Боюсь, что в основе случившегося лежит твоя переоценка своих сил. Выбранный тобой стиль поведения подошел бы святому, каковым ты, судя по всему, все-таки не являешься. Что же до простых смертных, то им безопаснее следовать общепринятым нормам. Конечно, я виновата в том, что поддалась "горнему духу", а не доверилась своим земным инстинктам. И твоя тактика, и моя непродуманная реакция достойны сожаления, но не будут, надеюсь, иметь серьезных последствий. Угрызения совести и оскорбленная гордость жалят, но постепенно полностью излечиваются. К тому же мне теперь кажется, что твои чувства были скорее бурными, чем глубокими. Для меня гораздо важнее другое, то, за что я бесконечно виню и тебя и себя, а именно: урон, нанесенный моим отношениям с Хильдой, узам более давним и, смею сказать, более прочным, чем узы, связывающие каждую из нас с тобой. Как именно ты уладишь свои семейные отношения, касается, разумеется, только тебя самого. Но я хочу сказать следующее. Жертвой, необходимой для воссоздания и торжества вашего брака, я быть отказываюсь. Короче, тебе не удастся разлучить меня с Хильдой. Я не предполагаю облегчать твою участь, избегая отныне вашего дома, хотя, возможно, и начну избегать тебя. И для Хильды будет по-настоящему значимо только то объяснение нашей малозначительной интриги, которое она получит от меня…"
Хильде она написала коротко:
"Родная, крепись. Мы всегда будем вместе. М.".
17
- Аксель, пожалуйста, останови машину. В любом месте. Ничего не ответив, Аксель свернул в боковую улочку, остановился и заглушил мотор. Взяв сигарету, зажег ее и, глядя прямо перед собой, закурил. Они ехали с Прайори-гроув, где только что произошел эпизод погружения Джулиуса в воды бассейна.
- Мне нужно кое-что сказать тебе, - начал Саймон. Аксель молчал.
- Случилось много такого, о чем ты не знаешь… - Саймон почувствовал, что говорит с большим трудом. Горло еще саднило. От волнения он мучительно покраснел и боролся с чем-то вроде рыдания.
Аксель по-прежнему молчал и курил, глядя на дорогу.
- Послушай, - продолжил Саймон. - Я должен рассказать все. Нужно было, конечно, сделать это с самого начала, но я боялся. Боялся, что ты рассердишься, не поймешь что-нибудь, не поверишь мне или увидишь меня вдруг в каком-то мерзком свете. Но сейчас все настолько плохо, а Джулиус… он просто вертит мной… то есть как бы направляет мои поступки… А то, что ты сказал, когда мы ехали к Руперту, так ужасно, что мне, пожалуй, уже нечего терять. Я хочу сказать, хуже, чем ты думаешь обо мне сейчас, думать уже немыслимо. Ведь ты подозреваешь то, чего нет и в помине. А если я расскажу тебе всю правду, может быть, ты и поймешь, что это вся правда, и поверишь мне.
Он сделал паузу. Аксель сохранял неподвижность. Одна рука на руле, в другой сигарета, взгляд устремлен вперед.
- Все это началось в тот день, когда Джулиус был у нас на обеде, - продолжал Саймон. - Перед уходом он прошептал, чтобы я пришел к нему в следующую пятницу, вечером. Речь шла о вечере, когда ты должен был слушать "Фиделио". Он сказал мне: "Приходи, но ни слова Акселю". Это мне показалось странным, но я подумал, что он хочет поговорить о подарке или еще о чем-то в связи с твоим днем рождения, и пошел… Понимаю, что это прозвучит дико, но, честное слово, все правда… Когда я пришел, Джулиуса там не было, но была Морган. Совершенно голая…
- Голая? - Аксель отбросил сигарету, но на лице не дрогнул ни один мускул.
- Да. Что-то произошло у них с Джулиусом, что именно, я не знаю, и он уничтожил ее одежду… да-да, я понимаю, что это звучит как бред… а потом запер спальню и ушел, оставив ее одну в квартире. Так что, когда я пришел, она была там одна и голая. Она попросила меня одолжить ей мою одежду, чтобы съездить на Прайори-гроув за своей, и я отдал ей все свои вещи, а когда пришел Джулиус, я был там, голый…
Саймон остановился. Но Аксель не сказал ни слова.
