Скоро должна прийти и другая публика… Они просто не могут не появиться! Если не сам адресат лично, то уж его прислужники в любом случае объявятся. Солнце совсем высоко…
- Не останавливаемся! - крикнула Рита (ей показалось, что её соратники внизу немного поутихли). - У нас ещё есть время, будем стоять до конца! Редисов, дуди громче! Хассель! Флаг выше! Ещё выше! До-лой и-до-ла!
- Долой! - подхватили внизу.
За всех арестованных, замученных и убитых - долой. Ты не всесилен, идол, что бы ты ни думал, наши желания, наша воля - не в твоей власти. Если ты рассчитывал на наше послушание и раболепное поклонение тебе, напрасно. Мы - большее, чем тебе бы хотелось, и, на самом деле, мы сильнее, чем полагали сами. И справиться с нами у тебя никогда не получится: уничтожить нас - вот и всё, что ты можешь. Но подчинить - невозможно.
На перекрёстке дорог, под открытым безграничным небом, посреди пространства, что тянулось до самого горизонта, они столпились вокруг самодельной башни и кричали. Их синий флаг высоко развевался в воздухе.
- До-лой и-до-ла! До-лой и-до-ла! - хм, а ведь, пожалуй, ещё немного - и к ним присоединятся. Разве больше нет людей в Ринордийске? Вот шевелятся шторки в окнах, чьи-то любопытные лица выглядывают из-за них и глядят на смельчаков. Зрители за стеклом мысленно давно уже на митинге, только и осталось, что чуть-чуть боязни, потому лишь и не выходят они, наблюдая со стороны. Но боязнь - это не страх, не отрицание в ужасе, её можно преодолеть, и тогда они выйдут из домов и пополнят ряды повстанцев.
…Вдалеке показались чёрные авто. Ровным строем двигались они по одной из улиц и неторопливо приближались к перекрёстку, где Рита с товарищами устроили митинг.
"Наконец-то!" - подумала Рита, едва только увидела автомобили. Ещё даже не поняв, что означает увиденное, она возликовала: так ждала она этого момента.
- Фройляйн! Машины едут! - предупредил Зенкин.
- Вижу! - ответила она восторженно. Финал определился - гибель в борьбе. Разве это не чудесно? - Идите, я их задержу! - крикнула она вниз, после протянула руку к Хасселю. - Дай мне флаг.
Хассель, совсем ещё мальчишка в сущности, не осмелился ей перечить и отдал флаг. Остальные переглянулись, замешкались на секунду, но быстро покинули перекрёсток.
Рита приподнялась, насколько это было возможно без потери равновесия, и, высоко размахивая флагом, с улыбкой предвкушения обернулась к рядам авто.
- До-лой и-до-ла! До-лой и-до-ла!
56.
- Итак, фройляйн.
В глухом кабинете за толстыми стенами всё стояло, застыв. Все предметы как бы приросли к своим местам, чтобы сдвинуть или переставить их было невозможно.
Рита подняла глаза на него: ну, конечно. Разве можно было ожидать, что допрашивать её будет кто-то другой. Раз уж она среди высокого начальства, то как было не столкнуться с ним - давним и ненавистным врагом. Рита смерила его взглядом сквозь насмешливый прищур, слегка усмехнулась. Отвечать словами пока было незачем.
- Какая встреча, однако, - Эрлин лениво откинулся на спинку стула и как бы нехотя посматривал на Риту. - А вы совсем не изменились со школы.
Слово "школа" бомбой взорвалось в её мозгу, едва не снеся ко всем чертям сложную систему контроля над своими словами и действиями, но Рита вовремя взяла себя в руки.
- А ты-то, Кира, - рассмеялась она. - Как был списывальщиком, так и остался. Только списываешь теперь у других. Ах да, и маскируешь свою бездарность лучше, стоит признать.
Эрлин - официально безупречный в своём чёрном деловом костюме - только холодно улыбнулся в ответ.
- Тактика маскировки довольно часто оказывается полезна. Вам бы стоило поучиться у меня, фройляйн. Властвуют всегда те, кто умеет подстраиваться под существующие реалии и преподносить себя наиболее подходящим образом.
