– Первоклассница, что сегодня получила в школе? – дурачась, спросил Кабан. – Наверно, опять полный портфель двоек?
– А вот и нетушки, – ответила Первоклассница. – Я пятерку получила. По чистописанию.
– Старайся, старайся, – напутствовала Оленька.
– Я всегда стараюсь. Я лучше всех в классе учусь.
Первоклассница продолжила прогулку по аллее, размахивая портфельчиком. А музыканты направились в противоположную сторону. У памятника Грибоедову наткнулись на Бороду – старикана лет под восемьдесят. Борода – еще один раритет Чистых прудов. Он одевался как индийский сикх, ходил босиком, отрастил бороду ниже пупка. Это само по себе привлекало к нему внимание. Но еще большее внимание Борода привлекал тем, что постоянно носил на голове фанерный ящик из-под фруктов. Как он его не ронял – удивительно, ведь Борода никогда не поддерживал ящик руками. Походка у Бороды торопливая, под ноги он не глядел, поэтому порой спотыкался, но ящик, словно намертво приклеенный, оставался у него на темечке. Может, и правда, Борода его приклеил? У каждого психа своя программа. К Бороде тоже всегда прикалывались и тоже получали один неизменный ответ:
– Борода, а Борода, на фига ты ящик на голове носишь?
– Я концентрирую на ящике свою внутреннюю энергию… – отвечал Борода.
– А зачем?
– Чтобы он держался у меня на голове.
– А зачем, зачем?
– Чтобы концентрировать на нем свою внутреннюю энергию.
Иногда ему в ящик кидали мелкие деньги.
Да, на Чистых прудах невозможно скучать.
Ночь настойчиво выжимала праздный народ с улиц. Погуляли еще немного и по Мясницкой, свернув на улицу Чаплыгина, мимо давно уснувшей "Табакерки", вплыли в Лялин переулок. Когда проходили мимо бетонной ограды, за которой темнело пятиэтажное здание, Оленька остановила Рину:
– Обрати внимание. Здесь наш Кабанчик учился.
– Правда, что ли?
– Кривда, что ли… – передразнил Кабан. – Школа 1225. С углубленным изучением французского. Иностранный язык – шесть раз в неделю по два часа в день. Плюс факультативные занятия. Я восемь классов здесь отгорбатил.
– Погоди, ты ведь детдомовский…
– И что из этого следует? Ты в смысле моего пребывания в этом заведении? У нас в детдоме не было своей школы. Всех раскидали по району. Тупиков – в коррекционные, кто побашковитее – в обычные, а меня в эту запихнули.
– Выходит, ты самый башковитый?
– Выходит, – без ложной скромности ответил Кабан. – Может, ты и не поверишь, но я был отличником. Как Веничка Ерофеев.
– Да-а?.. – произнесла Рина с таким видом, будто знала, кто такой Веничка Ерофеев, хотя никакого понятия не имела, о ком речь. Вероятно, какой-нибудь бывший одноклассник Кабана. – Тогда скажи что-нибудь по-французски.
Кабан напряг память, глаза его озорно сверкнули, и он произнес:
– Mon triste coeur bave a la poupe
Mon coeur couvert de caporal.
Рембо…
– А-а, знаю, – сказала Оленька. – Я кино про этого Рембо видела. Такой, бляха, супермен.
– Ты про другого видела, – усмехнулся Кабан. – А это Артюр Рембо. Сроду он не был суперменом. Он был поэтом и алкашом… И бродягой, как мы.
– Кабанчик, ты чудо в перьях, – восторженно воскликнула Рина. – Надо же, так по-французски шпрехаешь…
– Перевести на русский?
– Переведи.
– Плюется сердце над парашей,
Сердечко грустное мое.
Кабан засмеялся. А Медведь вообще закатился смехом, так ему понравился перевод.
– Да ну тебя, Кабан… – рассердилась Рина. – Лучше бы ты не переводил.
– Ты, Кабанище, всегда все испохабишь, – сказала Оленька.
