Нижнюю комнату, в которой прежде хранились вещи Морган, он сдал. Теперь там стояли диван-кровать с настоящим матрацем, комод, два стула и вешалка для одежды. Кроме того, Таллис пообещал жильцу ковер. Жилец был сикх и водил лондонский автобус. Тюрбан сикха снова и снова вызывал бурные дискуссии на расположенной неподалеку автостанции. Но сикх был исполнен собственного достоинства, молчалив, упрям, и тюрбан до сих пор продолжал красоваться у него на голове. Жил сикх одиноко, и радио было, судя по всему, единственным его товарищем. Встать между ними Таллис не мог. Вот и сейчас радио было включено, и из него неслась старомодная мелодия со словами:
Солнце надело шляпу -
Гей-гей-гей-гей ура!
Солнце надело шляпу,
Выходит оно со двора.
В кухне стоял запах гнили. Трудно было понять, от чего он исходит. Нужно избавиться наконец от этих молочных бутылок, подумал Таллис. В некоторых из них образовались странные сгустки, напоминающие заспиртованные в пробирках человеческие органы. Вытащить эти сгустки было очень трудно. Когда он пытался в последний раз, засорилась раковина.
Таллис со стуком захлопнул кухонную дверь, и сразу же масса предметов посыпалась с полок. Некоторые мгновенно обрели способность к передвижению и шустро покатились ему под ноги. Он отшвырнул их, и они взвизгнули, но не от боли, а от смеха. Едкий запах смешался с теми, что уже наполняли кухню.
Не чувствуя себя в силах заняться бутылками, он сел к столу, где на расстеленных газетах лежали его книги и тетради. Машинально опустил голову на стол, потом сразу же поднял ее.
Солнце надело шляпу -
Гей-гей-гей-гей, ура…
Таллис сумел найти дополнительные вечерние занятия, и это давало пять гиней в неделю, но курсы помещались за Гринфордом, и дорога туда и обратно обходилась ему в десять шиллингов. К тому же эти занятия приходились как раз на тот день, когда обычно собиралась подкомиссия по вопросам жилищного строительства, и перенести то или другое пока не удавалось. Кроме того, новая группа хотела заниматься историей профсоюзного движения в Европе - вопрос, сведения по которому были у Таллиса достаточно отрывочными и поверхностными. А среди слушателей было два молчаливо пофыркивающих субъекта откуда-то из Центральной Европы, почти несомненно осведомленных гораздо лучше, чем он. Все это нужно было как-то уладить.
Как чудовищно не хватает его работе размеренности и упорядоченности, подумал он. А думать в последнее время уже и просто не удается. Покой, необходимый для течения мыслей, напрочь исчез из жизни. Все сводится к какому-то сшиванию на скорую руку и наложению заплат, к попыткам обойтись хоть как-то пригодными полуфабрикатами и избежать явного позора. Вздохнув, он потянулся к "Geschichte und Klassenbewustsein". Шум проезжающего по улице транспорта ровно гудел в ушах. Зловонная духота Ноттинг-хилла давила на крышу, давила на голову. Он представил себе, каково сейчас в поле. В поле, среди высокой свежей зеленой травы и маленьких вьюнков-цветочков, он лежал, распластавшись, вдыхая запахи мха и влажной земли, а рядом лежала его сестра.
- Таллис!
Таллис проснулся. Рядом стояла Морган.
В небесно-голубом льняном костюме и белой блузке, она лучилась энергией. Щеки горели от солнца. Войдя, она закрыла за собой дверь. Таллис попробовал встать, беспорядочно сдвинул книги и чуть не упал со стула.
- Ты спишь днем. А я-то считала, что у тебя масса дел.
- У меня масса дел, - сказал Таллис. - Садись вот сюда.
- Нет уж, спасибо, только не сюда. Здесь жутко пахнет.
- Да, нужно прибраться.
- А уборщицу завести ты не можешь?
- Нет.
