Произведения всемирно известного перуанского писателя составляют единый цикл, посвященный борьбе индейцев селенья, затерянного в Хунинской пампе, против произвола властей, отторгающих у них землю. Полные драматического накала, они привлекают яркостью образов, сочетанием социальной остроты с остротой художественного мышления. Трагические для индейцев эпизоды борьбы, в которой растет их мужество, перемежаются с поэтическими легендами и преданиями.
Все факты, персонажи, имена и обстоятельства в настоящей книге – подлинные. Они зафиксированы в Грамоте и в Книге актов общины Янакоча, провинция Янауанка, департамент Серро-де-Паско, Центральные Анды, Перу. Зафиксированы она и в памяти людей, что сопровождали бессонного всадника, дона Раймундо Эрреру, по горам, где могил больше, чем снежинок.
Содержание:
Глава первая, - о том, как река Чаупиуаранга осталась Чаупиуарангой, хотя и перестала быть рекой 1
Глава вторая, - о том, как удивился дон Раймундо Эррера, когда к нему вернулись земельные права общины Янакоча 2
Глава третья, - о том, почему реке лучше превратиться в озеро 2
Глава четвертая, - о беседе, которую дон Герман Минайя вел с Амбросио Родригесом, честным человеком (если звание это применимо в нашей стране) 3
Глава четвертая, - о беседе, которую дон Герман Минайя вел с Амбросио Родригесом, честным человеком (если звание это применимо в нашей стране) 4
Глава пятая, - о болезни, поразившей янау анкские часы 5
Глава шестая, - о том, что случилось с представителем общины, когда он возвратился 6
Глава седьмая, - о глупых слухах, будто субпрефекта Ретамосо укусила змея 6
Глава восьмая, - о том, как неблагодарны люди, и даже больше того 8
Глава девятая, - о том, как нас бранил дон Раймундо Эррера 8
Глава десятая, - о том, как глядеть снизу, когда надо бы глядеть сверху 9
Глава одиннадцатая, - о том, как нам подарили певца и плясуна 9
Глава двенадцатая, - о том, что за озером Чаупиуарангой никто не подглядывал, наоборот, это оно 10
Глава тринадцатая, - о том, что сделала община Янакочи по приказу дона Раймундо 11
Глава четырнадцатая, - разоблачающая злостные намерения людей, которые распускают слухи о том, будто бы в Уанкасанкосе торговали пончо 12
Глава пятнадцатая, - о падении почтарского искусства 14
Глава шестнадцатая, - о некоем инциденте, происшедшем между Инженером и отцом Орэ 15
Глава семнадцатая, - о первых препятствиях, на которые натолкнулся замысел главы нашей общины Эрреры 17
Глава восемнадцатая - И он вспомнил, что было тогда, в тысяча восемьсот двадцать четвертом году 18
Глава девятнадцатая, - которую хитрые летописцы обычно пропускают 20
Глава двадцатая, - о бредовых празднествах, которые устроили супруги Монтенегро 22
Глава двадцать первая, - о том, что происходило в краях, где жил Гарабомбо-невидимка 24
Глава двадцать вторая, - и он вспомнил, что было тогда, в тысяча восемьсот восемьдесят первом году 25
Глава двадцать третья, - о том, что ожидало жителей Янакочи в селении Раби 26
Глава двадцать четвертая, - и он вспомнил, что было тогда, в тысяча восемьсот девяностом 27
Глава двадцать пятая, - о суровой земле Помайярос и о жителях ее, что встретили нас еще суровее 28
Глава двадцать шестая, - и он вспомнил, что было тогда, в тысяча девятьсот четырнадцатом 29
Глава двадцать седьмая - о том, что мертвецы скверно пахнут 32
Глава двадцать восьмая, - о том, как достойный всех и всяческих похвал глава общины Эррера, возвратившись, увидел, что его обманули и предали 33
Глава двадцать девятая, - о том, как озеро Чаушуаранга осталось по-прежнему озером, но перестало называться Чаупиуарангой 34
