– Да! И ровно так, как реагировал бы любой ребенок, чей мир внезапно перевернулся с ног на голову.
– Но все же вдруг с ним что-то не так? – не унимался Ред.
– Допустим, он не Эйнштейн! И что? Скормим его волкам?
– Но сумеет ли он освоиться в нашей семье? Поладит ли с нашими детьми? Подходит ли он нам? Мы ровным счетом ничего о нем не знаем! Его не знаем. Не любим!
– Ред, – укорила Эбби.
И встала. Она была полностью одета, причем весьма тщательно – в половине десятого утра в субботу! Это, если задуматься, не входило в ее привычки. Но даже волосы она уже заколола и выглядела необычайно внушительно.
– Вчера вечером он сидел на краю кровати в пижаме, – заговорила она, – и я увидела сзади его шею – такую хрупкую, тоненькую, как стебелек! И меня вдруг как будто ударило в самое сердце. Я подумала: ведь нигде на всей нашей планете не найдется человека, который посмотрит на эту его шейку и не захочет обнять его. Знаешь, как это бывает? Тебя так и тянет коснуться собственного ребенка? Ты прямо обмираешь, глядя на него, и можешь часами не отрываться, и все удивляешься, до чего же он трогательный и невероятно, непостижимо прекрасный. Но ничего такого никогда не будет у Дугласа. Потому что на всем белом свете не осталось никого, кто считал бы его особенным.
– Черт возьми, Эбби…
– Не смей мне тут чертыхаться, Ред Уитшенк! Мне это нужно! Я обязана! Я не могу, глядя на эту шейку, этот стебелек, спокойно бросить ребенка одного в бескрайнем страшном мире. Я не могу! Я скорее умру!
Мэнди, Джинни и Денни появились в дверях кухни. Ред и Эбби одновременно это почувствовали. Дети еще не переоделись и все трое, одинаково распахнув глаза, тревожно смотрели на родителей. Потом кто-то тихо зашлепал в коридоре. Дети, обернувшись, расступились, и Дуглас встал посреди них.
– Я описался, – сообщил он Эбби.
Они не усыновили его. Не сообщили в соцопеку. И даже ничего не сказали своим друзьям. Все шло как и прежде. Дуглас по-прежнему был О’Брайан, но у него появилось прозвище – Эбби взяла привычку называть его "мой маленький Стем". Иногда и соседи говорили: "Стем Уитшенк", но исключительно по рассеянности, не подумав.
У посторонних складывалось впечатление, что ребенок гостит в доме, пока его мать разбирается со своими делами. (Или другой какой-нибудь родственник? Болтали всякое.) Однако прошло какое-то время, и почти все стали считать мальчика сыном Уитшенков.
Всего через несколько недель он начал звать Реда и Эбби папой и мамой, но не потому, что ему так велели. Просто он подражал другим детям и точно так же подражал Эбби, даже к взрослым обращаясь "солнышко", пока не подрос и не разобрался, что к чему.
Стем делался все разговорчивей, правда, очень постепенно – никто не мог бы точно указать день, когда он вдруг превратился в обыкновенного общительного мальчишку. Одежду он теперь носил по размеру и жил в отдельной комнате, бывшей спальне Джинни, а ее переселили к Мэнди, поскольку Стема, разумеется, нельзя было оставить с Денни, невзлюбившим новоявленного брата. И в конце концов все устроилось благополучно: Мэнди свыклась с постоянным присутствием Джинни, а та и вовсе умирала от восторга, что делит комнату со старшей сестрой, чей комод сплошь завален косметикой.
Над кроватью Стема висела черно-белая фотография в рамке – Одиночка со стаканом "Будвайзера" в руках. Снял его один из рабочих Реда в день окончания очередного проекта. Эбби горячо верила, что Стема нужно поощрять чаще и с любовью вспоминать отца. И мать тоже – хоть и не похоже, что он ее помнит. Мама ушла, потому что страдала, убеждала ребенка Эбби, а вовсе не потому, что не любила его. Нет, она очень его любила, и он обязательно это поймет, если она вернется. Эбби показывала Стему страницу в телефонной книге, где год за годом рядом с номером Уитшенков печаталось его имя: "О’Брайан, Дуглас А.", для того чтобы мама с легкостью могла его найти. Стем слушал внимательно, но молчал. А со временем стало казаться, что и отца он забыл. В десятый день рождения Стема Эбби спросила, вспоминает ли он о папе, и Стем ответил:
– Голос вроде бы помню.