- Ну и видок же у тебя! Почему ты не бреешься? Щетина на лице кажется седой, но, может быть, это просто грязь? И что это за дурацкая грязно-белая тряпка на шее? Носи или приличный галстук, или рубашку с открытым воротом. И уж если ты хочешь закатывать рукава, то закатывай их аккуратно, а то они смотрятся прямо как старый тряпочный мешок.
- А ты выглядишь потрясающе, - сказал Таллис. - От тебя веет цветами, полями и всем, что растет за городом.
- Экое у тебя поэтическое настроение.
Ее присутствие вызвало в Таллисе вспышку спонтанной радости. На этот раз ему не стало дурно. Он просто безумно, как щенок, обрадовался.
- Господи, как я рад, Морган. Видеть тебя - такое блаженство.
- Не надо такой патетики. Питер дома?
- Нет, он пошел повидаться с Хильдой.
- А что это за мерзкий шум?
- Радио сикха.
- У меня тут письмо для Питера. Я написала его в такси.
- О!
- Передашь ему? - Да.
- Ты какой-то обескураженный.
- Разве ты пришла не ко мне? - спросил Таллис. И тут же умоляюще добавил: - Сядь, пожалуйста. Не стой так, словно ты сейчас уйдешь.
- В твоей помойке есть хоть одна чистая газета?
- Вот. Сегодняшний "Дейли Уоркер".
Аккуратно расстелив газету, Морган села. Таллис устроился напротив и не сводил с нее глаз.
- Так не забудешь передать письмо?
- Нет.
- Прекрасно. Надеюсь, ты не ревнуешь?
- Ты не готова так, как надо, позаботиться о Питере, и поэтому я просил тебя не заигрывать с ним.
- А кто говорит, что я не могу о нем позаботиться?
- Ты не способна на это! - воскликнул Таллис. - У тебя нет ни времени, ни чувства ответственности.
- Какие строгости!
- Питер влюблен в тебя.
- Значит, ты все же ревнуешь!
- Хорошо, черт возьми, да, ревную.
- А совмещать проповеди и ревность немыслимо.
- Почему? Я отлично знаю, что ты дико безответственна. И теперь пишешь ему, скорее всего, любовные письма.
- Если б ты только слышал свой тон! - вскинулась Морган. - Так вот же: я не пишу ему любовных писем. От тебя можно спятить! Прочти письмо. Оно не заклеено.
- Я не хочу его читать. Оно меня не касается.
- Приятно, что ты сознаешь это. Хорошо, я прочитаю его вслух.
Вытащив из конверта письмо, Морган прочла:
"Милый Питер,
пишу совсем коротко, чтобы ты знал, что я на некоторое время уезжаю из Лондона, и не пытался со мной связаться. Поиски работы заставляют меня поехать в Оксфорд и еще в целый ряд мест. Как только вернусь, сразу дам знать. Будь хорошим мальчиком. Посылаю тебе самый нежный привет.
Морган".
- Ну как, это любовное письмо?
- Нет, лживое.
- Что ты хочешь сказать?
- Все в нем неправда. Ты не едешь в Оксфорд и еще в целый ряд мест. Я прав?
Морган вложила письмо в конверт. Затем с раздраженным возгласом разорвала его на кусочки. Бросила обрывки на стол и взглянула на Таллиса:
- С тобой невыносимо трудно.
- Я люблю тебя, - сказал Таллис.
- Оставь этот бред слабоумного. Кстати, я ведь пришла к тебе, дело было не только в письме Питеру.
- Я так рад! Хочешь чаю?
- Нет. Я поняла, что хочу получить развод, и как можно скорее.
В ответ Таллис молча взглянул на нее. Потом повернулся к газовой плите.
- Ради всего святого, что ты там делаешь? - спросила Морган.
- Ставлю чайник. Думаю, мы все же выпьем чаю. Морган зажгла сигарету.
- А как же твоя программа свободы и чистой любви ко всем?
- Скорее всего, остается в силе. Но, видишь ли, теперь я вдруг обрела возможность думать и принимать решения. И сумела во всем разобраться. Не возражаешь, если мы разведемся по статье "нарушение супружеской верности"?
- Да, - сказал Таллис, вытряхивая старую заварку.
