- Моя личная жизнь никого не касается. Будь я гетеросексуален, это ничуть не меняло бы дела. Почему я обязан докладывать Уайтхоллу, с кем сплю? Я член общества. Я в нем живу и работаю и по собственному разумению решаю, как делать это наилучшим образом. Ты обвиняешь нас в лицемерии. Допустим, это так. Мало кто начисто от него свободен. Но подумай-ка о своем поведении. По-моему, дело обстоит вот как. Почему ты отказываешься учиться? Отнюдь не по причине, о которой громко заявляешь, а потому что боишься сравнить свой интеллект с интеллектом ровесников, боишься сопоставления, боишься оказаться третьим сортом. И решаешь взять да и отказаться от любых состязаний. Прячешься в призрачном мире наркотиков, безделья и обрывков восточной философии, в которой, на самом-то деле, не смыслишь ни капли, и называешь это реальной жизнью. Если хочешь изменить наше общество - которое, я согласен, нуждается в изменениях, - то для начала научись думать, но для этого нужно выработать смирение, которое тебе и неведомо, и недоступно. Тебе кажется, что ты отказался от общества. Не отказался и не можешь отказаться. Ты всего лишь один из симптомов его разложения, жалкий маленький струп на большом общем теле. Ты часть общества и, судя по всему, решил ограничиться ролью бессильной и неразумной части. Если ты в самом деле хочешь устраниться, то эмигрируй или наложи на себя руки.
Раздался грохот, и Хильда испуганно вскрикнула. Питер изо всех сил швырнул бокал, и тот разбился о дальнюю стенку бассейна. Круто повернувшись на каблуках, Питер исчез в дверях гостиной и со стуком захлопнул их за собой. Хватаясь за выскальзывающие ручки, Хильда раскрыла створки и бросилась вслед за ним. Приговаривая "так, так, так", Морган налила себе еще виски.
Обогнув бассейн, Руперт принялся собирать разлетевшиеся по плиткам осколки.
- Руперт, я виноват и прошу извинения, - сказал Аксель.
- Не за что. Виноват Питер. Я уже просто не понимаю этого мальчика.
- Выпей, Руперт, - сказала Морган. - Сейчас без этого не обойтись.
- Спасибо.
- Нет, виноват не Питер, - медленно произнес Аксель. - Во всяком случае, вина не полностью на нем. Мне нельзя было так терять самообладание. А дело в том, что какие-то из его слов справедливы и больно меня задели.
- Но не хотите же вы сказать… - начала Морган.
- Возможно, мне и следует оповестить весь Уайтхолл. Но я этого не сделаю. Поехали, Саймон. Руперт, мне искренне жаль.
Пройдя по дорожке, Аксель исчез за стеклянной дверью.
Со словами "О господи, господи" Саймон двинулся уже было за ним, но, сказав: "Подожди-ка", Морган взяла его за плечи, осторожно сняла с головы корону из роз и положила ее на стол. Потом прильнула к его щеке:
- Не расстраивайся, голубчик Саймон.
- Милая! - Саймон, прощаясь, помахал рукой и побежал следом за Акселем.
Руперт сел.
- Не грусти. - Морган слегка прикоснулась к его волосам. - Молодежь удивительно жестока. Но просто потому, что ничего не понимает. Я думаю, эти юнцы действительно не понимают, как несчастны и уязвимы все человеческие сердца.
- Мы с Хильдой не справились со своей задачей, - сказал Руперт.
- Глупости. Просто сейчас вы меньше, чем кто-либо, в состоянии помочь Питеру.
- А ты, Морган, попробуешь? - спросил Руперт. - Ты в самом деле попробуешь за него взяться? Я уверен: ты до него достучишься.
- Разумеется, я попробую, - улыбнулась Морган. - Ведь наставление юношества - моя профессия. Я просто обязана найти ключ к юному Питеру.
- Господь да благословит тебя…
- Если не возражаешь, я пойду посмотрю, как они там. Стыдно сказать, но я беззастенчиво наслаждалась всей сценой. Такие яростные вспышки просто приводят меня в экстаз.
Оставив его в одиночестве, она кошкой скользнула в дом: влажный рот приоткрыт, глаза горят от возбуждения.
