– Я пришел просить у вас прощения, господин Инженер. – бормочет Пастрана. Вид у него совсем убитый. – Я не знал, что вы такой знаменитый специалист, такой ученый топограф. Вы согласились сделать нам план. И вот по неведению я оскорбил вас, я обидел великого патриота. Простите, я так волнуюсь. Нехорошо, конечно, когда мужчина плачет. Но я плачу не от страха, это слезы искреннего раскаяния. – Пастрана бледнеет. – Я не достоин пожать вашу руку, но позвольте мне заплатить хоть мизерную часть моего долга, господин Инженер! Примите это пончо из шерсти ламы. Закон запрещает охотиться на лам, но бедность толкает нас на преступление. Я – нарушитель закона, господин Инженер, я сию же минуту с удовольствием отправлюсь в тюрьму. А когда вы вернетесь в Лиму, ваши друзья-министры спросят вас: "Кто вам подарил это пончо из шерсти ламы?" И вы скажете: "Это подарок одного бедняги. Из любви ко мне он отсиживает срок". Примите, господин Инженер! Чистая шерсть – и от чистого сердца!
Пастрана рыдает. Инженер тронут. Он раскрывает объятия. Пастрана, всхлипывая, крепко обнимает его. Вручает пончо. Инженер принимает. Бурные аплодисменты.
– Скоро я буду сказочно богат, но я познал в свое время бедность. Мне приходилось нуждаться. Я умею сочувствовать беднякам.
– Я – преступник, господин Инженер, но ради вас я пойду на расстрел, – вопит Пастрана.
– Я тоже не хочу, чтоб у вас остались дурные воспоминания о наших краях. Я тоже дарю вам свое пончо. Знайте, как вас любят в Уанкасанкосе! – заявляет выборный Хасинто, преисполненный высоких чувств – вторая бутылка водки на исходе.
– Итак, у меня уже два пончо.
– Три! – кричит тощий погонщик с вытянутой физиономией. И гордо оглядывается вокруг.
– Четыре! – ревет, заливаясь слезами, толстый альгвасил.
– Да здравствует Перу!
– Да здравствует…
Всеобщее раскаяние, все наперебой дарят Инженеру пончо.
– Четырнадцать… пятнадцать… шестнадцать…
Инженер бледен. Руки его дрожат. Он прикладывает ладонь к сердцу.
– Граждане! Я всегда вступаюсь за угнетенных, и потому начальство считает меня коммунистом, полиция называет опасным элементом. Я сидел в тюрьме! Меня арестовали и посадили как какого-нибудь пошлого афериста. Пять лет провел я среди мошенников и воришек! Я пострадал за свои идеалы!
Все едят, пьют, пляшут. До самого вечера тянется празднество примирения. Я засыпаю на груде пончо. Мне снится, что мы открыли озеро супа. Огромное озеро, больше чем Хунин! А посредине – острова из жареного хлеба. До смерти люблю жареный хлеб! Я сажусь в лодку и совсем было подплываю к берегу из жареного хлеба, но тут меня будит хохот Жабоглота. Я закатываю ему оплеуху. Вот и Инженер проснулся. Три женщины несут ему завтрак: поджаренное на углях мясо, яичницу, сыр, хлеб… Господи, до чего же вкусно! Мой хозяин наслаждается. Я тоже. Наевшись, он встает.
– За работу!
Выходит из дому. И тут толпа рыдающих женщин окружает его.
– В чем дело?
Одна из женщин целует Инженеру руку.
– Чего ты хочешь, дочь моя?
– Вчера мой муж с пьяных глаз одурел, да и подарил тебе свое пончо. Наши края холодные. Он без пончо помрет, закоченеет. Прости его!
– Я у него ничего не просил. Я – человек богатый. У меня миллионы миллионов. И я принял от него эту тряпку просто из вежливости. Скоро я буду ходить в золоте и пурпуре. На что мне пончо? Тупайячи, отдай!
– Мой муж подарил тебе чужое. Сосед разозлится, если он не вернет ему пончо. Они подерутся, зарежут друг друга. Из-за тебя я вдовой останусь, – вопит другая женщина.
– Из-за меня? А он-то зачем дарит чужое? Я и у него тоже ничего не просил. Сам подарил, по своей воле. Тупайячи!..
Инженер не успевает договорить – старухи, молодые женщины, дети с воплями и криками повисают на нем. Спасенья нет. В конце концов Инженер приказывает возвратить все пончо.
– И мое тоже отдать? Впереди нас ожидают ледяные вершины, господин Инженер.
