После обеда Лоис, извинившись, ушла к себе, отчего Филипу немного полегчало. По крайней мере, он начал заражаться веселым настроением взрослых. В особенности оживлены были Шейла и Колин, воодушевленные успехом обеда, ставшего, как они молча признались себе, гастрономическим триумфом. За первой из hors d'oeuvres - сыр с хрустящим лучком, подсоленный, сдобренный уксусом и поданный в пластмассовой чаше - последовали осыпанные засахаренной вишней ломтики дыни, которые от души запивались бокалами "Синей монахини". На смену дыне явился филей - каждый кусок его был с исключительным тщанием обжарен почти, но не вполне, до неузнаваемости, сопровождался же он жареной картошкой, грибами и салатом, к коему в неограниченных количествах подан был майонез. Нужно ли говорить, что "Синяя монахиня" так и продолжала литься струей почти вакхической. И наконец, перед размякшими застольниками, животы которых уже вздулись, а глаза остекленели, появились толстые ломти бисквита "Черный лес", основательно сдобренные взбитыми сливками, а "Синяя монахиня" потекла еще вольнее и пуще, если, конечно, такое вообще возможно. Обедающие поменялись местами, отчего Сэм с Колином оказались сидящими бок о бок и вскоре принялись дополнять вино тем, что, вне всяких сомнений, было алкогольным piece de resistance семейства Тракаллеев: домодельным светлым элем, который Колин варил, используя оборудование, приобретенное им в аптеке "Бутс", а затем выдерживал в сорокапинтовых пластиковых бочонках, что стояли в буфете под лестницей. Обходилось оно, о чем Колин неизменно готов был сообщить любому, кто желал его выслушать, не дороже чем два с половиной пенни за пинту - смешная цена для выпивки, которая почти ничем не отличается от промышленных сортов пива, разве что выглядит мутноватой и зеленой, ударяет в голову с первых же двух третей стакана, да рот обжигает что твое перебродившее антикоррозийное масло. Заправившись двумя стаканами этой убийственной бурды, мужчины углубились в обсуждение ирландской проблемы, обливая равным презрением Секретаря по делам Северной Ирландии, бездельника Фрэнсиса Пима, и "кровавых убийц-католиков". Голоса их начинали приобретать оттенок мстительный и озлобленный. Женщины, что лишь естественно, дискуссию их игнорировали. У женщин имелись для разговора темы поинтереснее, да и свойства более личного.
- Знаешь, этот твой учитель рисования, - сказала Шейла, доверительно склонясь к своему старшему сыну. - Ну тот, с усами.
- Мистер Слив?
- В нем ничего… ничего странного нет?
- Мы называем его Сливовый Сиропчик, - встрял Филип. - Такое у него прозвище.
У Барбары вытянулось лицо:
- Как? Ты хочешь сказать… он из этих?
- Нет, конечно, нет, - рассмеялся Бенжамен. - Просто уж больно он женоподобный. А вообще-то он похотлив, как старый козел.
- У него роман с миссис Ридли, - авторитетно заявил Филип.
- А кто такая миссис Ридли? - небрежно осведомилась Барбара.
- Преподает латынь в женской школе. Они со Сливом в прошлом году возили учеников на экскурсию, там все и началось.
- Ездили с шестым классом во Флоренцию, - прибавил Пол. Разумеется, сведения он получил из вторых рук, однако от возможности сообщить их отказываться не собирался. - Ну он и валял ее в отеле каждую ночь.
- Что за выражения! - Шейла гневно взглянула на сына. - Да еще при гостях.
- Я лишь повторяю то, что сказала мне Лоис. На Филипа, вспомнившего нечто забавное, напал неодолимый смех. Он спросил Бенжамена:
- Помнишь, что учудил Гардинг? На вечере в женской школе?
- О да! - У Бенжамена вспыхнули глаза - как и при всяком воспоминании о выходках Гардинга. Да и живое внимание матери и миссис Чейз доставляло ему огромное удовольствие. - В прошлом терме мистер Слив и миссис Ридли разыгрывали на вечере скетч. И как только они вышли на сцену, Гардинг воздвигся посреди зала и рявкнул…
Он умолк, взглянул, словно в поисках поддержки, на Филипа, и оба единогласно грянули:
- Осквернитель очага!
Наградой мальчикам стало испытанное их матерями потрясение.
- И что было потом? - спросила, прижав ладонь к губам, Шейла. - Его же могли исключить.
Бенжамен покачал головой:
- А никто и слова не сказал.