- Чушь собачья, - бросила Рита.
- Больше аргументов не будет?
- Аргументов? - она приподняла бровь. - К чему? И так всем понятно, что это чушь.
Эрлин покивал:
- Ну да, ну да. Фройляйн Рита всегда против, как это я мог забыть. Скажешь ей, что Земля вращается вокруг Солнца, - она и это станет оспаривать. Видимо, компенсируя детство прилежной ученицы?
Риту бросило в жар.
- Кира! - она бросилась вперёд, припав к столу. - Ещё раз ты скажешь мне что-то про школьное время… - Рита замолчала, вдруг поняв, как глупо будет звучать в её положении какая бы то ни было угроза. Поэтому, сделав вид, что сказала всё, что хотела, а остальное подразумевается, она снова села ровно с самым спокойным выражением лица.
Эрлин молча пронаблюдал за всеми её метаморфозами, снисходительно покачал головой.
- Что такое, прошлое не удалось? Не уживается с героическим образом? - последние два слова он произнёс с иронией в голосе.
Рита скользнула глазами по субъекту напротив: бесстрастное лицо, чёрные волосы в тон костюму, холодный лаковый глянец во всём облике. Нет, соревноваться с ним в остроумии, пожалуй, было бесполезно.
- Ты насмехаешься, потому что героизм никогда не был тебе доступен, - медленно произнесла Рита. - Это слово отсутствует в твоём словаре, не так ли? Ты скорее разобьёшь башку об стенку, чем поймёшь его значение.
Эрлин пожал плечами:
- Слова, слова… Слова ничего не стоят, их легко заменить другими, а выдумать новый смысл проще простого. Возьмём тот же "героизм", и что же? Это слово обозначает ровно то, что им хотят обозначить. Скажем, для тебя героизм - это одно из экстремальных игрищ, нужных, когда скуку уж никак не побороть…
- Хочешь сказать, я устроила митинг от скуки? - Рита резко повысила тон и подалась вперёд.
- Хочешь сказать, это не так? - откликнулся Эрлин. - Хорошо, тогда давай будем отвечать для протокола, у нас всё-таки допрос. Рита, зачем ты устроила митинг? Тебе же по фигу, кто сейчас у власти.
- Мне? По фигу!? - она задохнулась от возмущения. - Я ненавижу теперешнюю власть! Да я жизнь отдам за то, чтобы свергли идола!
- Ну, это несерьёзно, - Эрлин отмахнулся. Рита, ошарашенная его репликой, замолчала и ничего не говорила. Эрлин, глядя даже как будто немного печально, заговорил:
- Вы не цените свою жизнь, фройляйн. И отдадите её за что угодно при первом удобном случае. А если вы до сих пор не покончили с собой, то только потому, что это противоречило бы какому-то из ваших принципов.
Рита не нашлась, что ответить. Вообще говоря, да, всё это соответствовало правде. Но кто позволил этому человеку (ненавистному ей!) так запросто кидать правду ей в лицо? В поисках выхода - физического или морального - она ещё раз обозрела застывший в неподвижности кабинет: лакированный блестящий стол с царящим на нём безукоризненным порядком, дальнюю стенку с несколькими секретерами и сейфом, непроницаемые стены без окон. Молодого человека, сидящего по ту сторону стола: бывший одноклассник в доверенных людях у идола, просто смешно.
- Что ж, тогда удобный случай пожертвовать собой мне предоставился, - сказала, наконец, Рита. Она даже улыбнулась, широко и немного напряжённо: а что, хороший финал. - Я была против правительства, и я по-прежнему против правительства. Своего мнения я не переменю в любом случае, что бы вы не предприняли. Так что, - она отвернулась и гордо подняла голову, - можете меня расстрелять.
- Ну, зачем же сразу расстреливать? - невозмутимо отозвался Эрлин. - У нас демократическое государство. Свобода слова и всё такое. Ваша выходка на расстрел ну никак не потянет, - он проглядел пару листков из стопки на столе. - А вот ссылка за нарушение общественного порядка вам вполне пойдёт.
