* * *
По меркам будничным, урок плавания выдался на редкость кошмарный. Бенжамена включили в эстафетную команду, возглавляемую Калпеппером, и он явно оказался в этой цепочке самым слабым звеном. Ко времени, когда Бенжамен - багроволицый, запыхавшийся, сбившийся с ритма - проплыл брассом свою дистанцию, от преимуществ, которые завоевали в борьбе его товарищи по команде, ничего не осталось, и соперники, руководимые напористым, безжалостным в спортивной борьбе Фитом Эдди, обошли их на самом финише. Соратники Бенжамена были вне себя от ярости и презрительным хором костерили его на все корки.
- Жопа ты, Бент, - ядовито шипел изъяснявшийся с обычным его бесклассовым, провинциальным акцентом Калпеппер. - Долбаная, бесполезная, жалкая маленькая жопа, слабак несчастный. Ты нас всех опустил. Всех до единого. Если б не ты, мы бы победили. Слюнявая, суетливая, бездарная жопа.
Однако виновник поражения лишь улыбался в ответ, чем еще пуще бесил Калпеппера. Впрочем, улыбался Бенжамен не для того, чтобы его позлить. Он улыбался, потому что любил всех и вся, включая Калпеппера, и ничто отныне не могло поколебать его веру в человечество или в совершенство миропорядка. Та же самая улыбка, блаженная и безмятежная, стала единственным его ответом Чейзу, схватившему его по пути в актовый зал за руку и спросившему:
- Что произошло? Где ты их раздобыл?
Впоследствии Бенжамен скажет ему: "То был дар", но ближе этого к объяснению тайны длинных, доходивших ему почти до колен, мешковатых синих купальных трусов не подойдет никогда. На какое-то время трусы эти нашли себе место в темной, переменчивой мифологии школы "Кинг-Уильямс", а после были забыты. Иные чудеса вытеснили их.
Стихи, которые читал Фрэнсис Рипер, Бенжамен слушал с огромным вниманием. Даже не сами слова, но приятное тремоло семидесятилетнего голоса, хрупкой волынки, играющей мелодии, схожие - на новый, набожный слух Бенжамена - с далекими отголосками неких псалмов и гимнов. С не меньшей пристальностью и вглядывался он в доброе, кроткое, иссеченное смешливыми морщинами лицо старика, вглядывался и понимал: перед ним вовсе не то, что он увидел бы, если б сбылись надежды мистера Флетчера, не малая часть литературной истории двадцатого века, но эманация ясного до совершенства образа, предназначенная лишь для него, Бенжамена, - нечто, не лишенное сходства с ликом Божьим.
Пыльные облачка вихрились в золотых лучах вокруг по-голубиному, по-ангельски белых волос Фрэнсиса Рипера, и только она одна удерживала Бенжамена от того, чтобы не расхохотаться во весь голос. Только она, все собою объявшая. Благость Господня.
Осень
8
Конвейер бездействовал вот уж без малого полтора часа. Почему - никто, похоже, толком не знал. Билл Андертон стоял во дворе, под погрузочной платформой, окруженный рабочими из бригады герметизации и из механических мастерских, - окруженный, но не участвующий ни в их немногословной шутливой беседе, ни в импровизированной футбольной игре, которой предавались человек десять из них. Он курил пятую или шестую сигарету, стряхивая пепел в холодную чайную гущу, оставшуюся в его пластиковом стаканчике. Время от времени Билл глубоко затягивался, выпуская плотный дым, который смешивался в морозном воздухе с парком дыхания, срывавшимся с растрескавшихся губ его товарищей. Со стороны казалось, будто в этот сырой ноябрьский день курят все до единого.
Мимо прошествовала знакомая сухопарая персона в темно-сером костюме, также без устали дымящая сигаретой. То был Виктор Гиббс, землистое лицо коего сообщало ему большее, чем обычно, сходство с трупом. Он кивнул Биллу, тот кивнул в ответ, ощутив облегчение от того, что попыток завязать неторопливый разговор вроде бы не предвидится. Однако облегчение это протянуло недолго. Сделав несколько шагов, Гиббс поворотил назад и подошел к Биллу, улыбаясь смущенно и вкрадчиво.