- Джулиуса все это просто развеселило. Он сказал, что забыл о своем приглашении и что просил меня прийти просто так, чтобы увидеть, сделаю ли я это. Потом вернулась Морган, отдала мне одежду и уговорила не рассказывать тебе обо всей этой истории. Их обоих она ужасно смешила. Потом…
- Подожди. Я хочу кое-что уточнить. Почему им хотелось, чтобы ты ничего не рассказывал, и почему ты согласился?
- Морган хотелось, чтобы никто не знал о ее посещении Джулиуса и обо всей этой дикой истории. Они сказали, что ты назовешь все это абсурдом, сочтешь, что я вел себя смешно и недостойно, и не простишь мне участия в подобной ситуации. А я подумал, что это очень похоже на правду. Ну так вот и…
- Подожди. С этой историей покончено? - Да.
- У тебя было что-нибудь эротическое с Джулиусом, или с Морган?
Повернув голову, Аксель смотрел в лицо Саймону. Тот ответил на его взгляд:
- Нет.
- Продолжай.
- Ты мне веришь, Аксель?
- Продолжай.
- Как-то утром Джулиус заявился в музей. Сказал, что приглашает меня посмотреть что-то, что он назвал театром марионеток. Ты, вероятно, помнишь, а может, и нет, что в комнате номер четырнадцать стена с дверью Адамса посередине - фальшивая, а за ней есть отсек, в котором можно спрятаться. Прости, это опять звучит как бред, но все именно так и было. Джулиус заставил меня спрятаться с ним за фальшивым стеной, мы сели там, и он вел себя так, словно точно знает, что будет дальше. А через несколько минут в зал вошли Руперт и Морган, у них там было назначено что-то вроде любовного свидания.
- Руперт и Морган?
- Да. Я просто онемел. Не понимаю, как Джулиус мог узнать, что они придут туда, но они несколько минут ужасно взволнованно разговаривали, а потом ушли, и мы с Джулиусом вернулись в мой офис.
- Ты говоришь "любовное свидание". Что именно происходило?
- Не знаю. Я был страшно огорчен, и мне было неловко. Они вроде бы признавались друг другу в любви, и оба были страшно возбуждены.
- Так что, не было ощущения, что роман - давний?
- Нет. Джулиус мне сказал, только я ему не поверил, потому что это звучало совсем уж невероятно, что все это устроено им. Он заставил Морган поверить, что Руперт влюблен в нее, а Руперта - что она влюблена в него. Как я понял, он полагал, что это заставит их в самом деле влюбиться друг в друга.
- Он сказал зачем это устроил?
- Да, что-то о наказании за тщеславие.
- Понятно. Продолжай.
- Он сказал что-то про колдовские чары лета и заявил, что позднее сумеет расколдовать их, так что всерьез никто не пострадает.
- И как ты на это отреагировал?
- Я пришел в ужас. Сказал, что сейчас же все расскажу тебе. Что расскажу это всем.
- И почему ты этого не сделал?
- Потому что Джулиус пригрозил, что заставит тебя поверить, будто я делал ему авансы.
- А ты делал ему авансы?
- Нет!
Аксель немного помолчал, потом завел машину:
- Едем домой. Но ты не прерывайся.
- Сейчас мне кажется, что я тогда сошел с ума, но в тот момент все казалось безвыходным. Джулиус жутко напугал меня. Угрожал, что разрушит наши отношения. И я чувствовал: это ему под силу. Он, разумеется, не мог поколебать мое доверие к тебе, но я боялся, что твое доверие ко мне он уничтожит. Он сумел бы представить меня пустышкой… дешевкой… Во всяком случае, так мне тогда казалось. Аксель промолчал.
- Ну, собственно, это почти и все. Остальное - последствия. В твой день рождения… К этому жуткому медведю я, конечно же, не имел отношения, это была целиком идея Джулиуса… Так вот, в твой день рождения он все смотрел на меня, шептал, а когда ты вышел из комнаты, даже и ущипнул меня, а потом, уходя, намекнул, что я был у него в квартире. Думаю, он пытался заставить тебя заподозрить, что между нами была какая-то связь.