Постскриптум: 1974 год 35
Примечания 35
Мануэль Скорса
Бессонный всадник
Баллада третья
Отцу, где бы он ни был
Глава первая,
о том, как река Чаупиуаранга осталась Чаупиуарангой, хотя и перестала быть рекой
Я первым заметил, как обленилась вода. Живу я у Ракре, в хижине, которую щадит половодье, и знаю все повадки реки. Как-то в августе (а то и в декабре) отправился я с утра загонять форель в заводь, смотрю – вода еле течет. Я только переболел, в Уануко заразился, несло меня, и к полудню поближе пошел я нарвать на берегу целебных листочков. Глянь – а вода та же самая. Испугался я, но решил обождать. Чтобы унять страх, точил я до ночи ножницы, подуспокоился, опять иду. Вода стоит, как стояла. Ну, чтоб сгоряча не ошибиться, поставил я опыт. В четверг (или в пятницу, а может – в понедельник) поехал я в Янауанку. Знаю свое, язык держу за зубами и покупаю немножко лиловой краски. Назавтра, в пятницу (а может, во вторник), высыпаю ее в реку. По краске увидишь, как вода течет, что река замыслила. Высыпал я весь мешочек и ушел. Солнце печет, дышать нечем. Нашел я, где тень, поел инжиру, полегче мне стало, совсем успокоился – и заснул под деревом. Никогда снов не вижу, а тут приснился отец, несет мехи с водой. Я было испугался, но он глядит спокойно, хорошо, я ему руку поцеловал. Водица льется, а он сел на скамью, спросил про своих про Друзей. Хочу ответить, но он еще спрашивает: "Может, чем угостишь?" Дал я ему баранью ногу, что осталось. Он ее доел а не видит, что вода течет, у скамьи залило ножки, мне выше пояса Не дожидаясь, что я предложу, берет другую ногу, и вяленое мясо, и маис – на стене висели, – а сам кричит:
– Клади мне в суму, Магдалено! Скоро и того не будет голод идет.
Жует и хохочет, никогда он так грубо не смеялся.
– Не дури, Магдалено! Жри, сколько влезет. Спеши скоро локти будешь кусать!
Обернулся он кроликом и пропал. Я проснулся, на сердце у меня тяжело. Смеркается уже, во рту печет, пошел я к реке. Смотрю – краска где стояла, там и стоит, недалеко от тех же самых кустиков. Пятница была или понедельник? Ну, думаю, этот гад Сиснерос всучил мне пакость какую-то; и в субботу (а может – в четверг) еду я в город – проверить, хороша ли краска. На этот раз купил три пакетика – красной, морковной и зеленой все в разных магазинах, и каждому хозяину сказал, что это я хочу покрасить плащ Пречистой Деве. Думал, хоть святыни постесняются, не обманут. Никому ничего не говорю, еду домой. В воскресенье (или когда ж это?) влез я в реку, где мне выше груди, и высыпал краску в трех разных местах: красную – у дерева, которое молнией разбило, зеленую – около того, лилового пятна, морковную – там, где унесло течением мою корову Телку. Под вечер так и тянуло поглядеть, но я удержался. А в понедельник (или когда там?) у меня глаза на лоб полезли: стоят островки и стоят – красный, морковный, зеленый.
Отправился я опять в Янауанку, к главе общины, но дон Раймундо Эррера был в Тапуке, на крестинах у Медардо Руиса, который на восьмом десятке еще одного ребенка сплодил. Ах ты, нехорошо! Когда наш отец Часан заклинал сатану, в самое это время, повстречал я братьев Маргарито, чтоб им лопнуть! Было мне худо. Стоял туман, похолодало, даже эвкалипты меньше пахли, а меня палил жар. Захожу я в кабачок "Метис", а братья там пьют, они быка продали, кстати сказать – чужого. Вот уж не повезло! Я с ними не здороваюсь, прошу две рюмки тростниковой, дон Глисерио наливает, но удивляется, я ведь непьющий. А братья Маргарито – чтоб их всех! – тут и решили, что я пьяница.