– Голос! – воскликнула Эбби. – Он что-то говорит?
– Нет, кажется, он мне пел, когда укладывал спать. Какой-то дядя пел.
– О, Стем, как замечательно! Колыбельную?
– Нет, песню о козлике.
– Вот как… И это все? А лицо ты помнишь? Вы вместе что-то делали?
– Кажется, нет, – сказал Стем без особых эмоций.
Мудрый не по годам, говорила о нем Эбби знакомым. Это человек, который умеет приспособиться к трудным обстоятельствам и жить дальше.
В школе он отучился без потрясений, средненько, зато всегда выполнял все задания. И казалось бы, просто не мог не служить мишенью для всяких хулиганов, ибо поначалу был слишком маленьким для своих лет, однако нет, ничего подобного. Спасибо то ли его исключительному дружелюбию, то ли редкой невозмутимости, то ли склонности видеть в людях одно хорошее. Так или иначе, он все одолел. А окончив школу, сразу пошел в "Уитшенк Констракшн", где работал неполный день, пока не достиг совершеннолетия; он утверждал, что колледж ему не нужен. Женился он на той единственной девушке, в которую по-настоящему влюбился, и у них один за другим родилось трое детей. Стем никогда не смотрел на сторону, не искал чего-то получше и в этом куда сильнее других походил на Реда. Даже походка такая же – размашистый шаг, лбом вперед – и долговязость, пусть и не "окрас". Стем казался Уитшенком, выбеленным на солнце: волосы не черные, а светло-каштановые, глаза не сапфировые, а светло-голубые. Линялый, но все-таки Уитшенк.
"Больше Уитшенк, чем я" – так сказал Денни, услышав, что Стем теперь трудится в семейной фирме. Правда, раньше, еще подростком, когда жил дома, Денни как-то спросил у Эбби:
– Что этот типчик у нас делает? Ты его к нам пристроила, а чем вообще думала? Почему нашего разрешения не спросила?
– Разрешения! – воскликнула Эбби. – Он же твой брат!
Но Денни отрезал:
– Никакой не брат. Даже близко не родственник. А ты говоришь, как… как… недоделанная либералка! Из тех, знаешь, которые якобы в упор не видят, черная у человека кожа или белая. У них что, глаз нет? А у тебя? Думаешь, сотворила вселенское добро? Может, и да, только тебе наплевать, хорошо это для твоих собственных детей или плохо!
Эбби лишь пролепетала:
– Ох, Денни.
Ох, Денни.
4
В воскресенье утром дверь кабинета – там спал Денни – была закрыта и все уговаривали детей не шуметь.
– Идите играть на веранду – сказала им Нора после завтрака. – Только тихо. Не разбудите дядю.
Мальчишки, стараясь изо всех сил, с преувеличенной осторожностью крались на цыпочках из кухни, но все равно являли собой картину полного хаоса и разрушения: толкались, пихались локтями, тыкали друг друга пальцами, спотыкались о штанины собственных пижам, а Хайди носилась вокруг, словно обезумев. Бренда, лежа на полу в углу, подняла голову, посмотрела им вслед, застонала и опять уронила морду на лапы.
Ред тоже долго не вставал, и узнать, как прошла встреча на станции, не представлялось возможным.
– Я пыталась их дождаться, – пожаловалась Эбби, – а сама взяла и задремала. Все, я уже не способна читать в кровати! Нужно было сидеть и ждать внизу. Еще кофе, Нора?
– Я сама сделаю, мама Уитшенк. А вы отдыхайте.
Да, им требовалось время, чтобы решить, кто за что отвечает. Утром Эбби, по обыкновению, подала тосты и хлопья, но потом спустилась Нора и, не сказав ни здрасьте ни до свидания, взбила для омлета целую упаковку яиц.