- Что значит "да"?
- Я не хочу разводиться. И Джулиус едва ли согласится подыграть тебе.
- Почему ты так думаешь? Он согласится. Таллис, ты ведь не будешь настолько низок, чтобы отказать мне в разводе?
- С кем ты познакомилась? - Взяв грязную чашку, Таллис сунул ее под кран.
- Не понимаю, о чем ты.
- Ты хочешь свободы ради кого-то. Эта единственная причина, заставившая тебя вдруг во всем разобраться. Кто он?
- Таллис, не будь идиотом. Просто я размышляла. И найденное решение вполне естественно. Разве не так?
- Нет. Я тоже поразмышлял. Ты сейчас слишком взвинчена, чтобы решать что бы то ни было. Обожди год.
- Развод требует времени. Я хочу начать прямо сейчас.
- Подожди год.
- У меня нет лишнего года! Мне надо идти вперед. Таллис свирепо вытирал чашку обрывком газеты. На газетном листе проступали коричневые пятна.
Морган спокойно смотрела на него и курила. В кухне было удушливо жарко. Она сняла льняной голубой жакет, закатала рукава и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Таллис заварил чай.
- Таллис, ведь ты себя обманываешь.
- Нет, ты себя обманываешь. Как это ни странно, ты меня любишь. Позже ты это поймешь.
- Перестань витать в облаках.
- Это ты в них витаешь. Я связан с тобой навсегда. Это и означает любить. Принимать - навсегда.
- Так чувствуешь ты. А я создана для приключений. Скорее всего, никогда не смогла бы сделать мужчину счастливым. Вот почему…
- Ты смогла сделать счастливым меня. Я нужен тебе. Бесконечная смена любовников не даст тебе удовлетворения. Ты будешь все время делать ошибки.
- Все, что ты говоришь, - жалкий лепет. Нет, я теперь пью без сахара.
- Ты забыла вкус счастья, которое испытала со мной. Мы жили в безгрешном мире.
- И этот мир рухнул.
- Нет, он существует, только опустел. Ты моя жена и не отрицаешь, что любишь меня.
- Да, но какой смысл… Ох, Таллис, ты сбиваешь меня с толку. - Она взяла чашку. Таллис стоял рядом с ней. - Все бесполезно. Ты говоришь, а я уже не слушаю. Действую механически. Я вообще как машина. Выгляжу человеком, а на самом деле - робот.
- Нет. Ты создана из плоти и будешь истекать кровью. - Он тихо погладил ее по руке и отошел.
- Перестань наконец умолять меня, Таллис, хотя, конечно, ничего другого ты не можешь, и я должна чувствовать благодарность… Таллис, назови хоть одну причину, почему я должна вернуться к тебе.
- Могу назвать две. Я хочу ребенка.
- В самом деле…
- И ты хочешь ребенка.
- О-о! - Чашка внезапно выскользнула у нее из рук.
- Конечно, это принесет новые осложнения, - быстро заговорил Таллис. - Дети всегда осложняют жизнь, и нам будет не хватать денег, а если потом ты все же захочешь уйти, неизбежно возникнет проблема ребенка или детей, которые будут у нас к тому времени, и я отлично понимаю, что есть и другие мужчины на свете, но я удобнее для тебя, потому что я муж, хоть общество и допускает в наши дни разнообразные варианты, но мне ты можешь полностью довериться, другому ты не сможешь доверять в такой же степени, и в любом случае пройдет немало времени, прежде чем с кем-то другим ты сблизишься так, что захочешь видеть его отцом своего ребенка, а ты ведь уже не юная, тебе за тридцать, и пришло время родить, если ты хочешь, чтобы это вообще случилось, ведь так?
- Таллис, по-моему, ты отвратителен, - сказала Морган, вставая, застегивая рукава и надевая жакет.
- Ведь я просто объяснял, что со мной тебе будет удобно.
- Я ухожу. О разводе пришлю письмо. До свидания.