– Хитрый вы, дон Магдалено, никто и не знал!
Донья Факунда говорит:
– Это надо отметить! Налей еще одну Магдалено, в кои-то веки нас, бедных, удостоил!
– Что тут отмечать? Не беспокойтесь вы, к чему такие заботы!
– Забота – не работа, была – и сплыла, ха-ха-ха!
Я и не слушаю.
– Видели вы, дон Глисерио, что река творит?
– Течет, надо думать, – говорит хозяин.
– Нет, стоит, остановилась.
– И то хорошо! – болбочет младший Маргарито. – У нас в Янауанке никто не остановится…
Приложил я руку ко лбу, лоб горячий.
– Который день еле движется. Вчера вот…
– Что ж нам, дон Магдалено, на костыль ей сложиться?
– А то мула ей купим! Налейте-ка еще рюмочку, дон Глисерио.
Я ушел. Сами посудите, что еще делать? Овец своих оставил, такой путь прошел, хотел бедой поделиться, а им смех. Нет, что за люди, недоноски какие-то или переношены!
Через три недели река совсем стала.
Зимой она всегда уносила то козу, то корову, то ослика, даже погонщики тонули. А тут дурь нашла – стоит и стоит, как лужа! И что же, почесался кто-нибудь? Власти, префектура? Куда там! В Янауанке даже обрадовались. Теперь говорят: "В Янакоче тоже не чесались". Вот хотя бы прошлое воскресенье, Карвахали праздновали годовщину, как Исаак вышел на свободу, и Янауанка с Янакочей стали препираться, кто виноват, уже и драка началась, а дон Эдмундо Руис, спьяну, скажи нашим:
– Озера им плохи! Чего ж это вы раньше радовались, а? Кто вас за язык тянул?
– Янакоча еще не была портовым селеньем, – говорит Исаак Карвахаль.
Дону Эдмундо крыть нечем. Кто-кто, а он знает, что ни Янакоча, ни Чипипата, ни Ракре, ни Успачака, ни Тапук, ни Уайласхирка портами не были. Я сам их объездил, когда играл на кларнете у братьев Уаман; мне ли не знать, когда этот край стал приморским! Чаупиуаранга текла все тише, пока не остановилась – у нас, в провинции; повыше и пониже все оставалось как раньше. Как-то заехал я за Уаспачаку, думаю – река спит, переведу-ка я вброд корову дяди Педро. До сих пор за нее выплачиваю!.. Но это там, а у нас все ряской затянуло. Вы скажете, куда народ глядел? Не хочу зря говорить на этих Маргарито (хотя до сих пор не отыщу моего коня Конягу), но кто орал: "Только руку запустил, форель словишь!" И что плохо, так оно и есть. Река, лагуна или что у нас такое, прямо ходит от форели. Мы и сами успокоились, даже я радовался. Не река – лужа, а в ней рыбы мечутся, вы себе представьте! Вода стоит, рыба кишит. Эвкалипты видите? Так вот, оттуда и до самой рощи Компании Уарон все была вода. Рыбаку – истинный рай, лови – не хочу! Мы и ловили – кто ведром, кто решетом, кто корзинкой, а кто и впрямь руками, как эти подлецы сказали. Знаете, почем форель была? Десять сентаво дюжина! Нет, представляете? Да вы сами купили у Святых Мощей целую связку. Правда, рыба краденая, но это дело не мое.
Так оцепенела Чаупиуаранга. Потом и другие реки стали. Да что там, если бы их одних одолела немочь!