А он, все еще посмеиваясь, сказал:
– Между прочим, в этой школе учился Филя Киркоров.
– Правда, что ли? – спросила Рина.
– Кривда, что ли… Ты меня задолбала! Какой мне смысл врать? Подумаешь, Киркоров!.. Здесь много всяких известных мудозвонов училось. Может быть, когда-нибудь Филя будет хвастать перед тобой, что учился со мной в одной школе. Вот тогда его и спроси: правда, что ли?..
– Спрошу, спрошу… Обязательно спрошу… Значит, ты здесь восемь классов окончил?.. А чего же дальше учиться не стал?
– Я не вписывался в атмосферу этой школы.
– Только не пудри нам мозги своим социальным статусом, – сказал Медведь.
– Лучше признайся честно, что ты большой распиздяй, – с деревенским простодушием поддакнула Оленька.
– Отвалите! Заколебали вы меня со своей школой! – крикнул Кабан, устремляясь от них в Яковоапостольский переулок.
За ним последовала вся компания, вырулив по Яковоапостольскому прямохонько к дому родному, то есть Курскому вокзалу.
Площадь жила в своем обычном бешеном ритме, несмотря на позднее время. Их место, лабая в две гитары, с одним комбиком, занимала другая группа музыкантов. Парни в косухах играли рок. Средненько. Без аскера. Подавали им куда меньше, чем "Детям подземелья".
– Два Коли, – объяснила Рине Оленька. – Они всегда после нас встают.
– Хуже играют… Намного, – заключила Рина.
– Да. Только засерают наше рабочее место. Ничего… Скоро их Цыган отсюда прогонит.
– Почему?
– Говорят, Коля-волосатый пел жене Цыгана и мозги ей пудрил, что она самая красивая.
– Ну и что? Подумаешь…
– Как что?! Ты прикидываешься или, правда, ни хуя не сечешь? Цыгану не понравилось.
– По-моему, наоборот. Он гордится должен, что его жене такие комплименты говорят.
– Ну, не знаю… – неуверенно сказала Оленька. – Конечно, приятно… Но мужики таких вещей не понимают. Мне еще никто не говорил, что я самая красивая.
– Разболтались, цыпочки, – прервал их разговор Медведь. – Пойдемте… Надо мобилы зарядить, а то не успеем.
Рина удивилась, где они в такое время собираются заряжать свои телефоны?
– Щас увидишь, – загадочно улыбнулся Кабан.
Они направились к павильону "Евросеть". Постучались в окошко. Дверь отрыл Витя-охранник, заспанный, с небритой мордой.
– Вы че так поздно?
– Гуляли, – ответил Кабан. – Держи.
Он протянул Вите-охраннику три мобилы с зарядниками, свою, Медведя и Оленьки.
– Шоник подгреб?
– Давно уже… Он за вас уже отдал полтинник.
– Ваще красавчик! Опять отработал кого-то.
– Ну да… Но немного… Накиньте мне еще пару червончиков..
– Не, Вить… у нас ровно сорокет остался. На носки.
– А-а, на носки… Ну, тогда ладно.
– Вить, покажи девочке экспонаты, – попросил Медведь.
– За каким?
– Да она ни разу не видела.
– Да? – он оживился. – Ну заходите.
Они вошли в павильон. Витя-охранник довел их до своей коморки и включил свет.
– Вот, смотри, – сказал он Рине.
Какую фантастическую картину она увидела!
Сорок, а может, больше, мобильников лежали рядами на подзарядке. Они мерцали разноцветно, источали различные звуки, одни рычали, другие пищали, лаяли, кукарекали, исполняли всякие мыслимые и немыслимые мелодии – это было нечто! Рина так и застыла в изумленном восторге. Витя-охранник, важничая, сказал:
– Поняла теперь? Это – моя работа! У меня весь вокзал запитывается.
– Я просто тащусь!
– Ладно, хватит тащиться. Пойдем. А то останемся без матрасов, – сказал Кабан, увлекая за собой Рину.