- А я к вам в претензии, брат Андертон, - начал он. - Несколько месяцев назад я послал вам письмо. Помните?
Билл помнил его отлично, однако ответил:
- Я получаю много писем.
- Я писал насчет мисс Ньюман. Для меня и для вас - Мириа-м.
Разговаривать на эту тему Билл никакого желания не испытывал. В трех футах отсюда, за стеной механических мастерских, стояла душевая, в которой он и Мириам не далее как вчера любили друг дружку. Торопливо и грубо, как и всегда. Чем сильнее запутывался, в смысле эмоциональном, их роман, тем более безрадостными и недовершенными казались им неловкие эти свидания. Обсуждать Мириам с кем бы то ни было Билл не желал. Тем более здесь. А уж с Гиббсом не стал бы делать это нигде.
- Ваша жалоба прошла исчерпывающую проверку, - сказал он. - Третьими лицами. По их заключению, она совершенно безосновательна.
- Однако ответа я так и не получил.
- Это мое упущение. Бывает, что система не срабатывает.
Гиббс, поняв, что очутился в тупике, отвел взгляд.
- Очаровательная девушка, эта Мириам, - помолчав, сказал он. - Очень… соблазнительная. На нее здесь многие глаз положили. Хотя, готов поручиться, все они остались с носом. - Он нахмурился, сделав вид, будто его посетила новая мысль; Билл, впрочем, не сомневался, что все это - часть хорошо продуманной игры. - Знаете, что, по-моему, привлекает этих курочек в мужчине? Что их распаляет?
- Курочек? - презрительно переспросил Билл.
- Власть, брат Андертон. Вот что. Они по ней с ума сходят. Совершенно теряют голову.
Билл заставил себя взглянуть на Гиббса. Чего ему совсем не хотелось, так это встречаться с Гиббсом глазами.
- Не оставить ли нам эту тему, Гиббс? Откровенно говоря, ваше мнение о ней меня нисколько не интересует.
- Что же, достаточно честно. Просто мне казалось, что человеку вроде вас приятно будет услышать об этом. В конце концов, вы же источаете власть каждой порой вашего тела. Эти люди, - он махнул рукой в сторону гоняющих мяч рабочих, - готовы сделать по вашему слову практически все, верно? А кстати, что тут, собственно, происходит сегодня? Вы снова призвали их к забастовке?
Билл мог бы ответить на эти подковырки по-разному. Мог просто уйти, мог намекнуть, что кто-то присваивает деньги Благотворительного комитета, о чем он пока никому не сообщил. Однако Билл просто решил хранить невозмутимость - до поры до времени.
- С час назад на конвейер рухнул кузнечный молот. Мы ждем, когда приедут ремонтники.
- Знаете, это довольно занятно, - сказал Гиббс. - Я заметил, что всегда, когда такое случается, - а случается оно нередко, едва ли не раз в две недели, - все происходит непременно перед обеденным перерывом, так что заполучить техника раньше двух никак не удается, а пока ремонт закончится, пока все опять заработает, проходит еще полдня. Компания тем временем сколько машин теряет? Шестьдесят? Семьдесят?
- Не знаю, на что вы намекаете, - Билл под первыми каплями дождя, начинавшего поливать бетонный двор, повернулся к Гиббсу, - зато знаю, что о жизни рабочих вам неизвестно ровно ничего. Никто из людей, целыми днями протирающих штаны, перебирая бумажки, не вправе критиковать моих рабочих за то, как они делают свое дело. - Он сердито бросил сигарету на землю, раздавил ее. - Приходите, Гиббс, проведите денек-другой у конвейера, а уж после ворчите на этих мужиков за то, что они несколько минут погоняли мяч по двору. Тут был один такой, Йан, Йан Бейтман, уволен на прошлой неделе в возрасте сорока восьми лет, потому что его донимают боли в спине, так ему еще придется с полгода в больнице проваляться. Вот что делают с человеком десять лет на конвейере.
Он пошел было прочь от Гиббсона, но тот остановил его, сказав:
- Но уж зато ваш-то сынок этим не кончит, верно?