- Гардинг всегда знает, что делает, - заметил Филип. - Всегда знает, как далеко он может зайти.
Тем временем голос его отца становился все громче и громче - спиртное продолжало творить нехитрое свое волшебство.
- Я не из тех, кто падок до предсказаний, - протрубил он, и Барбара внутренне застонала, ибо то была неизменная прелюдия мужа к любому его предсказанию. - Но я вам вот что скажу, и готов жизнью поручиться за это. С ирландским делом будет покончено - причем раз и навсегда - ровно через два года.
- А вообще-то, - спросил у матери Бенжамен, - чем вас так заинтересовал Сливовый Сиропчик?
- Ну, просто показался занятным, вот и все.
- Сказать вам почему? - продолжал Сэм. - Потому что для настоящей драки у ИРА кишка тонка.
- Он и вправду не лезет за словом в карман, верно, Барбара? - сказала Шейла, которой не хотелось расставаться с темой мистера Слива. - Истинный краснобай.
Барбара отсутствующе кивнула. Она не спускала глаз с мужа, говорившего, прихлопывая ладонью по столу:
- Поскребите немного любого из этих ублюдков - и знаете, что вы обнаружите? Труса. ТРУ-СА.
- Да, краснобай, - повторила Барбара, задумчиво и рассеянно. Потом она поднялась из-за стола, став вдруг живой и решительной. - Пойдемте, Шейла, пора заняться посудой.
Разговор отцов Бенжамену с Филипом скоро прискучил. Бенжамен, которому не терпелось показать другу кое-какие пластинки, несколько дней назад принесенные Малкольмом, отвел Филипа в свою комнату. Здесь всю вторую половину этого дня наводился порядок: он убрал с глаз долой большой настольный календарь, куда с дотошностью заносил все подробности домашних заданий и увиденных за день телепрограмм; убрал и все, что указывало на его не законченный комический роман, - он не смел пока признаться никому, даже ближайшему другу, ни в том, что тратит время и силы на столь амбициозную затею, ни в том, что рассчитывает найти на этом пути свое призвание, поприще, на коем его посетит творческая одержимость, подобная, быть может, той, которой требуют Попытки сочинять музыку. Плаката Эрика Клэптона, былого своего героя, Бенжамен не тронул, оставив его на почетном месте - рядом с нарисованным самим Дж. Р Толкиеном изображением жилища Бильбо Торбинса в Торбе-на-Круче и еще одной толкиеновской иллюстрацией, подробной картой Средиземья, чью географию он и Филип знали куда основательнее, чем географию Британских островов.
- Вот послушай, - сказал Бенжамен, наблюдая с некоторым беспокойством, как игла его портативного монопроигрывателя грузно опадает на кружащийся виниловый диск. - Может, если у нас все же будет группа, как раз такую музыку мы и станем играть.
- Да, кстати, - отозвался Филип, - я придумал отличное название. - Он указал на карту, палец его расторопно проехался по Мглистым горам и остановился в нескольких сотнях эльфийских лиг к юго-западу от Фангорна. - Минас-Тирит.
Бенжамен поджал губы.
- А что, неплохо.
Первая запись альбома звучала уже секунд тридцать: нескладная двудольная мелодия, излагаемая гитарой и саксофоном, между тем как ритм-секция изящно выдерживала ненадежный тактовый размер, в котором Бенжамен так пока и не смог разобраться. Музыка казалась уверенной в себе, головной, немного нестройной.
- Ну, что скажешь?
- Звучит так, точно они настраиваются, - ответил Филип. - Кто это?
- Группа называется "Генри Кау", - сообщил Бенжамен. - А диск мне дал Волосатик.
- Кто?
- Малкольм. Воздыхатель Лоис.
- О, - тоном куда более мрачным отозвался Филип. - Я и не знал, что у нее есть воздыхатель.
Он озадаченно вгляделся в обложку альбома. Украшающее ее малопонятное изображение одного-единственного кольчужного чулка мало что говорило о содержании диска.
- Дальше так все и пойдет?
- Дальше будет еще чуднее, - ответил гордый своим открытием Бенжамен. - Малкольм говорит, их нужно слушать очень внимательно. Судя по всему, на них здорово влияет дада.
- А кто или что такое дада? - спросил Филип.
- Не знаю, - признался Бенжамен. - Но… Ладно, попробуй представить себе "Ярдбердз", ложащихся в постель с Лигети посреди дымящихся руин разделенного Берлина.
- Лигети - это кто?
