- И о нем не слыхала тоже.
- Боюсь, это не то, что нравится девушкам.
- Ну вот, а я что говорила? - произнесла, гневно сминая пакетик с картошкой, Клэр. - Заносчивость и надменность.
И в тот же миг звук, какой издает ладонь, плюхнувшая по чьей-то щеке, возвестил, что еще один разговор, ведшийся поблизости, достиг своей высшей точки. Мириам отъехала на стуле от столика, порывисто встала.
- У твоего брата, - сообщила она Бенжамену, - психология муниципального золотаря. Пойдем.
Она схватила сестру за руку и потащила ее к двери, обернувшись лишь для того, чтобы сказать:
- А я-то думала, что слышала уже все!
В миг, когда они покидали кафе, Бенжамен еще успел в последний раз обменяться с Клэр взглядом - и все. Сестры ушли, оставив его с чувством утраты, с щемящим, опустошающим ощущением упущенной возможности.
"Что ты ей сказал?" - едва не спросил он у Пола. Однако, увидев ухмылку на злобной физиономии брата, решил, что лучше ему этого не знать.
* * *
Под вечер того же дня Бенжамен корпел у себя в комнате над последним своим сочинением. То была пьеса для двух гитар продолжительностью примерно в полторы минуты. Он придумал примитивный метод наложения, сообразив, что если записать на кассетник партию одной из гитар, то можно будет сыграть под эту запись подобие дуэта. Пьеса была задумана в ля миноре и получила условное название "Песня Сисили". Бенжамен поприкидывал было, не переименовать ли ее в "Песню Клэр", однако решил, что это будет свидетельством непостоянства. А кроме того, приятно, конечно, когда тебе пытаются назначить свидание, но, откровенно говоря, Клэр и в подметки Сисили не годилась. Ни внешне, ни внутренне. Их и сравнить-то невозможно.
Сочинение второй гитарной партии оказалось делом далеко не простым. Откуда ни возьмись, в последовательность аккордов затесалась септима в фа-диез мажоре - просто встала на место, и все, - а это означало, что играть здесь придется скорее в до-диезе, чем в до-бекаре. Выглядело все странновато, но Бенжамен решил эту неправильность сохранить. В конце концов, это и значит - быть в музыке пионером. Если он хочет звучать, как "Генри Кау", сказал себе Бенжамен, придется писать вещи еще более странные. Малкольм обещал в следующий свой приход послушать его сочинение.
К тому времени нужно будет выверить все до последней ноты.
Что касается Лоис, она относилась к их малопонятной дружбе на удивление спокойно. Похоже, ее сейчас вообще ничем расстроить было невозможно. Малкольм преобразил ее. В школе она доучивалась последний год и уже подала заявление в Бирмингемский университет - чтобы оказаться, выйдя из школы, поближе к Малкольму. На ее взгляд, Малкольм просто не мог сделать что-либо неправильное. Раз он решил взять брата под опеку, дать ему странноватое подобие музыкального образования, значит, так тому и быть надлежит. Даже Колин и Шейла, когда у них спросили, можно ли Бенжамену пойти во вторник с Малкольмом на концерт, немедля дали свое благословение. Вот до какой степени вся их семья ему доверяла.
- Так ты правда не против? - спросил вчера Бенжамен у сестры. - Не обидишься, если я пойду с ним, а ты останешься дома?
- Конечно, нет, - ответила Лоис. - Ты же знаешь, я к этой музыке равнодушна. И вообще мне надо платьем заняться.
Она только что получила на семнадцатилетие лиловое бархатное платье, длинное, до самых пят, и его нужно было немного ушить к их годовщине. В четверг исполнялся ровно год - пусть не с первого их свидания, но со дня, когда Малкольм получил посланное ему через редакцию "Звуков" письмо Лоис.
- Он пригласил меня на обед, - сказала Лоис, - и попросил приодеться. Похоже, предстоит что-то особенное. Он говорит, что приготовил мне сюрприз.
