезапно Лунев подумал о том, что зима в столице - это всё-таки достаточно легко, не так уж холодно. Город в любом случае греет: все эти фабрики, автомобили, отопление в домах, в конце концов. Фиолетовый - цвет тёплый, даже если его пересыпать снегом - всё равно будет пробиваться. Зима здесь - наверно, не совсем и зима, смягчённая такая версия с поблажками. Не то, что к востоку отсюда, далеко от Ринордийска, где-нибудь в степях приозёрья.
Так, с чего он вдруг подумал о приозёрье? Никогда туда не ездил и не собирается. Пожалуй, довольно с него и столицы. Да-да, он не требовательный.
Впечатлений для дальнейшего творчества хватит даже из тех, что уже были, хватит на многие месяцы вперёд. А холодное время года он всё же предпочитал провести в комфортной городской квартире со всеми достижениями цивилизации. А из окна можно спокойно наблюдать, как снаружи буйствует метель, с воем заметая снегом улицы Ринордийска. Она красива, метель. Когда за стеклом.
Зачем же тогда он вышел на улицу? А, просто так. Почему-то захотелось, или даже не захотелось, а где-то внутри для чего-то потребовалось, неосознаваемо и потому совсем непонятно. Просто зайцу стукнуло именно здесь сделать петлю и пройти обратно по собственным следам, а вот тут совершить длинный прыжок далеко в сторону, наверно, чтобы прервать цепочку и запутать погоню. Это не приходит в голову, просто вдруг выкидывается - раз! и сделал так, а не иначе. Чем руководствовался? Не спрашивайте.
Дома слегка светились на восходящем солнце. Свечение было холодным, но приятным на вид. Как будто обещало что-то, не слишком нежничая, но твёрдым уверенным тоном. Будто всё обновилось: новые дома под новым светом, новое утро нового дня, новое начало. Будто мир проснулся, разбуженный ещё одним шансом: может, эта попытка будет удачной?
Лунев прошёл немного по дворам: странные мысли заполняли его голову. Странное чувство с самого пробуждения, не объяснить логически. Переход - от чего-то к чему-то. Новое состояние?
Трансформация медлит, и минуты затянулись… Он - уже не он, и мир - уже не мир, но пока ещё и ничто другое… Бред, бред! Утро только недавно началось, а в голове уже всякие бредни. Муть какая непонятная - с ночи осталась, что ли? Ночью он спал, не блуждал ни в каких мирах и ничего не сочинял. Это что-то происходит с его головой, если обычное утро видится ему не пойми какой невидалью. Доигрался с запретными темами: от постоянного волнения крышу, похоже, начало сносить.
Так, и куда мы шли? Он в недоумении остановился. Город галереей уходил вдаль перед его взором, светлые дома выстраивали убегающие ряды и сходились далеко впереди, замыкая панораму. Они не выглядели настоящими и больше походили на красивые картонные декорации. Но декорации, несмотря на всю ненатуральность, дарили чувство защищённости.
Умиротворение. Покой. "Всё хорошо", - говорили они.
Он стоял и смотрел.
- Алексей Лунев? - произнесли сзади.
Он развернулся.
- Да…
- По нашим данным, вам принадлежит авторство стихов, направленных против действующей власти.
"Я попал", - подумал он, оглядывая двух людей в чёрной форме госслужащих. Вслух ничего не сказалось.
- Пройдёмте. Нам необходимо провести обыск в вашей квартире.
"Чёрт, я не сжёг рукопись! - вспомнил Лунев. - Она лежит в ящике моего стола и написана моим почерком. Чёрт, чёрт, чёрт, мне должно было прийти в голову сжечь её!"
Они поднялись наверх, в квартиру.
40.
В последнее время, где-то около недели, на вечерних встречах собиралось не так много народа, как раньше. Они верили, что это из-за холодов.
Период с октября по апрель - своеобразная проверка на прочность, богемность, если хотите. В летние вечера совсем не трудно и весьма приятно собраться где-нибудь в компании, можно даже мимоходом, по пути, поболтать о том, о сём, покосить под оригинала, творческую личность. С наступлением глубокой осени такое желание, как правило, поубавляется. Так они отличали "своих". "Свои" в отличие от "сезонных", "временных", не исчезали на зимовку; только их стараниями кипящий ключ продолжал бить, не замерзая, круглый год, неважно, были они талантливы или посредственны, служители искусства по призванию или искатели общества и развлечений.