- Что? - Рита резко развернулась. - К-какая ссылка? Ку-куда?
- Обыкновенная ссылка, - Эрлин чуть улыбнулся. - Высылка за пределы столицы. Далеко отсюда, куда-нибудь в степи приозёрья, где уже давно околачивается ваш знакомый Лунев.
- Приозёрье, - шёпотом повторила Рита. Ей действительно это сказали? Как так? Её - и в приозёрье? Этого быть не может…
Подождав, не оборвётся ли её молчание чем-нибудь более осмысленным, Эрлин продолжил:
- Впрочем, есть другой вариант. Скажем так, поблажка с моей стороны давней знакомой.
- О чём речь? - Рита внимательно смотрела на него, чуя подвох. Её уже начинало нервно подёргивать.
Эрлин лукаво прищурился:
- Ты же не одна устраивала митинг, так? У тебя были сообщники.
- И? - Рита, хоть ей и никак не хотелось, начинала понимать, куда он клонит.
- Их фамилии. Больше нам ничего не надо, - произнёс Эрлин самым невинным тоном.
- Фамилии? - медленно Рита осознавала, что ей только что предложили.
- Или ссылка, - Эрлин развёл руками.
Рита недоверчиво взглянула на него, отвела взгляд. Будто от того, что она будет смотреть не на Киру, а на стену, что-то изменится. Нет, но это возмутительно: как он, как кто бы то ни было имеет право ставить её перед таким выбором? Это просто нечестно. Мы так не договаривались.
- Я не хочу в ссылку, - она посмотрела на Эрлина.
Тот подвинул к ней чистый листок бумаги и ручку.
- Список твоих сообщников - и иди на все четыре стороны. Я тебя отпускаю, легко.
Рита перевела взгляд на белый лист - и негодование захлестнуло её с головой, горячее бешеное негодование.
- Кира! - вне себя она вскочила со стула. - Ты… Ты вообще… Ты кем меня считаешь? Я не предательница!
Эрлин встал из-за стола, обошёл стул Риты.
- Сядь, - прихватив Риту за плечи, он усадил её обратно. Обошёл стол с другой стороны, сел. Эта методичность и изящность, с которой им совершалось любое движение, выводили из себя. Тем же тоном, в той же позе, будто и не вставал с места, Эрлин продолжил:
- Я это только для твоего блага предлагаю.
Рита с ненавистью смотрела на него.
- Всё равно их так или иначе поймают. Это вопрос времени, - произнёс он равнодушно. - Зато какая польза тебе от такой маленькой помощи следствию. Ты по-прежнему будешь жить в Ринордийске, сильно твоя жизнь не изменится. Своя квартира, толпы поклонников, танцы, веселье по вечерам… Всё, к чему ты привыкла. Соблазнительно, правда?
Правда, гадёныш, самая что ни на есть правда. Иную жизнь, чем жизнь в Ринордийске, в центре всеобщего внимания и вечного праздника, Рита не представляла. Как же ещё? Она не может иначе. Только вот останется ли всё по-прежнему, останется ли она сама фройляйн Ритой после того, что предлагает ей Кира? Вряд ли. Очень вряд ли.
- А там сейчас снег, - смотря ей в глаза, произнёс Эрлин. - Скоро вообще зима начнётся. Холодно, никаких домов, и людей почти нет, только степь, степь…
Рита поймала его намекающий взгляд, застыла. Всё застыло. Остановилось на тонком ребре. Молчание становилось критическим: оно требовало, чтобы его оборвали чем бы то ни было.
Решение?
Решение?
Зазвонил телефон. Эрлин вынул сотовый:
- Слушаю.
Через несколько секунд он встал и, не отрываясь от сотового, шагнул к двери: видимо, решил, что при разговоре посторонние не нужны.
- Подумайте, - бросил он Рите, мимоходом коснувшись её плеча, и вышел.
Как только позади захлопнулась дверь, Рита вышла из оцепенения и беспокойно задвигалась на стуле.
- Чёрт, - пробормотала она, судорожно прижав руки ко рту. - Чёрт, вот я влипла.