- Мой сынок? - переспросил, обернувшись, Билл.
- Ну да, после фешенебельной школы, в которую вы его послали. Этой академии барчуков. Интересно, ваши братья знают об этом?
Приближаясь к нему, Билл с каждым шагом словно прибавлял в росте. Вражда их вдруг стала почти осязаемой, взрывоопасной.
- Что с вами такое, Гиббс? А? В чем дело?
- Я знаю про вас и Мириам, - спокойно ответил тот.
Тут уж Билл не смог сдержать улыбку. Он был даже рад тому, что все наконец сказано, в открытую. Теперь можно говорить прямо и откровенно.
- Не стоило вам упоминать об этом, - произнес он. - Как не стоило и забывать о подделанных чеках. - Билл даже не стал дожидаться, когда на лице Гиббса сменится выражение. - Меня не оставляет жутковатое чувство, - неторопливо отходя, прибавил он через плечо, - что к понедельнику один из нас лишится работы.
И весь остаток дня, при каждом воспоминании об этой минуте, Билл ощущал, как его распирает гордость. Гордость, подобная той, что обуревает нас перед самым крушением.
В этот вечер он встретился с Мириам в нортфилдском "Колоколе" и отвез ее на своей коричневой "марине" в Хагли. Они поселились в отеле "Мэнор", назвавшись мистером и миссис Стоукс (пустячная дань уважения, которую Билл счел нужным принести теперешнему председателю правления "Бритиш Лейланд"). Ирен полагала, что он уехал в Нортгемптон, где и заночует после устроенного ПТНР обеда. Собственно, там ему быть и надлежало. Однако после полудня Билл позвонил в региональный офис профсоюза и сказался больным. С Мириам все было обговорено еще больше месяца назад. Этой ночи предстояло стать первой, целиком проведенной ими вместе.
Они сидели в смахивающем на пещеру баре отеля. Билл пил пиво, Мириам - дюбонне с тоником. Он положил под столом ладонь на ее колено. Поддерживать хоть какой-то разговор почему-то оказалось на редкость трудно.
- Разве не замечательно, - сказала Мириам, - что мы сможем провести вот так целый вечер?
В том, что это будет так уж замечательно, Билл особой уверенности не питал. До него начинало доходить, что они с Мириам почти ничего друг о друге не знают. Да, они знают тела друг друга - каждый их дюйм, до тонкостей, - однако никогда не разговаривали подолгу, на это просто не было времени. Роман их продолжался вот уже восемь месяцев, и сегодня Билл почувствовал вдруг, что сидит рядом с чужой ему женщиной. Он задумался об Ирен и понял - ему не хватает ее общества; не чего-то, что она могла бы сказать или сделать, просто безмолвного, ласкового присутствия. Задумался он и о сыне, о том, что тот почувствовал бы, увидев отца в положении столь нелепом. А следом за этим проводил взглядом Мириам, направившуюся к стойке бара за новыми порциями выпивки, и все его тело словно пронзило током, в который уж раз, от мысли, что он непонятно как завоевал любовь этой красивой женщины - красивой, молодой, если уж быть совсем точным, женщины - и сегодня ночью она с радостью отдастся ему. Ему, не кому-то из молодых конструкторов, с которыми она работает, не кому-то из механиков, вечно приглашающих ее потанцевать или поболтать, а именно ему, Биллу Андертону, начинающему лысеть мужчине сорока без малого лет. В прошлом в него влюблялись и другие девушки, и не раз, значит, есть в нем что-то такое, производящее на них впечатление, и все-таки трепетное волнение не покидало его - волнение, рожденное мыслью, что он еще способен внушать подобные чувства, даже Мириам, даже после целых восьми месяцев…
Вот только перестала бы она смотреть на него такими глазами.
- Твое здоровье, - сказал он, поднимая бокал.
- За нас, - отозвалась, поднимая свой, она.
Они улыбнулись друг другу, выпили, и всего через несколько секунд Мириам опустила свой бокал, судорожно всхлипнула и произнесла:
- Я больше так не могу, Билл, просто не могу.