* * *
Во вторник вечером в "Барбарелле" Бенжамен узнал, в чем этот сюрприз состоит. Малкольм извлек из кармана кожаную коробочку и предъявил ему для осмотра обручальное кольцо с бриллиантом.
- Ну, что скажешь, гитарист?
- Ух ты! - воскликнул Бенжамен, ничего в драгоценных камнях не смысливший. - Красивое какое. Настоящее?
Друг Малкольма, третий член их компании, Редж, услышав этот вопрос, загоготал. Для Бенжамена его присутствие стало неожиданностью. Хватило нескольких минут, чтобы Редж с его нечесаными, седоватыми патлами, отсутствием трех передних зубов, красноватой физиономией и манерой гоготать в ответ на каждое услышанное слово Бенжамена начал действовать Бенжамену на нервы. Возраст Реджа остался загадкой - где-то между двадцатью пятью и пятьюдесятью, - кроме того, он обладал способностью выдуть пинту пива ровно за шесть секунд. Сигареты, которые курил Редж, отзывались каким-то странным запашком, Бенжамен такого никогда еще не слышал. Малкольм называл его Редж Косячок, и смысл этого прозвища тоже был выше разумения Бенжамена.
- Еще бы не настоящее, - сказал Редж. - За какого мудака ты его держишь?
Постоянное сквернословие было еще одной отличительной чертой Реджа.
- Восемнадцать карат золота, - сказал Малкольм. - Для моей Лоис только самое лучшее.
- Почему ты решил, мудила, что она скажет тебе "да"? - поинтересовался Редж.
- А я ничего такого и не решил. - И Малкольм спросил у Бенжамена: - Ты-то что об этом думаешь, гитарист?
- Я думаю, скажет. Наверняка. По-моему, ей до смерти хочется выйти за тебя.
Редж отошел за двумя новыми кружками пива и кокой для Бенжамена, слишком юного не только для выпивки, но, строго говоря, и для того, чтобы находиться в этом заведении. Впрочем, Малкольм, судя по всему, был знаком с парнем, стоявшим в дверях, и тот не стал уточнять возраст Бенжамена.
- А разница в годах? - спросил Малкольм. - Она не кажется тебе слишком большой?
- Не знаю, - сказал Бенжамен. - Тебе сколько?
- Двадцать три.
- Да ну, всего-то шесть лет. У моих родителей точь-в-точь такая же.
Малкольм серьезно кивнул. Похоже, услышанное его успокоило. Бенжамен еще ни разу не видел, чтобы он так нервничал.
- А кстати, сколько лет Реджу?
- Бог его знает. Я с ним познакомился, когда учился в Астоне. Он иногда заглядывал в художественные мастерские, и как-то раз мы с ним разговорились. Он в порядке, не думай.
- Уж больно он ругается.
- Зато сердце у него доброе.
Бенжамен вглядывался в переходивших от столика к столику людей в пальто и шерстяных пледах. Здешняя публика процентов на девяносто пять состояла из мужчин. Потолки в клубе были низкие, охряные светильники бросали тусклые отблески на стоявшие на сцене гитары, динамики, ударную установку. Они уже прослушали два отделения - певца по имени Кевин Койн и дуэт фортепиано и саксофона, Стив Миллер и Лол Коксхилл. Музыка в обоих случаях была странная, но временами очень красивая, с какой-то собственной извилистой логикой. Присутствующие внимали ей в уважительном молчании, сосредоточенно морща лбы. Малкольм сказал Бенжамену, что следующая группа, "Хэтфилд-энд-Норт", будет, скорее всего, попроще, повеселее, однако Бенжамен уже понял, почему Лоис предпочла остаться дома.
- Так когда ты собираешься на ней жениться? - спросил он.
- Думаю, не раньше лета, - ответил Малкольм. - Ей же надо школу закончить. Потом я еще поторчу пару месяцев на работе, подкоплю деньжат, а когда нас окрутят, мы махнем куда-нибудь. В Индию, в Новую Зеландию. Может быть, на Дальний Восток.
- Лоис это понравится, - сказал Бенжамен. - А может, проведем медовый месяц в окрестностях Тадж-Махала.