Нет, это не из-за ноября. Слишком мало людей. Слишком мало. Так не бывает обычно. Даже добрая половина "своих" куда-то подевалась. Что за мор их косит…
Рита поплотнее укуталась в шерстяной шарф, неуютно озираясь по сторонам пустующего парка. Погода мало подходила для встречи под открытым небом - ещё и ветер разыгрался помимо прохлады, - но, с другой стороны, что делать в помещении? Уныло и скучно - всегда. А сейчас особенно. В огромных помещениях Дворца Культуры их небольшая компания будет смотреться, как пострадавшие в убежище.
Нужно двигаться, двигаться, двигаться! Танцевать, смеяться, стрелять глазами, пуститься в безумный вихрь чувств и приключений, лишь бы ощущать себя живущей. А лучше всего - в открытую восстать против идола. А что тут такого? Лунев вот молодец, посмел, хоть и человечишка так себе, зато каков талант! Его стих, пожалуй, и станет первой ласточкой, а дальше будет то, чему бы уже давно пора быть: народ опомнится, поймёт, как его дурачили и всей массой попрёт против тирана, напролом. И фройляйн Рита, конечно, будет в первых рядах. Возможно, она даже падёт в борьбе, зато как ярко завершится её жизнь! Как эффектно!
Мечты, мечты. Вот почему бы вам не сбыться?
Подошёл Зенкин. Рита встретила его презрительно-снисходительным взглядом, хотя в глубине души она была рада: хоть один живой человек рядом. Его Рита любила: он умел делать комплименты и, несмотря на всё своё шутовство, мог быть надёжным, когда потребуется.
- Куда все разбрелись? - произнесла она подчёркнуто скучающим тоном.
- Кризис, - глубокомысленно заметил Зенкин.
- Чего? Какой кризис?
- Творческий, творческий, фройляйн, - Зенкин поднял палец кверху. - У творческих людей и кризисы творческие, вы же знаете.
- Болван, - Рита коротко хохотнула, скорее от нервов и чтоб скрыть благодарность за своеобразную моральную поддержку.
- И потом, разбрелись не все, - продолжил Зенкин. - Я тут. И Толька Редисов. И Бобров. И Гюрза. И…
- Да знаю, знаю, - Рита нетерпеливо махнула рукой. - Думаешь, я бродила бы здесь в одиночестве, если бы думала, что больше никого нет? Вы меня плохо знаете, lieber Herr! - она перешла на крик, затем так же резко - на обычный тон. - Где Лунев? Ты его, случайно, не видел?
- Не видел… - Зенкин замолчал. Было заметно, что он что-то обдумывает и это что-то ему явно не нравится. Но ответил он всё с той же широкой улыбкой. - Наверно, творит в порыве вдохновения. Посещение музы - это же святое.
- Как у вас всё сложно, - вздохнула Рита и покачала головой. - Музы, вдохновение… Нет бы просто делать, что хочется и когда хочется. Так нет, обязательно надо усложнить себе жизнь…
Из сизых теней кустарника, которыми был заполнен парк, к ним приблизился Редисов.
- Привет, Женька. Моё почтение, фройляйн.
Прищурившись от ветра, он осмотрелся по сторонам.
- Лунева не видели?
- Нет! - ответил Зенкин чуть более резко, чем того требовали форма и тон вопроса.
Редисов удивлённо глянул на него, перевёл вопрошающий взгляд на Риту.
- У него приступ вдохновения, - сказала она с саркастичной улыбкой. - По крайней мере, ваш друг придерживается такого мнения.
Почему-то жутковато. Как ночное осознание близости конца - внезапное и ясное, гораздо сильнее, чем днём. Как ожидание кого-то, кто должен был вернуться ещё час назад, но по-прежнему не появился.
Сумерки совсем спустились к земле, неразличимо смешали в одно кусты, деревья, тропинки. Только поодаль виднелась чёрная ограда парка.
Рита подняла голову. В небе начинали зажигаться первые звёзды. Почти ночь. А движения по-прежнему нет, жизнь неуклонно замирает. Тишина. Скоро совсем некому будет шуметь. И останется только холод.
- Фройляйн! Фройляйн, вы всё-таки здесь! Мы так надеялись, что вы придёте! Станцуйте, ах, станцуйте, просим вас!
- Вам так этого хочется? - она кисло улыбнулась: якобы делает одолжение. На самом деле она только и ждала этого момента. - Прям не можете без меня?
- Не можем! Никак не можем! Вы незаменяемы!
Какие сладкие слова. Какое необходимое внимание к её персоне. Рита потянулась, расправила плечи, с торжествующей улыбкой обернулась к публике.
- Ну что ж. Wollen wir tanzen!
41-50
41.