Оба варианта не просто плохи: они неприемлемы. Фройляйн Рита, предавшая своих друзей, это, конечно, уже не фройляйн Рита. Но и фройляйн Рита в ссылке, посреди бескрайней заснеженной степи, - как мало это согласовывалось с её идеальным образом, как она его видела. Это подмена, не та судьба, не тот спектакль. Да разве существует фройляйн Рита вне столичного шума и бега, вне вечерних огней и восторженной публики - или вне красивой драматичной смерти?
И никак теперь не прочертить линию, чтоб было, как надо. Что ни сделать - неизбежное искажение, слишком сильное, чтобы рисунок остался всё тем же. А ведь до того всё складывалось так удачно, так ладно, почти идеально! Закончить бы представление сейчас, в этот момент, чтобы не портить всем последующим…
Нервно скачущим взглядом она пробежала по столу, ища что-нибудь подходящее.
"Пузырёк!"
Рита схватила его, сорвала крышку. Почти вплотную поднесла к носу, вдохнула. В нос ударил резкий неприятный запах ацетона.
"Растворитель. Наверно, если выпить, можно отравиться".
Она уже собралась глотнуть, но остановилась.
"А если это будет долго? Я боюсь. Ich habe Angst".
"Дура, не время сейчас об этом думать!"
Она запрокинула голову, собираясь выпить залпом, но в последний момент растворитель исчез из её пальцев. Рита опустила руку и с тоской смотрела, как спасительный пузырёк исчезает в глубине сейфа в дальней стене.
Эрлин закрыл сейф, положил ключ в карман и, как ни в чём не бывало, сел в своё кресло.
- Так что вы надумали, фройляйн?
57.
День куда-то исчез без возврата, будто его и не было. Наступил вечер, как будто был всегда. Он не понимал этого: недавно - безграничная светлота, снег, белый до рези в глазах и нескончаемый, и иногда тёмные силуэты на его фоне (деревья ли, люди); сейчас - безграничные сумерки, сдвинутые близко друг к другу стены, горящая лучина, что давала мутный красный отсвет. И что же из этого существовало на самом деле? Или давно уже стоило отказаться от попыток связать мгновения воедино, а просто принимать то, что есть сейчас?
Изворотливое пугливое существо, желающее лишь жить, решило, что всё не так уж плохо: необходимый минимум, позволяющий поддерживать своё существование, есть, а значит, жить будем. Всё остальное закрыло глаза и свалилось в непробудном сне. Продолжай оно бодрствовать и кричать, что необходимо больше - что ж? Ничего бы не добилось и не изменило, а только измучило бы себя вконец. Теперь всё. Пожалуй, на этом балласте был поставлен крест.
Внешне это выразилось лишь в том, что, оглядев ещё раз незатейливую обстановку барака, он остановил взгляд в одной точке и находился без движения. Отсвет. Потёмки. Всё равно. Всё равно.
Вскоре это действие стало настолько абсурдным, что об этом заявила голая абстрактная логика (она не впадала в спячку). Она оценила ситуацию, сказала, что ситуация ничего не даёт и совсем не хороша, а также предположила, что раньше, возможно, было лучше.
Лунев на это ей ничего не смог ответить: он не знал, было ли ему раньше лучше или хуже. Вернее, да, объективно тогда было лучше. И, зная поступок, который всё изменил, который привёл к "теперь" и "хуже", было вполне логично пожалеть о нём и подумать, что не стоило его совершать. Другое дело, что Лунев не знал, подойдёт ли формула "И зачем я только…" к данному случаю.
Семён - человек в углу барака - шевелился и существовал сам по себе, независимо от восприятия Лунева, не имело значения, помнил ли тот о его существовании или забывал начисто, считал ли способным совершить движение или нет. Другая жизнь - не его, другого человека - удивляла Лунева. Он знал, конечно, и раньше, что она существует, но никогда не ощущал настолько вблизи, настолько рядом с собой, настолько очевидную и материальную, ещё более материальную, чем своё собственное существование.
Лучина тлела, слабо и безрадостно.
- А зачем вы бастовали? - спросил Лунев.