- Подожди. - Таллис обогнул стол и загородил дверь. - Я был чертовски терпелив по поводу всей этой истории с твоим исчезновением, двумя годами жизни с кем-то другим, всеобщими причитаниями, что я должен проявить твердость, и вот теперь ты возвращаешься, и я не слышу от тебя ничего, кроме какой-то ахинеи о твоих настроениях. К черту твои настроения! Если хочешь, чтобы я был с тобой заодно в спасении нашего брака или в его прекращении, то изволь разговаривать со мной по-человечески. Ты мне жена, и я хочу знать, что ты делала раньше и что ты делаешь сейчас. Я хочу знать, что случилось тогда в Америке, и если теперь ты воображаешь, что влюблена в кого-то другого, то в кого именно.
- Поздновато выступать к роли ревнивого супруга. Да и играешь ты ее скверно.
- Я не играю.
- Играешь. Ты ведь терпел все, что было, не так ли?
- Вынужден был терпеть. Я знал, что ты вернешься.
- Брось, Таллис. Притворяясь жестким, ты просто жалок, а это мне отвратительно. Дай мне пройти, пожалуйста. Что это у тебя под рубашкой? Боже, мои янтарные бусы! А я-то не понимала, куда они задевались. Ну и сентиментален же ты!
- Хочешь сказать, что забыла, как своими руками надела их на меня?
- Именно так. Ты не единственный мужчина, на чью шею я их надевала. Кроме тебя, я думаю и о многом другом. Хотя ты и рвешься представить себе обратное.
- Значит, другой существует.
- Нет. Пропусти меня.
- Кто он? Кто он? - Таллис схватился за воротник белой блузки.
- Оставь. Ты порвешь ее. Отпусти меня! Или ты хочешь драки?
- Я хочу, чтобы ты осталась и мы нормально поговорили.
- Хорошо же, посмотрим, сумеешь ли ты удержать меня. Заведя левую ногу Таллису под колено, правой рукой Морган вцепилась ему в горло, и они закружились по кухне, сбивая выстроенные в ряд молочные бутылки. Таллис тянул за белый нейлоновый воротник, а когда тот разорвался, перехватил ее руку и стал выкручивать за спину. Морган пыталась лягнуть его коленом, но Таллис держал ее слишком крепко. Их лица соприкасались, щека прижималась к щеке. Свободной рукой Морган схватила его у затылка за ворот рубашки, поскользнулась и рухнула на пол, увлекая Таллиса за собой. Ожерелье у него на шее разорвалась, и янтарные бусины, громко стуча, покатились в разные стороны. Вывернувшись из-под Таллиса, Морган вскочила на ноги. Хлопнула кухонная дверь. Затем хлопнула и входная.
Таллис медленно поднялся. Шея была исцарапана, колено ушиблено. Кухонный пол покрыт осколками и желтоватой вонючей кашей скисшего молока. Подняв разбитую пополам бутылку, он швырнул ее в раковину, и она разлетелась на кучу мелких осколков. Наклонившись, он принялся собирать раскатившиеся янтарные бусины и засовывать их в карманы брюк.
- Кхм, э-э, простите… - В дверях стоял молодой круглолицый очкарик в нейлоновом плаще и с черным чемоданчиком в руках.
- А вам что нужно? - огрызнулся Таллис, собирая бусины.
- Простите… Я, наверно, лучше подожду… Мне нужно было поговорить с вами…
- О чем? - Таллис зашвырнул в раковину еще одну молочную бутылку.
- Я новый врач.
- Господи! - Таллис выпрямился. - Простите. Вы уже были у отца?
- Да.
- Простите, - повторил Таллис. - Присаживайтесь. У него сильные боли.
- Мы побеседовали…
- Вы можете прооперировать этот артрит? Нам еще ничего не сказали о результатах рентгена.
Доктор, по-прежнему продолжавший стоять, закрыл за собой кухонную дверь. Осторожно прошел по линолеуму, стараясь не ступить в лужу кислого молока.
- К сожалению, новости не из лучших, - сказал он, глядя на Таллиса со странным выражением лица.
- Вы хотите сказать, что его нельзя оперировать?