Чувство абсолютной нереальности и, вместе с тем, дотошная и почти тошнотворная реалистичность сна. Вот кабинет - неожиданно яркий после тусклых ламп коридора. Все повороты и изгибы стен, между которых его провели - почему они запомнились так точно, это просто нечестно - так впечатываться в память, а теперь эта комната - подробная, чётко очерченная до мелочей. Прямо впереди светлый, совсем немного блестящий стол. Пыльновато, но это нормальная пыль, как в жилом помещении. На столе пепельница, круглая, поверх лежит трубка. И ещё гипсовый бюст на подставке - очередное Его воплощение. За столом - Он. Не картинка, не статуя - настоящий. Этого быть не может. Но узоры древесных волокон, изрисовавшие стол - неровные, всамделишные. У пепельницы просыпалось несколько пепелинок. Почему-то тянет привычным движением смахнуть их с гладкой поверхности: это ведь сон, ничего не будет. Он вовремя опомнился: так только кажется, что сон, собственное временное ощущение, на самом деле не так. Напротив - Он, между ними только широкая столешница с пепельницей и Его гипсовым бюстом, ах да, ещё расстояние от столешницы до стула, стул отодвинут, он металлический и неудобный.
- Значит, Лунев. Здравствуй, поэт, здравствуй. Давно хотел с тобой повидаться.
От звука голоса он весь сжался, будто ожидая удара; страх неожиданный, резкий, перехватывающий дыхание. "Успокойся, это всего лишь голос". - "Это Он!"
Лунев сглотнул, понял, что молчит уже около минуты, а сказать, по всей видимости, что-то надо было. Или не надо? Ладно, каким бы ни был ответ, это не имеет особого значения: он в любом случае не вымолвит ни слова. Это невозможно, он вообще говорить не умеет, бессловесное существо. Только Он этого не знает. И если Он требует ответа, ответить придётся, так или иначе.
- А ты познакомиться со мной желанием не горел, я думаю?
Лунев быстро поднял глаза, опустил. В вопросе был подвох. Что отвечать? "Нет, не горел", - плохо, это же явное неуважение к персоне, от которой, вообще говоря, зависит твоя судьба. Последствия неблагоприятные, прямо скажем. "Да, очень хотел увидеть вас в живую", - ещё хуже: здесь открываются такие перспективы для дальнейшего разговора, столько коварных вопросов и ловушек, что при одном взгляде на этот лабиринт Лунева охватила паника.
Чего Он хочет, чёрт возьми?
- Это зависит не от меня, - наконец промямлил Лунев. Кажется, самый нейтральный ответ. Разговор пока не отклонился ни в одну сторону, можно следовать дальше по прямой в ожидании ответной реплики.
- Не от тебя? А от кого же?
Лунев помялся немного (странные вопросы, зачем их задавать), но, наконец, подняв глаза и встретившись с Его взглядом, сказал:
- От Вас.
Да, это наверно и нужно сейчас: подольститься, добровольно признать Его власть над собой - это, верно, Ему понравится. Этот путь, по идее, должен вывести, только осторожно…
(Тьфу, что за мысли! Я свободный человек…)
- Хм. Так по-твоему, вся власть над вами - моя?
- Да.
Правильно, правильно, именно так.
- Ну, что ж, я правитель, наверно, имею право. Или не имею?
Ещё один проверочный вопрос, сколько можно их задавать? Или Ему доставляет удовольствие их задавать, несмотря на очевидность правильного ответа? Или Он хочет удостовериться, что в отвечающем не осталось ни капли гордости?
- Имеете, - с головой так с головой, итак уже пресмыкался достаточно, нет смысла сейчас подниматься и тявкать.
- Так-таки имею… Тогда про что стихи? - вдруг гневно вскрикнул голос.
- Стихи? - пробормотал Лунев.
- Это больше, чем мы можем позволить просить, это то, что мы обязаны требовать, - с загадочной улыбкой произнёс Он. - Твоё?
- Моё, - отпираться не было смысла.
- Как же так? Ты, Лунев, в стихах пишешь одно, а мне говоришь совсем другое.
- Это… это были неправильные стихи, - ничего умнее он просто не нашёл.
Ещё через секунду:
- То, что в них написано, неправда.
- Так ты, значит, соврал? - глаза напротив полыхнули гневом. Да что Ему надо? Что за игру Он ведёт?
- Н-нет, - Лунев напряжённо всматривался - не в лицо, лицо не умещалось полностью в его сознании, только в глаза, пытаясь уловить, что же Он хочет услышать. - Я тогда действительно так думал, а сейчас… сейчас переменил своё мнение.
- Переменил?
- Переменил.
- За несколько дней?
- За несколько дней.
- Не люблю таких людей.