Семён быстро обернулся, недобрый огонёк промелькнул в его тёмных глубоко посаженных глазах.
- Зачем бастовали, говоришь? - произнёс он сквозь зубы. - А зачем ты стихи написал?
- Зачем? - тихим эхом повторил Лунев и задумался. - Не знаю.
Не то чтобы он совсем не знал, никогда, с самого начала, но он совершенно не помнил теперь, почему решил ввязаться в это дело, что сподвигло его на не совсем ординарный поступок.
- Не знаешь… - ворчливо передразнил Семён. - А должен, раз стихи пишешь, - он отвернулся от Лунева и устремил взгляд вверх, будто припоминал что-то. - Мы пошли, потому что так надо было. Потому что нельзя, чтоб один человек другим людям богом становился.
- Почему нельзя?
- А ты считаешь по-другому? - в голосе Семёна послышалась даже угроза. По тому, как он смотрел на Лунева, можно было предположить его мысли: а не перекинулся ли этот сопляк на сторону властей или, чего доброго, оказался подсадной уткой.
- Нет, я не понимаю, - признался Лунев. Он чувствовал себя беспомощным ребёнком в окружении огромных "надо" и "нельзя", которые никак было не объяснить по-обычному: они просто были, потому что были, потому что изначально кто-то создал их такими. Нет, Лунев-то верил, что нельзя, но объяснил бы кто-нибудь: почему.
- Ты же поэт, - всё ещё несколько злобно произнёс человек в углу. - Образованный, культурно просвещённый. Это ты мне должен объяснить, почему, чтоб я понимал, за что борюсь. А мне и не надо понимать! - вдруг выкрикнул он с неожиданной удалью. - Я просто чувствую, что так надо, и делаю! И мне не важно, что из этого выйдет. А ты… - его вдруг как будто осенило, он приблизился к Луневу и во все глаза уставился на него. - У тебя ведь лучше, чем у меня получилось. Ты не просто так - поорал и на каторгу. У тебя результат виден.
- Результат? - непонимающе переспросил Лунев.
- Их ведь читают, твои стихи, а?
Он задумался. Откуда ему знать, читают ли сейчас, идёт ли волна по стране или всё давно загасилось для пущего спокойствия?
- Ну… Читали вроде.
- Читали! Многие! Может быть, миллионы! Это уже не забастовка на одном заводе. Понимаешь? Это голос на всю страну.
- Я не уверен, что это можно считать за результат, - сказал Лунев.
- А что? - Семён настороженно прищурился.
- Это ничего не даст, скорее всего. Дальше чтения и возмущения на словах вряд ли пойдёт, - думал ли он когда-нибудь, что это что-то даст… Кажется, вообще не задумывался, главными тогда были совсем другие вопросы.
- А воодушевление народа? А отклик в сердцах?
- Не уверен, что ради этого стоило жертвовать всем, - наконец признался Лунев.
- Не уверен… - Семён косился на него вдумчиво и испытующе. - А ты осторожен, парень. Не сказал же "нет"?
- Не сказал.
- Послушай… - Семён подумал мгновение, смотря в потолок, потом заговорил. - Смотри, вот если тебе снова попасть в то время, когда ты решил написать своё… стихотворение… и если бы ты знал всё, что случится после… Стал бы ты его писать?
Лунев глубоко задумался. И произошло невыразимое: он на самом деле вернулся в те дни, когда идея протеста, рождавшаяся в поэтических строках, не отпускала его ни на минуту. Все чувства, все краски и образы, - всё всплыло в один миг в своей первозданной яркости. Он снова пережил ту ночь, самую трудную ночь исступлённой работы, самое совершенное удовлетворение, когда стало понятно: да! получилось! Вновь окунулся в нервную лёгкость последующих дней, эйфорию с щепоткой бездонной паники. Как во второй раз ощутил всё - с начала и до конца.
- Да, стал бы, - сказал он.
- Вот видишь. Значит, ещё не всё потеряно, - проговорил Семён. - Ты сделал, что хотел. Получил, что должен был. Значит, идёшь правильной дорогой. Всё ещё будет впереди.