– Я сказал все, черт бы тебя взял!
Женщины скрываются. Только теперь осмелились показаться мужчины. Инженеру предлагают великолепную виноградную водку. Он сердито отказывается. Отправляемся в путь. В течение целого дня делаем обмеры. Женщины следуют за нами на почтительном расстоянии. Темнеет. Забираемся на ночь в сырую, промерзшую пещеру.
– Бр-р! Я умираю, я коченею! Бр-р!
– Славный холодок, господин Инженер!
– Славный? В жизни еще не встречал такого климата. Самое неудачное из всех моих путешествий. Если б я знал, что здесь такой холод, я бы не согласился.
Пастрана пальцем указывает на Инженера.
– Сеньоры! Перед вами герой, который жертвует собой ради нашей общины. Презирая опасности, он ночует в пещерах. Благодаря его героическим трудам мы имеем теперь план и опись наших земель. Как нам отблагодарить этого человека? Что сделать, дабы согреть его? Я не могу допустить, чтобы вы страдали от холода, господин Инженер. Разрешите мне подарить вам мое пончо?
– Ты что, издеваешься? Вчера вы тоже подарили мне свои пончо.
– Наши жены пришли к вам, пока мы спали, господин Инженер. Когда я узнал, что моя жена взяла у вас обратно пончо, я сказал ей: "Какое право имеешь ты разрушать то, что сделано мною?" Она понесла наказание, господин Инженер. Вы можете в этом убедиться – у нее синяк под глазом. Простите и примите мое пончо.
– Нет уж, спасибо.
– Я человек бедный, но благородный. Не обижайте меня, господин Инженер.
– Ты в самом деле мне его даришь?
– Ваши сомнения терзают душу, господин Инженер.
– Ладно, возьму, но с одним условием.
– Все, что прикажете, господин Инженер.
– Вы все должны дать расписку, что подарили мне пончо. Согласны?
– И спрашивать нечего, господин Инженер.
– У меня в сумке есть гербовая бумага. Подпишете документ?
– Конечно, подпишем, господин Инженер.
Инженер достает из сумки гербовую бумагу, пододвигает керосиновый фонарь, пишет. Потом читает вслух: "Мы, нижеподписавшиеся, совершеннолетние, полноправные граждане, временно находясь в Лисьей Пещере, с подобающим уважением свидетельствуем перед Вами… – Инженер в задумчивости скребет подбородок. Затем продолжает: – …что, воспользовавшись нашим сном и под лживым предлогом – якобы в этих краях бедняки, не имеющие пончо, замерзают, а также воспользовавшись нежностью и высоким благородством Вашей души, наши жены осуществили непозволительное возвращение пончо, подаренных нами Вам в знак признательности, восхищения и благодарности…"
– Давайте подпишу!
– Минуточку! Еще один пункт.
Инженер пишет:
"Признавая, что с этим безобразием – дарить пончо, когда тепло, и отнимать, едва лишь становится холоднее, – пора покончить настоящим документом снова передаем в дар пончо и своими подписями скрепляем обязательство не требовать их обратно, независимо от температуры воздуха".
– Согласны?
– И спрашивать нечего, господин Инженер.
– А я думаю, в конце невредно бы приписать небольшое приветствие. Комплимент, он никогда лишним не будет, а тем более когда с женщинами дело имеешь.
– Что вы на это скажете, господин Инженер?
– Нет, погодите! Давайте уж без фокусов! Если не ошибаюсь, вы сами мне предложили свои пончо?
– Правильно, сами, господин Инженер.
– Ну, тогда в соответствии с вашими пожеланиями я и постараюсь выразить ваши чувства в двух словах. Например, так: "Мы знаем, что человек праведный, идеальный и в физическом, и в моральном отношении не ощущает, ни холода, ни жары, и потому принимает подношения исключительно и только с той целью, чтобы не обидеть тех, кто его умоляет их принять".
– Прошу прощения, господин Инженер. В прошениях в конце обязательно пишут: "…в просьбе моей прошу не отказать". Я знаю!
Инженер потрепал говорящего по щеке.
– О чем же еще просить, если все, чего ты хотел, уже сделано? Я же беру пончо.
– Подписываем! – ревет Пастрана.
– Подписываем! Подписываем! Подписываем!
Все в восторге сбрасывают с себя пончо. Я их принимаю. Музыка, выпивка, всеобщее веселье. Я засыпаю на мягкой шерстяной куче. Мне снится, что… Крики разбудили меня. Инженер отбивается от плачущих женщин.