Руперт прижал ладони к лицу. Глаза оставались открыты, и сквозь пальцы видны были осколки стекла, поблескивающие на дне бассейна. Он с трудом удерживался от слез. Зрелище полыхнувшей рядом с ним ярости принесло боль. Слова Питера, слова Акселя. Очень похоже, что Аксель правильно распознал страх Питера перед соревнованием. В любом случае, шевелилось в глубине души Руперта, прежде всего виноват я сам. Успокоиться, думал он, необходимо успокоиться. Попробовать набраться мудрости. Он всегда был чересчур суров с Питером. Зачем было сегодня читать ему наставления? Нужно было просто обнять его, ведь все в мире меркнет рядом с бесспорным проявлением любви. Но это проявление любви как раз и было недоступно Руперту. Положить руку на плечо Питера - и то казалось каким-то искусственным жестом.
Как сделать, чтобы сын почувствовал всю нежность, переполняющую его сейчас так, что грудь разрывается, прямо как от физической боли? Любовь… Любовь - ключ ко всему. Может быть, написать Питеру? Но дано ли письму повернуть этот ключ, и не застынет ли перо в руке? "Дорогой Питер, мне хочется, чтобы ты знал…" Любовь - необходимый ключ. Но Руперт понимал, что воспитание и общество, заставлявшее его держать спину и неуклонно, последовательно продвигаться по пути успеха, отучили его от ясного и понятного языка любви. Там, где нужны были жесты, эмоции и порывистость, позволяющие смести все барьеры, он застывал, словно скованный холодом. Где-то должна быть тропа, сказал он себе, должна быть тропа, которая приведет к любви. Но тропа, по которой он мог бы пройти, была где-то в горах: крутая, обрывистая, бесконечно петляющая.
12
- Миссис Броун? - удивился Джулиус.
Он открыл дверь чуть пошире, и Морган переступила через порог.
- Прости, что пришла без предупреждения. Так, понадеялась, что застану. Вот, значит, где ты живешь!
Она начала осматриваться. Квартира была невелика, но прекрасно отделана. Небольшая спальня и примыкающая к ней ванная, просторная гостиная, хорошо оборудованная кухня с большим холодильником. Пол гостиной покрыт очень толстым желтым с коричневым индийским ковром. Низкие книжные полки идут вдоль стены по обе стороны электрического камина. На них две фигуры коней, китайские, зеленовато-желтые, похоже, подлинники эпохи Тан. Диван и кресла обиты чудесным светло-коричневым бархатом, на них разбросаны подушки с вышитым мелкими стежками узором из роз. Рыжеватого тона современные абстрактные полотна украшают стены. На стеклянном столе зеленая мраморная шкатулка для сигарет и аккуратная стопка научных журналов. Солнце просвечивает сквозь белую вуаль нейлоновых занавесок, обрамленных раздвинутыми и закрепленными с боков портьерами из тяжелой, темного цвета ткани. Двойное стекло приглушает звуки машин, доносящиеся с Брук-стрит.
- М-м-м, роскошно, - сказала Морган и, обернувшись, внимательно посмотрела на Джулиуса.
Он не улыбался. Не хмурился. Смотрел чуть рассеянно и устало.
- Что вам угодно, миссис Броун? - спросил он, бросив взгляд на ручные часы.
- Видеть тебя. Это странно?
- У меня нет желания размышлять по поводу вашего неожиданного прихода. К сожалению, я сейчас должен буду уйти.
- Можно побыть до твоего ухода? Ты не предложишь мне выпить?
- Нет, - сказал он после легкой заминки.
- Вы не особенно вежливы, профессор Кинг. Что ж, мне придется прибегнуть к самообслуживанию.
Пройдя в кухню, Морган обследовала шкафы, потом холодильник. В нем нашлось несколько бутылок датского пива. Поискав и не обнаружив ничего более крепкого, она взяла с полки открывашку, откупорила бутылку и наполнила стакан. Пригубила. Неприятное и очень холодное, а она и вообще терпеть не могла пива. Морган вернулась в гостиную, где не последовавший за ней в кухню Джулиус сидел на диване и читал "Таймс".
- Налить тебе пива, Джулиус?
- Нет, спасибо.
- А виски у тебя не найдется?