Стем еще расхаживал в пижаме, а Эбби в халате, Нора же успела одеться в платье, белое, хлопчатобумажное, с узором из синих веточек; босоножки подчеркивали гладкость загорелых ног. На завтрак она съела больше всех остальных, вместе взятых, но до того медленно и изящно, что, казалось, не ела вовсе.
– Я вот думаю, – заговорила Эбби, – не пригласить ли девочек с мужьями и детьми на ланч? Они ведь захотят повидаться с Денни.
– Только можно попозже? – попросила Нора. – У нас с мальчиками церковь.
– Да, конечно. Пожалуй, сядем за стол в… час, скажем? И я, наверное, сделаю мясной рулет.
– Если вы поставите рулет в печку, то я, когда вернусь, быстренько приготовлю остальное.
– Нора, я пока еще в состоянии накормить обедом семью.
– Конечно, – безмятежно согласилась Нора.
Стем сказал:
– Я куплю что нужно из продуктов.
– Папа купит, – возразила Эбби.
– Мам. Я затем и здесь.
– Ну хорошо… только иди тогда к Эдди. Там запишешь все на наш счет.
– Мам.
К счастью для Эбби, которая не выносила споры из-за денег, в этот миг вошел Ред. На нем был потрепанный старый халат и шлепанцы, которые шаркали, как метла, а в руках – стакан с Фредом Флинтстоуном, куда Ред наливал воду на ночь.
– Всем доброе утро, – произнес он.
– Доброе! – Эбби начала отодвигать стул, но Нора уже несла к столу кофейник. – Денни нормально добрался? – поинтересовалась Эбби.
– Угу. – Ред сел.
Стем спросил:
– Поезд пришел по расписанию?
Ред либо не расслышал, либо не счел нужным отвечать. И потянулся за тарелкой с омлетом.
– Вот тост, – предложила Эбби. – Цельнозерновой.
Ред взял довольно много омлета и передал тарелку Норе: она тоже решила повторить.
– Если я еще хоть один распроклятый разочек увижу эту пакостную статую, – заявил Ред, – то, клянусь, возьму напрокат бульдозер. Это же просто позор! В других городах на вокзалах фонтаны или что-нибудь этакое солидное из металла, а у нас гигантский жестяной Франкенштейн с дурацким сердцем, которое мигает голубым да розовым.
– Как Денни? – перебила Эбби.
– Нормально, насколько могу судить. – Он заглянул в кувшинчик для сливок: – А еще есть?
Нора встала и направилась к холодильнику.
– Мы разговаривали исключительно про "Орионе". – Ред наконец снизошел до того, чтобы удовлетворить любопытство родных. – Мы оба не верим, что они продержатся на том же уровне до конца сезона.
– А.
– Он привез с собой три сумки.
– Три?
– Я его спросил, – Ред размешивал кофе, – зачем, говорю, столько багажа? А он: тут, мол, летняя и зимняя одежда.
– Зимняя?
– Зимняя. Она, говорит, занимает почти все место – материал толще.
– Как же он это тащил? – удивился Стем.
– Когда садился в поезд, нанял носильщика, но вот когда высаживался… Вы когда-нибудь пробовали найти носильщика в Балтиморе? К тому же после полуночи? А он ничего, справился. Если б я знал, я бы припарковался и пошел за ним на вокзал.
– Зимняя одежда! – Эбби говорила тихо и обращалась будто сама к себе.
– Вкусный омлет, – сказал ей муж.
– Это Нора сделала.
– Вкусный омлет, Нора.
– Спасибо.
– Видимо, нужно убрать все из шкафа в кабинете, – задумчиво произнесла Эбби. – Но мне уже пришлось искать место для вещей из шкафа в кладовке. А еще из шкафа в комнате Стема и Норы. – У нее сделался испуганный вид.
– Расслабься, – буркнул Ред, не поднимая глаз от омлета.
– Ненавижу, когда так говорят.
– Я могу освободить этот шкаф, – предложила Нора.