- Ну. Это вообще будет полный блеск. Вернулся с напитками Редж Косячок.
- Так куда ты ее в четверг потащишь? - спросил он. - Где собираешься совершить свое грязное дело?
- Думаю, для начала в "Лозу", часикам к восьми. А после отправимся… - он снова порылся в кармане и на этот раз вытащил карточку, - вот в это новое заведение. Я заказал там столик на девять часов.
- "Паста папы Луиджи и спагетти по-милански", - вслух прочитал Бенжамен и вернул карточку Малкольму. - Это что же, ресторан?
- Итальянский, - ответил Малкольм.
- Постранствовать, значит, решил. - Редж Косячок в один глоток осушил свою кружку и мощно рыгнул. - Господи, ну какой же я грязный мудак, - сказал он и снял с соседнего стула номер "НМЭ". - Слушай, Малк, сколько ты отдал, чтобы попасть сюда?
- Шестьдесят девять пенсов за каждого.
- А купил бы вот это, хватило бы и сорока девяти.
Он показал Малкольму отрывной талон, в котором значилось, что сегодняшний концерт представляет собой часть мероприятия, именуемого "НМЭ/Вирджин-Кризис-Турне". Идея его, судя по всему, состояла в том, чтобы сделать немного более приятной жизнь молодых английских меломанов, продолжающих страдать от все новых забастовок и нехватки горючего. Несколько недель назад состоялись вторые за этот год всеобщие выборы, приведшие к власти очередное правительство лейбористов - на сей раз большинством в три голоса, - впрочем, никто не думал, что правительство это сможет хоть как-то изменить жизнь страны.
- Этот мудила, Брэнсон, - он как, ничего?
- По-моему, да, - ответил Малкольм.
И они объяснили Бенжамену, что Ричард Брэнсон возглавляет компанию "Вирджин-Рекордз".
- Понимаешь, вот такие-то люди нам и нужны, - сказал Малкольм. - Идеалисты. Те, кого интересуют не одни только деньги. Иначе что у нас будет за общество?
- Ты кто, социалист? - поинтересовался Редж. - Или мудила-тори?
- Не знаю, - ответил Бенжамен. - Наверное, мудила-тори.
Редж в очередной раз загоготал.
- И готов поспорить, ты считаешь ИРА шайкой озверелых ирландцев, так? А наших ребяток в Белфасте - долбаной солью земли?
- Не цепляйся к нему, Редж. Он же ходит в пижонскую школу. Когда ему было во всем разобраться?
- Ну так подари ему на день рождения "Филантропов в драных штанах". Да заодно уж и Джорджа Оруэлла. - Редж склонился к Бенжамену, оказавшись с ним почти нос к носу. От него сильно пахло пивом и странным табаком. - Ты еще проснешься, сынок, рано или поздно. Проснешься и поймешь, что происходит в этой стране.
- Ты имеешь в виду профсоюзы?
- Нет, я имею в виду не профсоюзы. Профсоюзы, видишь ли, в полном порядке. Я имею в виду людей, которые объединяются против профсоюзов. Отставных полковников с жульническими идеями, пытающихся сколотить наемные армии. На деньги банков и международных корпораций. И их друзей из партии тори. - Он откинулся на спинку стула, многозначительно подмигнул и добавил: - Точно тебе говорю, в доброй старой Англии заваривается сейчас хрен знает какое дерьмо.
Малкольм кивнул, соглашаясь:
- Да, на горизонте событий маячит нечто пугающее.
- А тем временем, - заметил Редж, - наш Малкольм, предатель мудацкий, вознамерился податься в записные члены гребаной бурджазии.
И он двинул Малкольма по спине, добродушно, но с немалой силой. Малкольм ответил на это слабой улыбкой.
- И кстати, могу дать тебе простой совет, и совсем задаром. Не води ты ее в "Лозу".
- Почему?
- Потому что там в это время полным-полно мудил в строгих костюмчиках.
- Так куда же мне ее повести?