- Нет.
- Прежде у тебя всегда было спиртное. Молча взглянув на нее, он отложил газету:
- Думаю, ты пришла с какой-то целью. Вероятно, хотела мне что-то сказать. Я слушаю.
Она стояла напротив, держала в руках стакан. Взгляд скользнул по длинной линии его рта, перешел на лилово-карие глаза, странновато-светлые волосы.
- Господи, Джулиус, как ты красив! Он поднялся и отошел к окну:
- Ты пришла, чтобы сообщить мне это?
- Да. А какие возражения? Почему бы мне это и не сказать?
Джулиус отвернулся:
- Если б вы понимали, дорогая миссис Броун, до чего мне неприятен избранный вами жеманно-кокетливый тон, то, несомненно, выбрали бы иной стиль поведения.
- Жеманство не имеет ко мне отношения, - сказала Морган и поставила стакан на стол.
- У меня мало времени. Так что скажите наконец то, что хотели.
- Джулиус, я люблю тебя.
Он вздохнул и опять посмотрел на часы:
- Это все?
- Разве этого мало? Джулиус, выслушай меня, умоляю! Уйдя от тебя, я жила, как в тумане, и ничего не соображала. Но я думала о тебе беспрерывно. Дышала, ела, спала, плакала - все с мыслями о тебе. Возможно, мне было необходимо на время с тобой расстаться, чтобы понять, как много ты для меня значишь. Ты заставил меня уйти, сам знаешь, что заставил. Ты устроил мне испытание, и я как бы не выдержала его. Но, Джулиус, на самом деле я его выдержала. Если б ты знал, как я страдала, как, не переставая, плакала в этих жутких гостиничных номерах, как в душе без конца разговаривала с тобой. Твое отсутствие ощущалось как зверь, вцепившийся в бок и непрерывно меня грызущий. Там, на другом конце света, я тянулась к тебе постоянно, каждую минуту. И теперь я понимаю: ты главное, что было у меня в жизни, ты единственно важное, что было у меня в жизни, и если я хочу смотреть правде в глаза, то должна жить с этим знанием до конца своих дней. Даже если оно будет жечь меня, даже если оно меня убьет.
Вцепившись в стол, Морган трясла его. Стакан с пивом подпрыгивал и ездил по гладкой стеклянной поверхности. Джулиус взял его и аккуратно поставил на книжную полку, возле одной из лошадок.
- Ну и?
- Что ты хочешь сказать этим "ну и"? Джулиус, я люблю тебя, и ты мне необходим. Мне казалось, что я любила тебя там, в Южной Каролине. Я потеряла голову, полностью подчинилась этой любви. Ты сам тому свидетель. Я была полностью твоей, твоей, твоей. Но сейчас у меня такое чувство, что это было всего лишь начало, набросок. Сейчас я люблю тебя в сто раз больше и в сто раз лучше. Джулиус, я могу быть твоей рабыней.
- Мне не нужна рабыня.
- Джулиус, умоляю. Я прошу только об одном: не прогоняй меня. Мне просто необходимо видеть тебя. Позволь мне видеть тебя. Мы заново познакомимся. И если ты хочешь, чтобы я страдала, я буду страдать. Только позволь мне страдать рядом с тобой, у тебя на глазах, а не одной, я не могу больше быть одна…
- Я не хочу, чтобы вы страдали. Ваши чувства больше не представляют для меня интереса.
- Ты хочешь, чтобы я страдала. Будь это иначе, ты не вел бы себя со мной так, как сейчас.
- Попробуйте все же взглянуть на вещи трезво. - Он мерно чеканил слова. Не смотрел на нее. Отодвинув перламутрово-белый нейлон занавески, смотрел вниз, на потоки машин, движущихся по залитой солнцем Брук-стрит. - Я не просил вас приходить сюда. Не просил истязать себя у меня на глазах. Подумав хоть минуту, вы поймете, что действовали неправильно. У меня в самом деле нет больше желания вас видеть. Интерес прошел. И, как это ни неприятно, вам придется с этим смириться.
- Я сделаю все, что ты потребуешь, я понесу любое наказание. Джулиус, помоги мне снова найти дорогу к твоему сердцу, покажи мне эту дорогу, помоги мне, помоги.