– Нет, тысячу раз нет! Вы что, дурака нашли? Каждый вечер мне дарят пончо, и каждое утро их у меня отнимают.
– Мой муж был не в себе, господин Инженер.
– Ты его подпись знаешь?
– Знаю, господин Инженер.
– Ну, так гляди: он мне дарственную подписал.
– Подписал?
– Смотри сама. Женщина глядит на подпись.
– Подписал, так пусть околевает! – кричит она.
Женщины шумно удаляются. Инженер садится на лошадь. Мы направляемся на Пампа-Ликор. Эти болотистые места никто почти не знает. Чем выше мы поднимаемся, тем становится холоднее. Ледяной ветер. Члены общины стучат зубами.
– Дон Тупайячи.
– Слушаю вас, сеньор Пастрана.
– Я совсем закоченел, дон Тупайячи.
– Да, холодно, сеньор Пастрана.
– Если так пойдет, я превращусь в сосульку. Дайте взаймы одно пончо, дон Тупайячи!
– Инженер не велел давать взаймы.
– Ну дайте напрокат.
– Инженер не дает напрокат. Продать – другое дело. Это – да. Хозяин мне сказал: "Тупайячи, если хочешь давать напрокат, можешь давать свои штаны. Мои пончо напрокат не даются. Я их продаю".
Темнеет. Привал. Люди собирают сухой коровий навоз, разжигают костры. Но костры плохо греют.
– Имейте совесть, дон Тупайячи. Дайте напрокат пончо. Хоть самое плохое. Я вам десять солей заплачу.
– Напрокат не даю. Продаю только.
– Сколько, стоит это пончо? – спрашивает Понсьяно.
– Которое?
– Вот это.
– Это шерсть альпака, чистая.
– Что вы мне говорите, ведь я же его сам ткал, бессовестный вы человек!
– Меньше, чем за сто солей, отдать не могу.
Столковались на восьмидесяти. В торговле всегда так: первая сделка клеится трудно, а там, глядишь, как пойдет – рук не хватает. Хозяин наставляет меня: "Не надо расхваливать товар, Тупайячи. Горные холода лучше всякой рекламы". Он прав! Меньше чем за час я продал девятнадцать пончо. Только не все по восемьдесят солей, за некоторые и тридцати не дали.
Глава пятнадцатая,
о падении почтарского искусства
На этом-то деле начальник почты дон Селестино Матос и свихнулся. В день победы при Аякучо, в самый разгар праздничной церемонии этот до сей поры никому не известный чиновник укусил за руку судью, который милостиво удостоил его рукопожатия. Верный телохранитель судьи Ильдефонсо Куцый пустил в ход кулаки и тем спас высокое должностное лицо от ярости начальника почты. Оттесненный сопровождающими лицами, дон Селестино возопил: "За что вы меня презираете? Почему убегаете? Чесоточный я, что ли?" А ведь никто его не презирая. Вся беда случилась от очков. Зрение у дона Селестино было никудышное – в зеркале себя не видел. Решил он обратиться к помощи медицины, пошел к фельдшеру Канчукахе. Выписал фельдшер дону Селестино очки. Тот поехал в Серро-де-Паско, заказал и через несколько недель получил, Но то ли фельдшер не так выписал, то ли городские окулисты что перепутали, а только оказалось, что очки у дона Селестино чудные-пречудные: все предметы уплывали куда-то вверх. Люди шли навстречу дону Селестино, потом складывались пополам и испарялись. Дон Селестино мужественно встретил несчастье. Завидя его, друзьями недруги убегали. А дон Селестино был человек щепетильный. Столкнувшись с всеобщим презрением, стал он обвинять себя во всяческих грехах, стал все больше и больше отдаляться от людей. И наконец, девятого декабря, по утверждению одних, пятнадцатого марта, по утверждению других, лишился рассудка.
Судья Монтенегро распорядился отправить его в больницу в Серро-де-Паско, и место начальника почты оказалось свободным. Мешки с корреспонденцией сваливали пока что в помещении местного суда. Как-то вечером судья скучал, и взор его случайно наткнулся на брезентовый мешок с письмами. Тут судья с удивлением обнаружил конверт, адресованный префекту Серро-де-Паско. Кто бы это мог переписываться с высшим должностным лицом округа? Оказалось, что автор письма – дон Эулохио Венте, директор школы в Янакоче. В письме дон Эулохио излагал префекту все неудобства, которые, "по моему скромному суждению, принесет, введение нового календаря по приказанию сатрапа нашей провинций пресловутого доктора Монтенегро. Этот чиновник, пользуясь тем, что в распоряжении его имеются две тюрьмы, одна – государственная, в Янауанке, другая – частная, в его имении, отменил календарь, действующий во всем мире, и самоуправно, своею властью ввел новый. За последние месяцы, согласно этому календарю, протекло много лет, так что я сам, хотя и решительно отвергаю упомянутые махинации, нахожусь в затруднении, каким месяцем и каким годом пометить это письмо. Не желая вступать в какие бы то ни было дискуссии, я лишь позволю себе сообщить Вам, господин префект, о трудностях, которые возникли в связи с новым календарем на нашем педагогическом поприще. Учителям и вообще-то нелегко бывает заставить детей запомнить даты великих событий нашей истории; можете себе представить, господин префект, что же будет теперь. Если так пойдет дальше, дело кончится тем, что мы станем праздновать свои поражения и оплакивать победы".