Зал ресторана был огромен и пуст. Официантка провела их сквозь мрак в дальний угол, освещая путь свечой, которую держала перед собой, точно факел, и которую потом оставила браво мерцать на столе, - отчасти то был, разумеется, романтический жест, но отчасти и обреченная на провал попытка развеять пелену окружавшего столик погребального мрака. Где-то в стенах крылись динамики, источавшие, будто первобытную музыкальную тину, "Песню Энни" Джона Денвера. Основание подсвечника покрывали комки оплывшего воска, который Билл поначалу принял за лед, такая здесь стояла холодища. Он и Мириам поочередно грели руки у пламени свечи, отыскав для нее тем самым и третье применение. Почти без единого слова они изучили меню, отпечатанные на огромных, примерно два фута на восемнадцать дюймов, листах картона, но предлагавших всего три блюда, одно из которых было к тому же вычеркнуто.
Билл отдал предпочтение ассорти из жареного мяса, Мириам - курятине в горшочке.
- Жареную картошку на гарнир возьмете? - спросила официантка.
- А есть какой-нибудь выбор? - спросила Мириам.
- Только картошка, - ответила официантка.
- Ладно, пусть будет картошка, - согласилась, борясь со слезами, Мириам.
- Мне очень жаль, - участливо произнесла официантка. - Вы так не любите картошку?
- Нет, все в порядке, - потянувшись за салфеткой, ответила Мириам. - Правда.
- Она любит картошку, - сказал Билл. - И даже обожает. Как и я. Тут дело чисто личное. Оставьте нас, пожалуйста, наедине. - И, перед тем как официантка растворилась во мраке, прибавил:
- И принесите нам, пока готовят еду, бутылку "Синей монахини".
Он вытащил носовой платок и мягко промокнул глаза Мириам. Она оттолкнула его руку.
- Прости, - сказала она. - Прости. Как глупо.
- Да ничего. Это на тебя здешняя обстановка подействовала. Я понимаю, что ты чувствуешь. Уж больно тут мрачно.
- Дело не в этом, - отозвалась, шмыгнув носом, Мириам. - Дело в Ирен. Я хочу, чтобы ты ушел от нее. Ушел и жил со мной.
- О господи, - сказал Билл. - Поверить не могу.
Впрочем, это было не ответом на слова Мириам - которых он, так или иначе, ожидал и со все нараставшим страхом, - но реакцией на появление за соседним столом компании из двенадцати мужчин и свирепого обличия женщины в твидовом костюме. Мужчины вид имели угрюмый. Большей частью пожилые; для бизнесменов - слишком бедно одетые, для регбистов - слишком хилые и неспортивные. Вели они себя не то чтобы совсем тихо, но и особой шумливостью или живостью не отличались и, похоже, все до единого испытывали страх перед женщиной, которая, усевшись за стол, вытащила невесть откуда монокль и ввинтила его в правую глазницу. В общем, сборище непривлекательное - это еще в лучшем случае. Однако случай-то как раз был из худших, ибо среди мужчин присутствовал - не проглядишь - человек, Биллу очень и очень знакомый. Человек, с которым он виделся каждый рабочий день и которого обычно норовил избегать. Его товарищ по оружию в борьбе за права рабочих, его персональный bête noire. Рой Слейтер.
- Не шевелись, - сказал Билл. - Не оглядывайся и ничего не говори. Нам придется уйти.
- О чем ты? - спросила Мириам. - Ты слышал, что я сейчас сказала?
- Конечно, слышал, - ответил Билл. - Мы все обсудим. Обещаю. Но теперь, - он оглянулся и с облегчением обнаружил у себя за спиной оклеенную бархатистыми обоями дверь, - нам надо смываться. Ты ведь знаешь, кто такой Рой Слейтер, правда?
Мириам недоуменно кивнула.
- Ну так он сидит прямо за тобой. И если мы в ближайшие десять секунд не уберемся отсюда, он нас увидит.