В зале ожидания он прямиком направился к платному туалету. Бабка-кассирша не только билеты в сортир продавала, но еще и подторговывала ходким товаром – носками. Пара – семь рублей. Кабан купил четыре пары и роздал всем.
– Меняй свои на эти, – сказал он Рине.
– Зачем?
– Меняй. Если не хочешь, чтобы от тебя воняло, как от него, – Кабан кивнул в сторону бомжа, который дрых в углу прямо на голом полу. – Мы здесь каждый день покупаем себе носки! Насчет женских вещей тебя Оленька просветит, поняла?
– Поняла.
– На вокзале душ есть. Завтра мы с тобой помоемся, – сказала Оленька.
Старые носки полетели в урну.
– И запомни еще одно правило: никогда не ходи сюда одна.
– А почему?
Терпение Кабана лопнуло.
– Блин, ты задаешь слишком много вопросов. У нас так не принято. Сказано тебе – не ходить сюда одной, значит, не ходи!
– Хорошо, не буду, – смиренно согласилась Рина.
Зарулили на минутку к Ашоту, вернули ему долг. После этого подбили баланс. Осталось ровно 120 рублей. Неприкосновенная сумма – это на матрасы.
Рядом с вокзалом, на Садовом кольце, в глубине двора была знаменитая среди беспризорников и бомжей шестнадцатиэтажка с тамбурными подъездами. Жильцы дома поднимались на свои этажи в лифте, попадали в общий коридор, куда выходили двери их квартир. А лестница существовала как бы автономно, ею пользовались в тех случаях, когда ломался лифт. Днем дом был как дом, ничего примечательного. А ночами… Ночами сюда тайком пробирались бомжи, для которых эта лестница служила стихийно возникшей ночлежкой. Впрочем, почему стихийно? Очень даже четко все было организовано. Ночлежкой, ее распорядком и хозяйством, разруливал Тимоха-тридцать рэ. Это было детище его рук. Такое чмо с виду, невзрачный, вечно пьяный мужичонка, а вот ведь догадался, раскрутил бизнес. У Тимохи-тридцать рэ за спиной было две судимости и обе по дурости: за хранение и сбыт краденого. Он жил в однокомнатной квартире на первом этаже с выжившей из ума старухой-матерью. Концы с концами не сводил, все пропивал, голь перекатная, а голь-то, как говорят, хитра на выдумки. Освободившись после второй ходки, Тимоха смикитил, что живет в таком месте, где деньги сами должны плыть в руки. Его вечно пьяную голову осенила очень трезвая мысль, а может, все само по себе произошло, потому что должно было произойти. Однажды Тимоха впилил старый матрас случайному собутыльнику, выставил ночевать на лестничную клетку, предварительно слупив на выпивку. С того дня пошло-поехало. Тимоха обзавелся кучей матрасов. Где он ухитрялся их доставать, воровал ли с вагонов, на помойках ли подбирал – никого не интересовало, главное, успеть заполучить матрас на ночь. Такса – тридцать рублей. С тех пор он и стал Тимохой-тридцать рэ. Он заполнял на ночь своими клиентами всю лестницу, с первого по последний этаж. Другой бы сколотил состояние на этом доходном бизнесе, а Тимоха-тридцать рэ как был спившимся оборванцем, так им и остался. Куда он девал деньги, одному богу известно, может, в кубышку складывал. Пацаны хохмили: сколотит миллион, закажет девочку и рванет на Канары, отдыхать от тяжелых трудов.