- Композитор, - ответил Бенжамен. - По-моему.
Он взял гитару и попытался, без особого, впрочем, успеха, подыграть выводившей атональную контрмелодию скрипке.
- Слушай, а почему, собственно, разделили Берлин? - поинтересовался Филип. - Меня это всегда удивляло.
- Может, там у них река какая-нибудь через город течет? Вроде Темзы. Дунай или еще что.
- Я думал, это как-то связано с "холодной войной".
- Может быть.
Бенжамен, встревожась, отложил гитару. Снизу донеслись раскаты смеха, а следом и другой шум, более настырный: наглый в его непрестанности стук барабана. Отец включил музыкальный центр и снова проигрывает кошмарный альбом Джеймса Ласта. Бенжамен презрительно стиснул зубы.
- Ас другой стороны, что такое "холодная война"? И главное, почему ее назвали "холодной"?
- Ну, - сказал Бенжамен, стараясь проникнуться к этой теме хоть каким-нибудь интересом, - в Берлине, наверное, очень холодно, так?
- Да, но, по-моему, все это как-то связано с Америкой и Россией.
- Так в России уж точно холодно. Известное дело.
- И почему та, другая история называется "Уотергейтом"? Что уж такого страшного натворил президент Никсон?
- Не знаю.
- А бензин почему дорожает? Бенжамен пожал плечами.
- И почему ИРА убивает всех подряд? - Потому что они католики?
- И почему у нас свет отключают?
- Из-за профсоюзов? - Бенжамен прибавил громкость: близилось место, уже ставшее у него любимым. - Вот, послушай - полный блеск.
Филип вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Общее их понимание текущей политики, похоже, нисколько его не удовлетворяло.
- А мы не так уж и много знаем о том, что происходит в мире, верно? - сказал он. - Если подумать?
- Ну и что? Так ли уж это важно?
Филип поразмыслил над этим вопросом и не сумел найти, пока что, ответа на него. Возможно, Бенжамен прав, совсем оно и не важно. Возможно, куда важнее удачно справиться в понедельник утром с латинским переводом с листа. Возможно, куда важнее осуществить их ближайшие честолюбивые замыслы: напечатать статью в школьном журнале, привлечь к себе внимание - хоть какое-то, хоть на краткий миг - красавицы Сисили Бонд или создать группу, ту самую группу, о которой они поговаривали вот уже несколько месяцев, но весь инструментарий которой до сей поры ограничивался гитарой Бенжамена и пианино Филиповой матери. Возможно, все это гораздо важнее.
- Так тебе нравится название "Минас-Тирит"? - спросил он.
- Я же сказал, - ответил Бенжамен, - роскошное название. Но, думаю, куда важнее решить, что мы будем играть.
- Ладно, как насчет "Йес"? Мама с папой купили мне на Рождество "Сказки топографических океанов". Фантастика. Я принесу тебе в понедельник пластинку, послушаешь.
Бенжамен не ответил. Может быть, он и тогда уже понимал, в глубине души, что затея их обречена на провал, да только не мог пока признаться в этом даже себе. В те дни он оставался еще оптимистом.
7
7 марта 1974 года стало знаменательным, памятным днем. Днем, когда Филип впервые ощутил себя журналистом, а Бенжамен обрел Бога. Оба эти события имели далеко идущие последствия.
То был также и день, когда едва не обратился в реальность худший из кошмаров Бенжамена.
* * *
Филип вот уже много дней трудился над статьей, которую надеялся увидеть напечатанной в школьном журнале. Журнал этот, носивший название "Доска", выходил раз в неделю, по четвергам, и Филип был одним из самых жадных его читателей. Название журнала выдавало скромное его происхождение от беспорядочного собрания отпечатанных на машинке статей и заметок, которые размещались на висевшей в одном из верхних коридоров доске объявлений, - такая форма подачи информации оказалась во многом неудобной, и в прошлом году доску объявлений преобразовали, под надзором молодого и предприимчивого преподавателя английской литературы мистера Серкиса, в печатное издание. К нынешнему времени журнал разросся до восьми сшитых железной скобкой страниц формата А4, содержание которых определял картель шестиклассников, собиравшихся по вторникам в притягательной таинственности редакции - кабинетика, затиснувшегося между стропил клуба "Карлтон". Редко, очень редко автору столь юному, как Филип, удавалось заслужить одобрение бескомпромиссной этой коллегии; однако сегодня он, неведомо как, добился такого успеха.