- Не знаю, - ответил Редж, вытаскивая из кармана бумагу для новой самокрутки. - В "Городскую таверну", что ли.
* * *
Бенжамен, как он ни старался, почти ничего из сказанного не понял. Редж Косячок изъяснялся на неведомом ему языке. А с другой стороны, и то, что он слышал от родителей или от школьных учителей, тоже не казалось таким уж убедительным. Мир, в котором жил Бенжамен, сам этот мир представлялся ему непостижимым - эта нелепо огромная, сложная, беспорядочная, неоглядная постройка, бесконечная игра человеческих отношений, отношений политических, культур, историй… Как можно хотя бы надеяться освоиться в нем? Другое дело - музыка. В музыке всегда присутствует смысл. Та, которую он слушал тем вечером, была прозрачной, исполненной знания, ума и юмора, мечтательности, энергии, надежды. Понять мир ему не удастся, а вот музыку, такую музыку он будет любить всегда. Бенжамен слушал ее и знал, что Бог на его стороне, что он нашел свое место.
10
Вечером в четверг 21 ноября 1974 года Лоис и Малкольм встретились в четверть восьмого на юго-восточном углу Холлоуэй-Сэкес, у кинотеатра "Одеон Куинсвей". Они пересекли подземным переходом Смоллбрук и пошли по Хилл-стрит, миновав "Джейси Синема", на этой неделе предлагавший зрителям выбор между "Девушки сбивают с пути", "Когда девушки раздеваются" и "Любовными играми по-шведски".
Названия их развеселили.
- Мне на такие фильмы и ходить ни к чему, - сказал Малкольм. - Ты уже сбила меня с пути.
- А как насчет любовных игр по-бирмингемски? - поинтересовалась Лоис.
Оба немного дрожали - от холода и от предвкушений. Оба пришли на свидание в длинных пальто, отчего Малкольму пока еще не удалось полюбоваться лиловым бархатным платьем Лоис.
У дверей книжного магазина "Хадсонс", стоявшего там, где Нэвигейшн-стрит переходит в Стефенсон-стрит, Малкольм, обняв Лоис, сказал:
- Знаешь, я люблю тебя.
- И я тебя люблю, - ответила Лоис. Поцелуй, последовавший за этим, поначалу жадный, потом все более нежный, продлился больше минуты; ладони Малкольма зарылись глубоко в волосы Лоис, пальцы девушки ласкали его шею.
- Я решил, что лучше нам поцеловаться сейчас, - сказал он. - Если мы займемся этим в пабе, нас оттуда вытурят.
Тут он, заметив кое-что, слегка отстранился от нее:
- Что ты, любовь моя?
В глазах Лоис стояли слезы.
- Я так счастлива, - сказала она. - Это ты сделал меня счастливой.
Они прошли чуть дальше по Стефенсон, повернули на Нью-стрит. Центр города выглядел тихим, дружелюбным, спокойным. На глаза им попалось еще несколько пар одних с ними лет, направлявшихся кто в паб, кто в ресторан. Тот вечер казался просто созданным для влюбленных.
"Городская таверна" располагалась ниже уровня улицы и превращалась после наступления темноты в место уютное и гостеприимное. Вы спускались по короткой лесенке и попадали в большое, разделенное кирпичными колоннами двусветное помещение с пивными насосами, поблескивающими за Г-образной стойкой бара, с бликами света на торговых и музыкальных автоматах. Весь зал наполняли голоса, музыка, звуки людского веселья. Малкольм, обнаруживший среди посетителей нескольких знакомых, обменялся с ними кивками. Он взял Лоис за руку, помог ей пробраться сквозь толчею. В пабах Лоис и по сей день чувствовала себя неуверенно. Еще не достигшая совершеннолетия, она не могла не думать о риске столкнуться с кем-нибудь из своих учительниц, хотя что могло бы привести сюда миссис Ридли или мисс Уинтертон, Лоис представить себе затруднялась. В пабе было людно. Малкольм начал уже побаиваться, что им не удастся отыскать столик, но тут же и заметил один: никем не занятый, словно посланный ему благосклонной судьбой - судьбой, которая, он в этом не сомневался, будет нынче ночью на его стороне. Он усадил Лоис, убедился, что ей удобно, и отошел к бару за напитками. Лоис попросила лишь тоник, ей хотелось сохранить ясную голову для ресторана, получить удовольствие от еды, от вина, которое они к ней закажут. Малкольм взял стакан пива. Ему тоже перебирать не хотелось.