Жильцы дома пытались бороться с Тимохой. Писали жалобы, требовали, чтобы ночлежка была ликвидирована. Но ничего не помогало, ни решения каких-то комиссий, ни милиция, ни кодовые замки на входной двери. День-другой лестница пустовала, а потом ночлежка возрождалась. Кодовый замок переставал быть секретом, менты закрывали глаза на деятельность Тимохи… Впрочем, у милиции от этой ночлежки была своя выгода, по ночам бомжи не лезли на вокзал, зимой не замерзали на улицах. К тому же всем было известно, что Тимоха отстегивает кому надо и сколько надо. Так и смирились жильцы этого дома с существованием ночлежки на лестнице. В общем-то бомжи вели себя тихо. Строго действовали незыблемые правила: матрас можно получить не раньше полуночи, сдать – не позже шести утра. Приходить без шума и так же без шума уходить. После себя никакого мусора. В углы не мочится. Использовать вместо унитаза мусоропровод. Кто хоть раз нарушал распорядок, больше никогда не получал здесь крова и отправлялся ночевать на вагоны.
Завсегдатаи ночлежки застолбили для себя самые удобные этажи: с четырнадцатого по шестнадцатый. Последний этаж раз и навсегда отвоевали для себя музыканты. Но сейчас там пришлось разместить заболевшего Сеню-газетчика, чтобы он никому не мешал надсадным кашлем и чтобы его не тревожили постоянным хождением взад-вперед. Компания временно теснилась на двенадцатом этаже. Не самый худший вариант.
Кабан получил от Тимохи-тридцать рэ четыре матраса, расплатился и они поволоклись наверх. Спертый воздух шибанул Рине в нос. Лампочки горели через этаж, а то и через два, если в полумраке наступали на спящего постояльца, получали порцию мата, выданную шепотом. Так же шепотом приходилось извиняться.
Шоник, набегавшись за день, уже вырубился наглухо, спал без задних ног, прижимая к груди куклу. Кукла, как невеста, была в длинном белом платье. На голове шляпа с большими полями. Прозрачная вуаль ниспадала на лицо. На изгибе левой руки висела сумочка, расшитая блестками, в правой – букетик цветов. Такая необыкновенная была кукла.
– Стелите матрасы у стены, – сказал Кабан. – Я пойду Сеню проведаю.
Рина столько раз сегодня слышала это имя, что ее распирало от любопытства. Кто такой этот Сеня-газетчик, который весь день как бы незримо присутствовал среди них?
– Можно мне с тобой? – попросила она Кабана.
– Пошли.
Сеня, в знак особого расположения к нему со стороны Тимохи, в виде небывалого исключения, пользовался двумя матрасами, выданными в кредит. На одном он спал, другим укрывался. Его постоянно знобило. Ему никак не удавалось согреться даже под толстым матрасом, хотя в подъезде стояла горячая духота. Увидев, что Кабан пришел с девушкой, Сеня откинул матрас, с усилием поднявшись на непослушные ноги. Он был выше среднего роста, мало сказать худой, он выглядел высохшим, как дерево с подрубленными корнями. Сеня, сколько помнит Кабан, всегда прибаливал, а последнее время вдруг резко сдал, на глазах таял и уже недели две не выходил на улицу. Отлеживался в углу. Его сочувственно не тревожили.
В лице Сени не было ни кровинки. На лбу холодная испарина от слабости. Впалые щеки. Даже не белые, а серые. Но не столько мертвенная бледность этого человека поразила Рину, сколько то, что Сеня был тщательно выбрит. Отца, блин, бывало, и здорового-то фигушки упросишь побриться. Смотреть было противно на его вечно заросшую физиономию. А этот Сеня – кожа да кости – так подбородок выскоблил, словно на свидание сейчас отправится. На вид Сене-газетчику можно было дать лет пятьдесят пять. Плюс-минус. Взгляд у него был усталый и умный.
– Да лежи ты, лежи, – сказал Кабан. – Чего вскочил? Познакомься с Риной.
– Мне и угостить вас нечем, – развел руками Сеня. – Впрочем… Погодите-ка…
Порывшись в сумке, он извлек два яблока, большое дал Рине, а которое поменьше – Кабану. И зашелся в кашле.
Кашель долго его колбасил, пока не отпустил.
– Говорят тебе, ложись, – шикнул на него Кабан.
– Хорошо, хорошо… Я лягу, лягу…
Рине захотелось сказать ему что-нибудь приятное.