Глава вторая,
о том, как удивился дон Раймундо Эррера, когда к нему вернулись земельные права общины Янакоча
Эвкалипты потрескивали от холода. Дрозды весело пели, приветствуя рассвет. Дурное предчувствие пронзило дона Раймундо, и он, пошатываясь, поднялся с каменной скамьи, на которой – укрытый скорее гневом, чем пончо, – дожидался конца ночи Не говоря ни слова, он вошел в дом, сварил жидкий кофе, отрезал хлеба и сыру. Светало. Жена его, Мардония Марин, с удивлением смотрела на него – никогда еще он не гнушался пищей; но он не глядя на нее и не касаясь съестного, вышел из-за стола, сложил суму, пересек поле, где пасся его послушный, невысокий конь по кличке Рассеки-Ветер. Медленно его оседлал. Вернулся в дом.
– В 1705 году испанский король даровал нам права на землю, – сказал он жене. – Я за ними еду.
– Сколько дней тебя не будет, сеньор? – спросила Мардония Марин.
– Может, дней, а может – и недель, – отвечал он с отрешенностью, которой жена за ним не знала. День беззастенчиво сверкал над лощиной Чаупиуаранги. Дон Раймундо неспешно сел в седло. До склона Кенкаш он ехал рысью. Через три дня, наутро, его зоркие, злые глазки разглядели усадьбу Лаурикоча. Туман еще скрывал бесчисленные амбары, поилки, конюшни, коровники и овчарни. Выпрямившись в седле, дон Раймундо подъехал к воротам, спешился, пересек мощенный камнем двор. Погонщики спокойно навьючивали смирных лам. На краю скамьи сидел человек и пил кофе из кувшинчика. Глядел он сердито, и это его портило.
– Добрый день, дон Раймундо, – сказал надсмотрщик. – С чем пожаловал?
– Бог в помощь, Состенес, – отвечал старик, внезапно ощутив усталость. – Можно мне повидать дона Германа?
– Навряд ли, дон Раймундо.
– Если он занят, я подожду.
Лицо надсмотрщика стало совсем мрачным.
– Он не занят, он умирает.
Старик побледнел.
– Я знал твоего отца, Состенес. Он был верный человек. Мне очень нужно видеть дона Германа.
– Он никого не принимает, дон Раймундо.
Старика знобило, словно ему хотелось горячего кофе.
– Кофейку налить, дон Раймундо?
– Нет.
– Горячий!
– Скажи, что я здесь.
– Я скажу, но вы опоздали, дон Раймундо.
Раймундо Эррера был бледен как смерть. Состенес ушел. Старик схватился за голову и, словно голова эта чужая, стукнул ею об стенку. Шатаясь, он присел на камень. Из тумана проступали люди, терявшиеся в просторе пастбищ. Сквозь пелену слез неспешно шли стада. Когда колокол пробудил его от оцепенения, дон Раймундо ощутил, как печет солнце. Старуха в черном глядела на него гноящимися глазами.
– Хозяин тебя зовет.
Старик стряхнул свою печаль, поднялся, и женщина повела его за собой. Они пересекли двор, прошли под аркадами, миновали залу, поплутали по переходам. Наконец старуха указала какую-то дверь. Дон Раймундо постучался. Ответа не было. Он осенил себя крестный знамением и вошел. В креслах, у окна полутемной, пропахшей гнилыми яблоками спальни, куда едва сочился дневной свет, сидел иссохший, задыхающийся человек, ничем не похожий на гордого дона Германа.
– Я пришел, сеньор Минайя, – сказал глава общины.
– А я ухожу, Эррера, – отвечал помещик.
Дышал он все тяжелее.
– Да будет воля господня, дон Герман.
В глазах умирающего забрезжил страх.
– Ты за правами? – выговорил он.
– Чужого не прошу, дон Герман. Уговор дороже денег.
– Я его выполню, – сказал Минайя и с превеликим трудом позвал: – Сос-те-нес!.. Состенес, – повторил он. – У нас в кладовке стоит черный кожаный сундук. Ты его знаешь?
– Знаю, хозяин, – отвечал надсмотрщик.
– Там бумаги, они нужны сеньору… Они ему принадлежат… Он возьмет их… Ключ у меня в шкафу.