За десять минут до утреннего построения он еще сидел в школьной библиотеке, в двенадцатый раз перечитывая - глазами, затуманенными гордостью и волнением, - свою статью. Первую страницу журнала занимала длинная передовица, принадлежавшая перу Баррелла из старшего шестого и скорбевшая по поводу не окончательных пока результатов всеобщих выборов, вновь обративших Гарольда Вильсона в премьер-министра. Филипу, на нынешнем его уровне, о том, чтобы написать нечто подобное, нечего было и мечтать; вообще первая половина журнала оставалась для него, как он ни напрягался, непостижимой. Но по крайней мере, рецензию его поместили перед обзором спортивных новостей и карикатурами Гиллигана. И до чего же уютно устроилась она на странице - между авторитетными рассуждениями Хилари Палмера о "Кавказском меловом круге", только что поставленном Бирмингемским репертуарным театром, и несколькими строками, написанными самим мистером Флетчером и превозносящими поэта Фрэнсиса Рипера в преддверии его долгожданного визита в "Кинг-Уильямс". (Визита, назначенного на нынешнее утро, почти бессознательно отметил пребывавший в восторженном состоянии Филип.) Видеть плоды своих усилий помещенными среди творений столь признанных авторов - о таком он не смел и мечтать.
И все-таки, думал Филип, перечитывая статью в тринадцатый раз - уже с некоторым подобием объективности, - не приходится сомневаться, что он это заслужил.
"Сказки топографических океанов", - писал он, - это пятый альбом "Йес", несомненно самой одаренной в музыкальном отношении и передовой рок-группы сегодняшней Британии, если не всего мира. Нет сомнений и в том, что это их шедевр.
Концепция альбома принадлежит Йену Андерсону, блестящему вокалисту и автору песен "Йес". Явившийся к нам из Аккрингтона, Ланкашир, Андерсон всегда тяготел к восточному спиритуализму и философии. Альбом, вдохновленный "Автобиографией йога" Парамханса Йоганды, - двойной, причем каждая из четырех сторон содержит лишь одну длинную композицию, что в целом дает их четыре. Самая короткая длится 18 минут 34 секунды, самая длинная - 21 минуту 35 секунд. Насколько мне известно, сочинения более продолжительные можно было встретить только в "Трубчатых колоколах" Майка Олдфилда. Но в этом альбоме композиций четыре, а в "Трубчатых колоколах" всего две.
Некоторые авторы текстов, к примеру Рой Вуд, Марк Болан и так далее, сочиняют просто-напросто поп-лирику, однако о Йене Андерсоне правильнее будет сказать, что он пишет стихи и перелагает их на музыку.
Возьмите хотя бы такие строки из его песни "Память":
Как в безмолвии времен года
снова строим мы уплывающий мост,
Как душа, призывая свет,
выпевает идущих по курсу бархатных моряков.
Что это может значить? - гадает слушатель. Кто эти бархатные моряки и куда уплывает мост? Йен Андерсон - поэт слишком глубокий, чтобы давать нам готовые ответы и демагогические девизы. Его загадочность таит в себе откровение.
В музыкальном отношении все пятеро участников группы - виртуозы. Тому, кто слышал блестящий альбом Рика Уэйкмена "Шесть жен Генриха VIII", представлять его никакой необходимости нет. Алан Уайт - это, возможно, величайший рок-гитарист своего времени, без изъятий, хотя, в сущности говоря, осыпать хвалами любого из участников группы по отдельности означало бы оказать ей в целом дурную услугу.
Третья из четырех сторон альбома повествует о "Древних гигантах под солнцем", "чутких к величию музыки". Эти слова в равной мере приложимы и к самим "Йес". Они тоже "чутки к величию музыки".
И в заключение, если кто-то спросил бы у меня, на кого похож этот альбом, а также о том, шедевр ли это или не шедевр, я мог бы ответить на оба вопроса всего одним словом:
"ЙЕС!!"
Упиваясь собственной изобретательностью последних своих строк, Филип не замечал присутствия Бенжамена до тех пор, пока тот не похлопал его по плечу. Да и тогда не заметил, насколько огорчен его друг.
- Видел? - торжествующим шепотом осведомился он. - Ее напечатали. Действительно напечатали.
И тут до него наконец дошло, что друг его смертельно бледен, что руки у друга дрожат, а глаза мокры от слез.
- Что такое?
Когда же Филип услышал страшную правду, у него от ужаса перехватило дыхание. Хуже и представить себе ничего было нельзя.
Бенжамен забыл дома плавки.