– Но ты же не знаешь, куда переложить вещи.
– Нора – мастер оптимизации пространства, – поведал Стем.
– Да я нисколько не сомневаюсь, что она мастер, но…
– Привет всем. – В кухне появился Денни.
На нем были защитного цвета штаны, заляпанные краской, и футболка с изображением группы "Стринг Чиз Инсидент". Взлохмаченные волосы бахромой падали на уши. (Другие мужчины в семье фанатично следили за тем, чтобы волосы не отрастали.) Впрочем, выглядел Денни здоровым и веселым.
Эбби воскликнула:
– Солнышко! Как я рада! – и встала обнять сына.
Тот коротко обнял ее в ответ и наклонился погладить Бренду. Собака с трудом поднялась с пола, доплелась до Денни и уткнулась в него носом. Стем, не вставая, приветственно поднял руку, а Нора улыбнулась:
– Привет, Денни!
– Поесть осталось?
– Сколько угодно, – ответила Эбби.
Нора опять пошла за кофейником.
– Где дети? – спросил Денни, усевшись за стол.
– На веранде, – сказала Эбби. – Надеюсь, это не они тебя разбудили?
– Вообще не слышал ни звука.
– Как доехал?
– Ничего, нормально. – Он положил себе омлет.
– Надо было ехать сегодня утром. В воскресенье утром поезд пустой.
– Вчера вечером тоже, – ответил Денни.
Стем спросил:
– По-прежнему занимаешься кухнями?
– He-а, я уволился.
– И что же теперь?
– Теперь я здесь. – Денни смерил Стема холодным взглядом.
Нора вмешалась:
– Извините, но мне нужно одеть мальчиков. Скоро в церковь.
Денни коротко посмотрел на нее, взял вилку и начал есть.
Мальчики, узнав, что Денни проснулся, радостно ворвались на кухню, облепили его и забросали вопросами – не забыл ли он свою бейсбольную перчатку? Отвезет ли их на речку? Хайди гавкала, прыгала и пыталась пролезть между ними. Денни отделался от ребятни, добродушно пообещав, что позже они обязательно чем-нибудь займутся, и Нора увела их наверх. Стем направился следом с маленьким Сэмми на спине, а Ред удалился на веранду читать газету.
Эбби и Денни остались вдвоем. Она налила себе еще кофе и села.
– Деннис.
– Ой-ой-ой.
– Что?
– Раз ты называешь меня Деннис, значит, дело пахнет керосином. – Он положил себе на тарелку немного джема.
– Денни, я догадываюсь, что сказала тебе Джинни. Что я стала рассеянная и мне нужна нянька.
– Она так не говорила.
– Ну ладно, это неважно. Я хочу, чтобы ты выслушал и мою версию.
Он склонил голову набок.
– То, из-за чего все всполошились, – начала Эбби, – в смысле, почему Стем и Нора решили жить с нами. Все совсем не так, как может показаться. я не… не ушла из дома и не потерялась, как слабоумная старушка. В тот вечер случился жуткий ураган, ну, тот, который называли "Деречо", помнишь? Господи, "Деречо", "Эль Ниньо"… какими словами мы теперь бросаемся… И скажи только, что это не глобальное потепление! Так вот, ураган повалил у Эллисов одно из их огромных деревьев прямо на провода между нашими участками. И еще штук сто других деревьев, так что половине города отключили электричество, и нам тоже.
– Фигово. – Денни принялся за тост.
– Видел бы ты это дерево! Оно валялось на земле, как гигантский черенок брокколи, только с корнями. А какая ямища от него осталась! Прямо подземелье. Представь, до чего любопытно на такое посмотреть.
– Значит, ты пошла смотреть яму?
– Получается так.
– Получается?
– Да. Я практически уверена.
– Мам… Ветер был ураганной силы. Ты должна помнить, выходила или нет.