Темнота в ресторане обернулась на сей раз их союзницей, Биллу и Мириам удалось без особых ухищрений покинуть свой столик и выскользнуть в дверь. За дверью обнаружился пустой коридор, которым они, миновав несколько темных, пребывавших в небрежении холлов, добрались до запасного выхода, приведшего их на гостиничную автостоянку. Ночной холод грубо, без предупреждения, набросился на них. Мириам даже всплакнула: коротко, неудержимо, горестно. Главным образом, от потрясения, но и от безысходности тоже, от того, во что обратился долгожданный вечер.
Они поспешили к парадным дверям, заскочили в вестибюль, немного помешкали у стойки портье.
- Давай поднимемся наверх, - сказал Билл. - И ляжем в постель.
- В постель! Сейчас только восемь тридцать.
- Здесь оставаться нельзя. Слишком рискованно.
- А как же моя курица, картошка? Билл словно и не услышал ее.
- Хотел бы я знать, что он тут делает? - поинтересовался он, обращаясь к самому себе. - И кто эти люди?
Он подошел к женщине-портье, спросил, что за компания только что прошла в ресторан. Постояльцы? Женщина заглянула в регистрационную книгу и ответила, что все они - члены какой-то организации, именуемой "Ассоциацией народа Британии" и проводящей здесь учебный семинар, который продлится до конца уик-энда. Билл бесстрастно выслушал ее. Несколько секунд он молчал, потом сообразил, что следует поблагодарить за любезность. К Мириам он возвратился с лицом мрачным, отмеченным новым, зловещим знанием.
- Что такое? - спросила Мириам. - В чем дело?
Билл, взяв Мириам за руку, повел ее к лестнице.
- Этот козел ко всему еще и фашист, - сказал он.
После любовной близости они лежали в самой середке кровати, тесно прижавшись друг к другу; волосатые, белые, тридцатидевятилетние ноги Билла казались заросшими щетиной - в сравнении с гладкостью навощенных икр и бедер Мириам. Они лежали так не пущей интимности ради, но потому, что двойной матрас кровати сильно проседал в центре, лишая их иного выбора. На деле они предпочли бы, чтобы ноги их разделяло расстояние в фут-другой. Они любили с надрывом, механически, ни одному из них заниматься этим не хотелось, но оба понимали, что бедственная поездка их окончательно пойдет прахом, если они не проделают всего, что положено. И теперь, хоть они и оставались телесно соединенными, мысли обоих уже потекли своими, раздельными путями.
- Ты не понимаешь, что это за люди, - говорил Билл. - За Инеком Пауэллом стояли хоть какие-то идеи, что-то, с чем можно было спорить. Господи, да даже у "Национального фронта" и то есть идеология. В своем роде. А эти… Одни инстинкты. Одна ненависть. Ненависть и насилие.
- Ты думаешь, он видел нас? - Мириам приподнялась на локте, густые темно-каштановые волосы опали ей на плечо. Билл невольно провел пальцем по ее коже, по этой безукоризненной гладкости. - Думаешь, мистер Слейтер нас видел?
- Не знаю, любовь моя. Просто не знаю. - Он презрительно усмехнулся. - Нет, ну встречала ты хоть когда-нибудь такую ораву слизняков, а? Паршивые недомерки. Неудивительно, что им приходится подряжать кого-то, кто делает за них всю грязную работу. А эта… старая карга! Видела ты что-нибудь похожее?
- Да, но что ты-то теперь будешь делать? - настаивала Мириам. - То есть если он нас увидел, если начнет распускать по фабрике слухи, если об этом узнает Ирен - что ты станешь делать?
- Да не заметил он нас. А вот я его заметил, и это уже важно. Теперь я понимаю. Теперь понимаю, кто распространял эту дрянь. Идиотские, мерзкие листовки.
- Наверное, это уже и неважно, - сказала Мириам, и мечтательный, отсутствующий тон ее стал вдруг более резким. - Я думаю, есть человек, который и так все знает.
Билл уставился на нее: - Да?
- Вообще-то не думаю - уверена. Мистер Гиббс из Благотворительного комитета. - Она смотрела на Билла, надеясь, быть может, увидеть в его лице какие-то признаки паники, удивления. А поскольку их не обнаружилось, спросила: - Тебя это не тревожит?
- О, насчет Гиббса я в курсе. У нас с ним сегодня даже разговор об этом был.
- Разговор? Какой еще разговор?