– Про вас столько говорят. Постоянно сегодня вспоминали, – она улыбнулась и, не утерпев, спросила. – А почему вас Сеней-газетчиком зовут?
Кабан исподтишка показал ей кулачину, мол, не приставай к человеку, не видишь, что ли, как ему хреново.
– Потому что я действительно Сеня, – он слабо улыбнулся в ответ. – Потому что газеты продаю. Ну и… по жизни я журналист.
– Правда?
Кабан снова показал Рине кулак, не на шутку на нее разозлившись.
– По прошлой жизни… Бывший журналист, – поправил себя Сеня. – Когда-то… уже давно… очень давно… работал в "Лесной газете"… Раньше выходила такая газета… Теперь ее нет…
Рина вдруг рассмеялась.
– Ты чего? – буркнул Кабан.
– Так… Смешно звучит. Как название мультика… "Лесная газета"… – Она увлеченно принялась фантазировать. – Жил-был крот. Он в лесу жил. Он был редактором "Лесной газеты". Сотрудниками у него были зайчик, Кабанчик, ежик и Медведь. Однажды ежик принес кроту заметку. В ней рассказывалось о лесных музыкантах…
– Какая ты, оказывается, глупая, – перебил Кабан.
– Напрасно ты так, – заступился Сеня. – У Рины замечательное воображение…
"Замечательно", "замечательный", "замечательная" – это было любимое словечко Сени-газетчика, звучало, как высшая похвала.
– Замечательное у тебя воображение, Рина, – повторил Сеня. – Действительно как название мультфильма… "Лесная газета"… Крот, ежик… Да-а, хороший был бы мультик… А ведь было такое серьезное издание… Вот как можно повернуть…
Он не договорил, опять начал кашлять.
– Не грузи Сеню, – зашипел на Рину Кабан. – А то спать отправлю.
– Прости. Я больше не буду.
Сеня снова долго кашлял. Отвернувшись, закрывал ладонью рот, чтобы приглушить это чертово буханье. "Совсем он плохой стал", – подумал Кабан.
У Сени история была обычная, как у тысяч других обманутых людей. Перестройка, развал страны, потеря работы, нищета. Они с женой старались выжить, как многие в то время. Но, как многие, не умели они выживать. Задумали поправить свои финансовые дела, влезли в долги, большую сумму заняли, все деньги вложили в акции МММ, рассчитывая, что разбогатеют, рассчитаются с кредиторами и еще на жизнь останется. Все их мечты лопнули, как мыльный пузырь. Пирамида, выстроенная МММ, рухнула, а жену Сени, она все дела вела, поставили на счетчик. Пришлось срочно продать квартиру, чтобы отмазаться. Жена Сени впала в депрессуху, запила безбожно и в один несчастный день бросилась под колеса электрички. Тут Сеня крепко задружился с алкоголем и окончательно забомжевал. Впрочем, бомжом он был интеллигентным.
Кабан давно был знаком с ним, но поначалу они общались на ходу, типа здравствуй – до свидания. Как-то совершенно случайно разговорились. Сеня читал книжку, он всегда что-нибудь читал, распродаст газеты и читает. С ним обычно был рюкзак, набитый книгами. Сеня пил запойно и читал запоем. Кабан подошел к нему от нечего делать и спросил, что за книга.
"Алхимик". Коэльо написал.
– Не слыхал о таком. Дашь потом почитать?
– Конечно, дам. Ты любишь читать?
– Естественно, – ответил Кабан.
– Да нет, как раз не очень естественно, – возразил Сеня. – Сейчас люди мало стали читать. Особенно молодежь.
– Я много книг прочел, – желая блеснуть умом именно перед Сеней, гордо произнес Кабан.
А Сеня ответил мягко, но убежденно, сбивая тем самым с Кабана его наивную спесь:
– Слово "много" в нашем случае не проходит. Наоборот, прочитанного всегда бывает мало. Много непрочитанных книг остается… А что тебе нравится? Фантастика, детективы?