- А какая-то связь была?
- Нет же, нет! Я рассказываю всю правду. Потом я не видел его вплоть до сегодняшнего вечера, а сегодня, когда вы ушли, он подошел к бассейну и заговорил со мной. Я попытался выбраться, но он снова и снова сталкивал меня в воду. Спросил, сказал ли я тебе что-нибудь, и когда я ответил "нет", похвалил, но предупредил, что, если расскажу, он представит тебе подробный отчет о нашем, как он выразился, романе.
- И после этого ты столкнул его в воду? - Да.
- Еще одно. В какой день Джулиус приходил в музей и заставил тебя шпионить за Морган и Рупертом?
Саймон сосредоточился:
- Кажется, это был вторник. Да, в следующий вторник этому будет ровно три недели.
Они подъехали к дому, и Аксель вышел. Отпер ключом входную дверь, вошел, поднялся на второй этаж, вошел в гостиную. Саймон все время следовал за ним. Войдя в гостиную, закрыл за собой дверь и вдруг почувствовал, что едва стоит на ногах. В машине силы придавал рассказ, радостное облегчение от того, что он наконец говорит всю правду. Теперь, в тишине и полумраке комнаты, ему опять вдруг стало очень страшно.
- А что же дальше с Морган и Рупертом?
- Что дальше?.. Но… этого я не знаю. Понятия не имею, что дальше.
- Неужели ты не задумывался об этом? И не пытался расспросить Джулиуса?
- Нет. Вероятно, следовало. Мысли о них беспокоили. Но не в моем положении было выведывать что-то у Джулиуса. Я старался его избегать. А в последнее время меня куда больше тревожило связанное с тобой, а не с ними.
- Но с Морган ты виделся?
- Нет. Я не видел ее с того дня, как она была здесь, и ты, вернувшись… застал нас… да, с того самого дня.
Молчание. Аксель смотрел в окно, и лица его Саймону было не видно. Наконец Аксель пошевелился и зажег лампу. Потом стал задергивать занавески.
- Аксель, но ведь ты веришь мне? Ты веришь всему этому? Я знаю, что вел себя глупо. Но больше ничего не было, больше совсем ничего не было.
Молчание.
- Аксель…
- Подойди сюда.
Саймон приблизился и взглянул ему прямо в глаза.
- Да, я верю тебе…
- О господи!..
- Пожалуйста, никаких взрывов чувств. Сядь. Давай выпьем джина. Нам обоим это необходимо. Вот, держи.
- Ты очень сердишься на меня? - спросил Саймон. От радости он ослабел. Но пытался справиться и с лицом, и с голосом. Он будет вести себя выдержанно, достойно, трезво, так, как этого хочется Акселю. И что бы там ни случилось потом, сейчас он дома и в безопасности.
- Конечно, сержусь. Я понимаю, что Джулиус мог и сбить тебя с толку, и напугать. Но как ты мог врать и таиться, видя, до чего я несчастен!
- Несчастен… - повторил Саймон.
Сидя рядом, они пили джин. Аксель - несчастен. Но ведь он был разгневанным, устрашающим, грозным.
- Думаю, я был так скован ужасом, что мог бояться только за себя и просто не видел, что с тобой происходит. Я страшился твоего гнева. Корчился при мысли, что Джулиус выставит меня в дурном свете. Мне в голову не приходило, что и ты несчастен.
- Значит, ты был просто глуп.
- Да. Был. Теперь я это понимаю.
- А что касается дурного света, то нимба над тобой и так не было. Дурачок, ведь за эти годы я сам успел разглядеть все твои недостатки. Неужели ты в самом деле боялся, что Джулиус возведет на тебя поклеп, а я поверю? Саймон! Я верю тебе сейчас, потому что ты говоришь мне правду, и это написано у тебя на лице так же ясно, как раньше было написано, что ты лжешь. Джулиус не провел бы меня, и я сомневаюсь, чтобы он даже собирался попробовать это.
- Наверное, так. Но, начав врать, я уже чувствовал себя до того виноватым, что мне казалось: Джулиус может повесить на меня что угодно.