- Вы заблуждаетесь. Страдание очаровывает и порой даже приносит пользу только в том случае, когда двое связаны между собой некими узами. При отсутствии этих уз оно выглядит жалким, нелепым и безобразным. Таким же абсолютно ненужным и бессмысленным, как и другие страдания, ежедневно испытываемые человеческими существами. Между нами нет больше уз, и все ваши признания вызывают во мне только чувство неловкости.
По-прежнему опираясь о стол, Морган молчала.
- Это из-за ребенка? - спросила она наконец.
- Ваш вопрос, безусловно, не вытекает из вышесказанного. Нет, я не пытаюсь мстить, если вы подразумевали именно это.
- Но ты… обвиняешь меня… из-за ребенка.
- Такая мысль не приходила мне в голову.
- Нет, приходила. Мне не вынести твоего осуждения…
- Неожиданный поворот мысли. Так вот: вы меня просто удивили. Женщина, получающая счастливую возможность родить ребенка и потом убивающая его, представляется мне очень странным феноменом.
- Прошу тебя, не употребляй это страшное слово. Должно быть, тебе действительно очень больно. Прости.
- Все это начинает меня раздражать. Насколько я понимаю, вы задали свой вопрос и вряд ли можете сомневаться в ответе.
- Ты начал все это… тогда, в Америке. Тебе просто приспичило заполучить меня.
- Употребляемые вами выражения кажутся мне на редкость безвкусными. Насколько я помню, заполучить вас было нетрудно. Прошу прощения, если это звучит не слишком приятно. Вы принуждаете меня к грубости, мне это, уверяю, неприятно. А теперь, можно попросить вас уйти? Мне нужно переодеться.
- Так переодевайся. Мне случалось видеть тебя в белье. Джулиус, разве тебе неясно, что просто так взять и избавиться от меня нельзя? Ты должен что-то для меня сделать. Вот сейчас мы разговариваем, и от твоих обвинений мне уже легче.
- Я был далек от желания обвинять. Вы здесь единственная, кем движут сильные эмоции.
- Мы можем, как и прежде, говорить о чем угодно. Ты мог бы рассказать мне о ДНК…
- Тебя нет дела до ДНК. Подобно многим женщинам академического толка, ты пользуешься легкой интеллектуальной болтовней в качестве инструмента для совращения.
- Ну так позволь мне совратить тебя. Давай начнем все заново. Я собираюсь съехать от Хильды и Руперта. Уже подыскала себе квартирку в Фулэме…
- Я, безусловно, не буду в числе ее посетителей.
- Джулиус, ну признай же, что перед нами проблема. Неужели она тебя даже не интересует? Ты самое важное из того, что было у меня в жизни.
- Ты уже говорила это. А муж? Разве торжественные клятвы, которые ты когда-то дала ему, не важны?
- Стремясь заполучить меня в постель, ты не очень-то вспоминал об этих торжественных клятвах.
- Справедливо, но никак не влияет на нынешнюю ситуацию. Я не забочусь о них и сейчас. А так как больше не стремлюсь заполучить тебя в постель, то и передаю их всецело на твое рассмотрение.
- Это звучит забавно.
- У меня не было желания острить. Как тебе хорошо известно, я ненавижу самообманы. Ты пытаешься доказать, что охвачена небывалой страстью, а этого нет. Ты с легкостью можешь преодолеть свое чувство ко мне. Ты с легкостью можешь перенести интерес на собственного мужа. Предлагаю попробовать и то и другое.
- Почему ты на его стороне?
- Я вовсе не на его стороне. Я устал слушать твои бредни и думаю, что ты с большим эффектом выступила бы в другом месте.
- Мысль, что вы, двое, встретились, - невыносима. Что ты о нем подумал?
- Я не составил о нем никакого суждения. Мы виделись всего минуту. Его положение было невыгодным…
- Значит, ты все же составил суждение. И решил, что он… Как ты однажды сказал о ком-то в Диббинсе?.. "Драный веник".
- Похоже, что это твое мнение.
- Нет. Таллис личность. Или, во всяком случае, стоящая вещь. В каком-то смысле он не совсем человек.
- "Не совсем человек" не представляется мне интересным предметом для обсуждения.