Он полюбовался платьем Лоис, сказал, что выглядит она в нем фантастически. Они держались за руки, не замечая людей, которых становилось все больше вокруг.
- Поверить не могу, что прошел уже год, - сказал Малкольм.
- Я знаю, - ответила Лоис. - Невероятно. - А что случилось бы, не попадись тебе на глаза мое объявление?
- А что случилось бы, если бы ты предпочел другую девушку?
- Я всего-то два ответа и получил.
- То-то и оно. И мог выбрать не меня, а ее.
- Мне об этом даже думать страшно.
- Обе наши жизни сложились бы совсем по-другому.
Он поцеловал ей руку и снова отошел к бару. Времени, когда он вернулся, было шестнадцать минут девятого. Лоис негромко подпевала музыкальному автомату.
- Мне так нравится эта запись, - сказала она. - Моя любимая. А тебе?
Звучала песня "Ты так волнуешь меня" в исполнении Гэри Ширстона. Она уже лет сто не покидала списка шлягеров. Лоис закрыла глаза, выпевая слова:
Меня не берет шампанское…
Малкольм, опустив свой стакан на стол, тоже запел:
Так почему же…
Услышав его, Лоис изумилась. До сих пор он никогда при ней не пел. Ее одолел смех.
- Не знала, что ты любишь такие песни, - сказала она.
- Старые всегда самые лучшие. - Он живо наклонился к ней: - Слушай, вот этим мы с тобой нынче и побалуемся.
- Чем - кокаином? - спросила Лоис: уже начался следующий куплет.
- Нет, глупая, шампанским. Раздавим с тобой бутылочку.
- А тебе она по карману?
- Конечно. Случай-то особый. - И следом он сказал то, что давно уж хотел сказать: - Куда более особый, чем ты думаешь.
Сердце Лоис екнуло. - Ты о чем?
Пальцы Малкольма вертели в кармане коробочку с кольцом. Не собирался он делать ей предложение так рано, да разве тут удержишься?
- Послушай, любимая, ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, правда?
Лоис не ответила. Просто смотрела на него во все глаза.
- Я люблю тебя, - сказал Малкольм. - Безумно. - Он вздохнул - долго, протяжно. - Мне нужно сказать тебе кое-что. Кое о чем спросить, - Он взял ладонь Лоис, с силой сжал ее. Словно не хотел больше выпускать, никогда. - Знаешь о чем?
Разумеется, она знала. И разумеется, Малкольм знал, какой ответ услышит. В эту минуту каждый из них понимал другого до донышка. Они были так близки друг другу, так близки к счастью, как это только возможно для двоих. И потому вопроса своего Малкольм так и не задал.
А потом, ровно в восемь двадцать, сработал, приведя в действие пусковик, временной механизм, аккумулятор послал по проводам электрический ток и на другом конце паба взорвались тридцать фунтов гелигнита.
Вот этим все и закончилось - для Цыпочки и Волосатика.
В самой утробе рока
1
…Ярчайшим из моих воспоминаний оказывается увиденный нами свет, это небо живописцев, серо-голубое, точно глаза Марии и ее внуков, небо цвета никогда не утихающей боли…
Временами мне кажется - где бы что важное ни происходило, я неизменно торчу за кулисами. Словно Бог обратил меня в жертву смешного розыгрыша, наделив в жизни ролью, не многим отличающейся от роли без слов. Иногда же кажется, будто роль моя состоит просто в том, чтобы оставаться зрителем на представлении, в котором разыгрываются жизни других людей, зрителем, вечно убредающим куда-то в самый важный момент - уходящим на кухню за чашкой чая как раз в начале dénouement.