- Ты прав. Джулиус очень умен. Ты действительно начал обманывать. И я уже думал, что потерял тебя.
- Аксель, но неужели ты мог…
- Я тоже допустил промах. И должен себя винить. Нельзя было нагонять на тебя такой страх.
- Я всегда жутко боялся тебя, но это ничему не мешало и даже приятно покалывало. Но когда началась эта смесь обмана и страха, все обратилось в кошмар и начало разрастаться, так что в конце концов, казалось, я уже просто не мог сказать правду. Только твои слова в машине… когда мы ехали к Руперту, а потом то, как Джулиус не выпускал меня из воды… вдруг показало, что все лучше, чем продолжение жизни в таком аду.
- Жалко, что ты не пришел к этой мысли чуть раньше.
- Но неужели ты действительно готов был меня бросить?
- Не знаю, - ответил после секундной заминки Аксель. - Я твердо поверил, что у тебя какие-то шашни с Джулиусом. Эта картина преследовала меня, я видел ее в деталях, и все совпадало. Ты замечал, что Джулиус пользуется довольно редким дорогим американским лосьоном?
- Пожалуй, нет.
- Так вот, однажды ты вернулся, и от тебя просто несло этим лосьоном, а когда я спросил, как прошел день в музее, ты отделался общими фразами. В первый момент я не знал, что подумать, но потом это показалось неопровержимым доказательством.
- Господи, вероятно, это было тогда…
- Правильно, в тот самый день, когда вы с Джулиусом прятались за шпалерами.
- Да, мы сидели очень близко. Он даже взял меня за руку. Ой…
- Не бойся. Для меня не имеет значения, что Джулиус брал тебя за руку. Теперь не имеет. Все это очень в его стиле. Я знаю, что он проделывал это и раньше: мистифицировал людей, а потом заставлял плясать под свою дудку. Все это теперь неважно.
- Я понимал, что ты что-то подозреваешь. Но если ты в самом деле считал, что я спутался с Джулиусом, то я не понимаю, почему же ты…
- Ты не понимал и того, что я мучаюсь! Я пытался взвинтить себя до предела и потом вышвырнуть тебя вон. Но оказалось, что это очень и очень трудно.
Так, изумленно подумал Саймон, и, посмотрев в потолок, спросил:
- Еще джина, Аксель?
- Спасибо. Я опять вспомнил о Морган и Руперте. Может, нам все-таки следует что-нибудь предпринять?
- Это непросто, не зная, что именно произошло, - ответил Саймон, впервые всерьез задумываясь об этом. - Ведь, честно говоря, мне даже не поручиться, что Джулиус говорил правду. Конечно, я слышал, как они разговаривали… Ты предлагаешь пойти к Джулиусу и заставить его все объяснить?
- Не понимаю, как он мог это устроить, если он в самом деле это устроил, - задумчиво сказал Аксель. - И не могу сказать, что рвусь увидеть Джулиуса.
- Я тоже.
- Каких-нибудь других сведений у тебя нет?
- Ни единого. А ты заметил что-нибудь необычное?
- Ничего. Руперт, пожалуй, в последнее время нервничал. Но меня занимали свои заботы.
- Хильда была сегодня на грани срыва.
- Думаю, все же правильнее не вмешиваться. При появлении признаков назревающей драмы можно будет сказать два-три слова, хотя даже и это опасно. Вдруг просто проявишь нескромность или поднимешь ложную тревогу. Если там ничего не случилось, прекрасно. Если случилось, наши откровения способны принести и вред. Нет, пусть лучше они во всем разбираются сами.
- Совершенно согласен! - подхватил Саймон. - Пусть идет как идет. К нам это не имеет отношения. Аксель, милый мой Аксель, Аксель, Аксель…
- Все хорошо, малыш. Все хорошо, все хорошо!
18
- О, приветствую.
- Я вам не помешал? - спросил Джулиус.
- Нисколько, - ответил Таллис, - входите.
Стараясь ступать осторожно, Джулиус прошел за ним в кухню. Газеты, которые в прошлый раз настелил Таллис, были еще на месте, черные и как бы прорезиненные. Убрав со стульев грязные тарелки, Таллис отнес их в раковину.