- В постели он был просто ноль. Все происходило мгновенно.
- У меня нет ни малейшего желания обсуждать сексуальные возможности твоего мужа.
- Джулиус, с Таллисом все покончено. Ты, может быть, думаешь…
- Я не думаю.
- Все равно. Здесь конец.
- Если ты думаешь, что я помогу тебе при разводе, то заблуждаешься. Тебе придется подыскать кого-нибудь другого.
- Да у меня и в мыслях этого не было! Я на тебя рассчитываю в другом, и куда более важном.
- Не стоит. Я готов понять твою потребность разыграть спектакль и желание, чтобы я принял в нем участие. Чувство вины и растерянности влекут тебя к некоему ритуалу очищения, а может быть, и наказания. Но я не могу вам помочь, милая моя миссис Броун. Я не актер. Я всегда говорил вам правду. Объяснял, что мое влечение, скорее всего, преходяще и уж никак не заслуживает пышных наименований.
- Каждое твое слово укрепляет мои надежды.
- В таком случае вынужден, к сожалению, констатировать, что ты просто-напросто глупа. Глупость мне неприятна. Будьте добры, уйдите отсюда.
- Джулиус, помнишь это платье? - На Морган было белое в синий горошек платье без рукавов, с детским воротничком и слишком длинной по нынешней моде юбкой.
- Да. Оно было на вас в день нашей первой встречи.
- Значит, ты его помнишь!
- Случайно.
- Тогда ты сказал, что оно сексуально.
- Мода переменилась.
- Взгляни на туфли, на сумочку…
- Вы напрасно напоминаете мне о том, что прошло, выдохлось и мертво.
- А это ты помнишь? - Морган взяла с дивана номер "Таймс", положила его на стол, вытряхнула все внутренние страницы, а наружные начала складывать. Вдвое, вдвое, еще раз вдвое. Потом вытащила из сумочки пару ножниц. - Ты научил меня, как сложить и разрезать бумагу, чтобы из нее получилась замечательная длинная цепь.
- Но ты, похоже, забыла урок. И все эти воспоминания не выдавят из меня ни слезинки.
- Да, я неправильно сложила. Вот так лучше. А ты помнишь, как все это было тогда, в тот вечер? Мы прогулялись по кампусу и пришли к тебе в офис. А еще раньше я отправила тебе письмо, но ты ни слова не сказал о нем.
Было ужасно жарко. Ни слова не говоря, ты стал медленно складывать газетный лист. Потом принялся резать его, не сводя с меня глаз, и неожиданно я осознала, что мы уже начали заниматься любовью…
- Я не хочу, чтобы ты разрезала этот номер "Таймса". Я еще не прочел его.
- Ты все помнишь. Прошлого не отринуть. И мы все еще разговариваем. Прости, что я верю в магию. Большинство женщин верит. А обращаться к магии заставляет необходимость, глубокая, глубокая, глубокая необходимость. Ты говорил, что обожаешь это платье. Разве оно тебе больше не нравится?
- Пожалуйста, уходи.
- Тогда я сниму его.
Быстро отступив от стола, Морган стремительно расстегнула на спине молнию, и платье упало, оставив ее в очаровательной кружевной нижней юбке. Стоявший в полоборота к окну Джулиус обернулся, внимательно осмотрел ее.
- Видишь, тебе по-прежнему интересно, - мягко сказала Морган. - Прости мне это бесстыдство, но я люблю тебя, ты же видишь, как я тебя люблю.
- Почему бы и не взглянуть на полураздетую женщину, если она еще довольно молода и недурна собою, - сказал Джулиус. - А теперь надень платье и выйди вон!
- Нет! - С платьем в руках Морган рванулась к двери и, влетев в спальню, сбросила туфли на высоких каблуках. Сняла очки. Стянула с себя остатки одежды. Сдернув бледно-зеленое шелковое покрывало, торопливо расстелила постель и замедленными движениями сняла один за другим чулки - последнее, что на ней оставалось. Джулиус наблюдал от двери. Обрамленная свежими бледно-зелеными простынями, Морган сидела на коленях, вытянув в сторону длинные стройные ноги, и молча ждала. Глаза туманились и делались все больше, больше.