– Я помню. То есть я помню, как стою на улице, но не помню, как выходила. Понимаешь, иногда моя память перепрыгивает вперед на пару минут, совсем как игла на пластинке. Я занимаюсь самым обычным делом и внезапно вижу, что время прошло, понимаешь? Минут пять или десять, точно не знаю. Но между тогда и сейчас полный провал. Не так, когда забываешься за каким-то рутинным занятием, но все-таки сознаешь, что время идет. Нет, больше похоже на… вот как будто просыпаешься от наркоза.
– Больше похоже на микроинсульт, – сказал Денни, – или что-то подобное. Приступ.
– Приступ? Не знаю.
– Ты говорила врачу?
– Нет, конечно.
– Но может, это легко лечится.
– В моем возрасте все трудно лечится, – возразила Эбби. – К тому же такое со мной случается не часто. Совсем не часто.
– Хорошо. Значит, ты говоришь, что вышла в грозу посмотреть яму.
– Нет, гроза кончилась. И дождь прекратился. Но вообще да, именно так. И я была в тапочках и в ночной рубашке и без ключей от дома. Зачем мне ключи? Обычно замок сам не захлопывается. Ох, до чего же я ненавижу автоматические замки! Это небось твой отец постарался, он все время с чем-нибудь возится. Ну а потом он, естественно, не слышал, как я его зову, потому что давно уже крепко спал, совсем стал глухой, ты ведь знаешь. Я кричала, стучала… Позвонить-то не могла, электричества ведь не было, да и не слышит он звонок почти никогда. Я даже бросала камешки в окно нашей спальни, но оказалось, что это довольно-таки бесполезное дело, не как в книгах. И в конце концов подумала: что ж, устроюсь в гамаке и дождусь утра. И, скажу тебе, это отнюдь не плохо. Приятно даже. Света нигде нет, не горят ни фонари, ни окна в домах, и только слышно, как вода капает с деревьев и квакают древесные лягушки. Я пристроилась в гамаке и заснула, а утром проснулась все равно слишком рано, твой отец еще спал. И я решила погулять и посмотреть, что натворила гроза. Тут была настоящая зона бедствия, Денни! Посреди улицы поваленные огромные стволы, ветки, всюду оборванные провода, против дома Браунов расплющенная машина… Там-то меня и застала Сакс Браун. Я проверяла, не застрял ли кто в этой машине. Представляю, как оно выглядело со стороны: я за полквартала от дома в ночной рубашке с грязным подолом. – Эбби хихикнула.
– Понятно… – ответил Денни.
– Но это еще не повод приставлять ко мне сиделок.
– Нет, не повод, – кивнул Денни.
– Вот и хорошо.
– Это скорее стечение не подвластных тебе обстоятельств. Такое мне хорошо знакомо.
– Значит, ты согласен, что вам не нужно здесь быть? – спросила Эбби. – Нет, не подумай, мне нравится, что вы с нами. Но в этом нет нужды, понимаешь?
– Почему ты Стему этого не рассказала?
– Стему? Я рассказала. Вернее, попыталась. Я всем попыталась рассказать.
– Почему же ты его не попросишь уехать? Почему меня, а не его?
– Детка, я не прошу тебя уехать. Я надеюсь, что ты пробудешь у нас сколько захочешь. Я только говорю, что мне не нужна сиделка. Ты вот сразу во все вник. А Стем… не может. Они с твоим папой на одной волне. Они раскидывают умом и вырабатывают мнение, понимаешь, о чем я?
– Прекрасно понимаю, – ответил ее сын.
Эбби с явным облегчением откинулась на стуле, и лоб ее уже начал разглаживаться, но тут Денни со словами "Каждый раз одно и то же" встал и вышел из кухни.
По несчастливому совпадению к воскресному ланчу явилась очередная "сиротка". Некто Атта с безумно сложной фамилией – недавняя иммигрантка лет под шестьдесят, тучная, пастозная, в толстом платье с ремнем и в чулках, похожих на эластичный бинт, хотя стояла жара, тридцать три градуса, и чулок в Балтиморе не видывали уже несколько месяцев. Ее не ждали, и вдруг она забарабанила по сетчатой двери с криками:
– Эй! Эй! Я правильно пришла?
"Иа", так она произносила, и "прийщла".