- Чем это вы тут занимаетесь? - спросил, оглядев стол, Джулиус.
- Надписываю конверты.
- Зачем же так понапрасну тратить свой интеллект!
- Кто-то ведь должен этим заниматься. А с интеллектом у меня и так не густо. Садитесь, пожалуйста.
- Благодарю.
Один угол стола был завален грудой коричневых конвертов, частично уже надписанных крупным почерком Таллиса. Другой конец покрыт стопками книг и тетрадей, а на них - скрученный номер "Стейтсмена", в который сделана была попытка завернуть костистые останки копченой селедки. Сняв его, Таллис переложил сверток на пол.
- Выпьете чаю?
- Нет, спасибо.
- Пива?
- Благодарю вас, нет. Как ваша рука?
- Рука?
- Когда я был здесь в прошлый раз, вы порезали руку.
- Ах да. Я потом залепил ее пластырем и забыл. Вот он, пластырь. Наверное, уже зажило.
- Может быть, лучше все же снять и посмотреть? Подойдите сюда, я взгляну. Пластырь надо содрать. Будет больно.
Джулиус отодрал пластырь.
- У-ухх.
Пока Джулиус осматривал порез, Таллис покорно стоял и смотрел в окно. Ранка почти зажила. Кожа над ней была рябоватой, сморщенной и несколько более светлой, чем вокруг.
- Теперь лучше не закрывать ее, - сказал Джулиус. - Необходим доступ воздуха. Но вообще следовало бы иногда и мыть руки. Правило старомодное, но не лишенное смысла.
- Простите.
- Я не в порядке критики, а в порядке заботы. Таллис сел с той стороны стола, где лежали конверты.
Опустил голову, потом снова поднял. Усталость и сумерки словно соткали легкую завесу между ним и Джулиусом. Тот был в синей тенниске и легкой куртке из мягкого серого твида. Выглядел отдохнувшим и моложавым. В кухне, освещаемой только последними слабыми отблесками вечернего солнца, было холодновато. Тонкий дрожащий луч, пробившись между стенами, лег треугольным светлым пятном на сушилку, высветил гниющую деревянную раму и зеленые пятна плесени, покрывающие содержимое суповой тарелки. Предметы, прыгавшие по кухонному столу, наконец застыли. Таллис протер глаза, потом попытался прочистить уши. Глаза болели. Уши свербило, неприятное ощущение шло по евстахиевым трубам к горлу. Нёбо саднило, язык, кажется, воспалился.
- Что вы сказали?
- Что необходимо сделать генеральную уборку. Все это вредно для здоровья.
- Не хватает времени.
- Найдите его. Все эти ваши нелепые хлопоты ни к чему. И занимаетесь вы ими, чтобы не думать о другом.
- Возможно.
- Нужно найти разумного человека, который поможет вам разобраться в этих завалах. Должен же быть в окрестностях добрый самаритянин.
- Добрый самаритянин здешних мест - я.
- К-хм. Как ваш отец?
- Хорошо. То есть по-прежнему.
- Вы сказали ему?
- Нет, - все еще ковыряя в ушах, повинился Таллис. Вздохнул: - Думаю, вы абсолютно правы, говоря, что это необходимо. Ему нужно знать правду. Он, может быть, даже предпримет что-то. Но это так дьявольски трудно. Как найти подходящий момент, когда все они одинаковы? Кажется непростительным своеволием использовать вдруг какой-то из них, чтобы взять и разом перевернуть для него весь мир. К тому же сейчас ему лучше. Боли уменьшились, он приободрился. Встал с постели. В данный момент его даже нет дома: кормит голубей.
- Его уже начали облучать?
- Нет. Я боялся, что, как только это начнется, он догадается. Но они собираются сказать ему, что это прогревание, которое будет полезно его артриту. Он вечно ругается на врачей, но верит всему, что они говорят.
- Сочувствую, - сказал Джулиус. - Сочувствую этой трудности с выбором правильного момента. Все это очень грустно.
Они помолчали. Потом Саймон нащупал вдруг под конвертами пакетик мятных лепешек.
- Хотите конфетку?
- Спасибо, нет.
Саймон засунул мятную лепешку за щеку.