- Я хочу сказать, что это не артрит. То есть артрит очень слабый. Но…
- Это рак. - Да.
- Понимаю. - Взяв в руки две чайные чашки, Таллис отнес их в раковину и положил поверх осколков. - Каков прогноз?
- Боюсь, что мы почти бессильны. Конечно, глубокое облучение может ослабить боли. Но захвачено уже…
- Каков прогноз?
- Ваш отец проживет около года.
- Понимаю, - повторил Таллис.
- Разумеется, я ничего не сказал ему. Он по-прежнему считает, что это артрит. Мы считаем, что в таких случаях родственники…
- Да-да. Вы расскажете мне о лечении. Я не хочу… если это всего лишь чуть-чуть удлиняет… если он страдает… но вы ведь сказали, что можете облегчить боль…
- Обычно это рекомендуют…
- Вы не могли бы сейчас уйти? - сказал Таллис.
- Если хотите, вы можете завтра утром поговорить в больнице со специалистом. Надо только сначала позвонить…
- Да-да, я приду. А сейчас - простите - пожалуйста, уходите. Спасибо.
Дверь закрылась.
Кухня, в которой обычно все время что-то скреблось, шуршало и царапалось, погрузилась в полнейшую тишину. Даже гул транспорта сделался почти не слышен. Таллис слепо смотрел на битое стекло, скомканные газеты, пролитое молоко, уже застывающее толстыми желтоватыми лепешками, и перекатывающиеся шарики темного, как вино, балтийского янтаря. Перед его глазами расстилался мир, который стал теперь совсем, совсем другим.
6
Хильда тихонько гладила Питера по волосам. Вежливо притворяясь, что не замечает этого, Питер благодушно сохранял свой рассеянный благородно-наполеоновский облик. Они сидели бок о бок на маленьком диванчике в Хильдином будуаре.
- Значит, мне можно сказать отцу, что ты в октябре возвратишься в Кембридж?
- Да. Разве ты еще не сказала?
- В общем, сказала. Но мне хотелось твоего подтверждения. Я так боялась, что ты передумаешь.
- Не передумаю. Я дал Морган честное слово.
Хильда вздохнула. Она отдавала себе отчет в разгоревшейся любви сына к ее сестре. Это не вызывало тревоги, но навевало грусть. И заставляло чувствовать себя старой.
- Твой отец будет так рад.
- Меня не волнует, что он будет чувствовать.
- Питер, пожалуйста, попробуй быть к нему добрее. Ведь ты причиняешь ему столько боли. А он твой отец.
- Вот именно!
- Питер, не будь занудой.
- Хоть бы он успокоился и перестал изображать отца! А то чувствуешь себя с ним, как на жутком спектакле.
- Тебе тоже недурно бы перестать что-то изображать.
- Хорошо, мама, хорошо.
Нужно попросить Морган попросить Питера быть мягче с Рупертом, думала Хильда. Он так к ней привязан. Она снова вздохнула. С этим, однако, придется погодить: Морган только что позвонила и, отменив совместный ланч, сообщила, что уезжает.
- Морган просила меня быть с ним приветливее, - сказал Питер. - Так что я попытаюсь. - Он мягко отстранился от ласкающей его руки матери и чуть отодвинулся на диванчике.
- Значит, она уже… Ты придешь на наш званый ужин, Питер?
- На празднование по случаю окончания папиной грандиозной книги? Не думаю. А что, шедевр в самом деле закончен?
- Да.
- И он будет вслух зачитывать из него выдержки?
- Что за идея!
Руперт грустит оттого, что книга закончена, думала Хильда. Он так долго жил с ней. А теперь, когда все дописано, скорее всего, в сомнениях, удалась ли она. В последнее время Руперт стал таким странным: нервный, замкнутый, озабоченный.
- Да, кстати, Питер, у тебя есть адрес Морган? Она ведь уехала. - Морган повесила трубку так быстро, что Хильда просто не успела спросить адрес.
- Насколько я понял, она разъезжает, пытаясь договориться о работе. В записке, которую я получил, адреса не было. Ма, дорогая, мне уже нужно идти.