– Много мы вам должны, сеньор Минайя?
– Началось полугодие, – прохрипел больной. – За вами пятьсот солей.
Дон Раймундо Эррера поглядел на обломки былого величия и неспешно поклонился. Состенес отвел его на чердак, занимавший почти все место под крышей. Там, низко пригнувшись, они добрались до сундучка, обитого тисненой кожей.
– Вот он.
Состенес дал старику ключ и пошел вниз. Подождав, пока затихнут шаги, дон Раймундо открыл замок и поднял крышку. Золотое сияние омыло его. Ослепленный скорей удивлением, чем страхом, старик отскочил назад и, притаившись за мешками овса, подождал, пока яркое пламя, охватившее забытые бумаги, не станет мягким свечением. В испуге и радости понял он, что земельные права общины, проспавшие сорок лет на затхлом чердаке, не отсырели, нет – они сверкали, словно полчище светлячков. Немного успокоившись, он обернул дарственную, чтобы она не потускнела, черной клеенкой, положил на самое дно сумы и отправился домой. Очищения ради он решил не есть, пока не доберется до своего селенья. Тихо и мирно миновал он лощины Анамарая, и лишь сверкание снегов напомнило ему о том, как утомился, как истомился духом дон Амбросио Родригес, представитель общины (выборных в ту пору еще не было), когда, перед самой своей смертью, ускользнул от преследователей, спустился в поместье Минайи и, в последний миг, предложил молодому дону Герману лучшую сделку во всей его помещичьей жизни: сберечь земельные права общины Янакоча.
Глава третья,
о том, почему реке лучше превратиться в озеро
Остановилась не одна Чаупиуаранга. Остановились и реки Чинче-Эпифанио Кинтана сообщил, что река Монсеррат совсем задурила, даже поросла тростником. Сесилио Лукано пришел из Уараутамбо – его послали продать картошку в Серро – и рассказал, что их река превращается в болотце. Только тогда и заподозрили мы, что с водой, вернее – под водой, творится какая-то пакость. Не помню, кто сказал: "Не иначе, как вдова…" И то, вдова Фелис не впервые наводила порчу.
– Да, больше некому.
– Сколько месяцев из дому не выходит.
– Хворает она.
– Нет, она ездила потолковать к донье Виктории, в Ракре…
–. Она может быть сразу в двух местах, – сказал Хуан Роблес, – Как-то вижу, она собирает цветы в ущелье Уманкатай, а потом узнаю, что в тот же самый день, в тот же час Пастрана продавал ей в Ондоресе ламий помет.
Тут в беседу вступил Пастрана.
– Мы сами виноваты, – с укором промолвил он. – Зачем мы ее обидели? Пожалели ей мяса, теперь платим.
На последний мясоед, когда мы готовили царское угощенье, вдова прислала к нам Обалдуя и велела "поскорее отправить ей полную суму жареного мяса". А Исаак Карвахаль ответил: "Хочет мяса твоя хозяйка, пускай деньги дает!" Вспомнили мы об этом и опечалились. Я как раз и передавал этот ответ, и Обалдуи нехорошо усмехнулся.
– И с чего вы такие склочные? – сказал дон Раймундо Эррера. – Не надоест? С Леандро-Дурака пример берете?
– Вспомните, дон Раймундо, про семью Минайя.
И вы, глава нашей общины, сразу побледнели. Был полдень. Мы сидели на площади, пока солнце греет, а то совсем замерзнешь у нас, в горах. Тут наши пончо стали тонкими, как бумага, и мы втянули под них руки. При одном имени Минайя дохнуло стужей. Это из-за них, несчастных, вдова наводит порчу. А несчастье их в том, что они – дети Бальдомеро Минайи, который возил контрабанду и тайно торговал водкой, но это бы ничего, хуже другое – он приходился братом вдове.
– Бедный дон Бальдомеро!
– Что ж он, не знал, с кем связался?
– Как не знать!