Судья побледнел. И в это же время побледнел сидевший в секретариате суда, неподалеку от его кабинета, представитель торгового дома в Уанкайо, прибегший к судебной власти, дабы просить наложить арест на имущество некоего Эгмидио Лоро, злостного неплательщика по векселям, выданным при покупке швейной машины "Зингер". Эгмидио Лоро утверждал, что кредитор "не опротестовал векселя в течение законного срока", и тем самым долг может считаться погашенным.
– Срок третьего векселя истекал тридцатого декабря, мы же опротестовываем его третьего января, то есть в течение законного периода, – твердил приезжий из Уанкайо.
Лоро поглядел на него с сожалением.
– Как же так? Вы говорите, что опротестовываете вексель, срок которого истекал в декабре, но ведь сейчас-то у нас апрель.
– Чего-оо-о? Вы что, издеваетесь?
– Какое сегодня число, сеньор Пасьон?
Секретарь суда глянул в записную книжку.
– Сегодня пятнадцатое апреля. – И записал решение об "отсутствии состава преступления".
Судья Монтенегро утвердил приговор и призвал к себе Эгмидио Лоро. Мошенник явился, дрожа от страха. Он ожидал встретить Юпитера, мечущего громы, а наместо того увидел благодетельного наставника. Судья Монтенегро сказал, что устал без конца сажать Эгмидио в тюрьму. Чем он отличился на этот раз? Какое устроил безобразие? В тоне судьи слышалось столько добродушия, что потрясенный Эгмидио прослезился. Он даже признался, что спит с тремя женщинами. Тут судья рассмеялся.
– Тебя не наказывать надо, а наградить, Лоро. Я помогу тебе, Я дам тебе работу. Только не смей больше воровать кур. Мне это не нравится. Попадешься еще раз – сгною в тюрьме.
Лоро шел из кабинета словно по облаку. Конечно, предложение судьи означало, что ему придется вернуться к приличному образу жизни. Тем не менее безумный порыв восторга охватил Лоро.
Начинался январь, была середина августа и в то же время последние числа декабря. Судья снова вызвал Лоро. Тот в последний раз слопал сочную курочку, похищенную у дона Эрона де лос Риоса, распростился со всеми любовницами и явился в суд с набитой сумой, готовый к длительной отсидке. И снова ошибся. Судья сообщил, что снесся по телеграфу с министром, и с сегодняшнего дня Лоро назначен начальником почты. Тот кинулся целовать судье руки.
– Нет! – воскликнул судья. – Хочешь по-настоящему отблагодарить меня – выполняй как следует свой долг. Так и знай, Эгмидио. Попадешься опять – сгною.
– Доктор, золотце, да я ради вас что хошь сделаю, – уверял новоиспеченный начальник почты.
Оказалось, однако, что требуется от него совсем немного – просто прекратить доставку писем.
Судье Монтенегро надоела вечная путаница в датах, надоели письма, помеченные бог весть каким годом. Он решил вовсе ликвидировать почтовое дело. К тому же не один дон Эулохио Венто писал жалобы: проверка показала, что многие другие тоже злоупотребляли доверием начальства. Чтение всей этой эпистолярной литературы наполнило горечью душу судьи. Дон Эулохио был по крайней мере открытым врагом. Но сколько людей, на верность которых он полагался, оказались предателями! Однажды вечером шел дождь, и судье пришлось отменить прогулку. Тут он обнаружил письмо алькальда дона Эрона де лос Риоса следующего содержания: "Что до меня, то я не признаю этой календарной революции, а также не верю, будто наш судья не такой, как все люди, и будто у него, как толкуют всякие блюдолизы, каменные кости". У судьи все поплыло перед глазами. Дон Эрон де лос Риос был обязан ему всем, буквально всем. "Ты, наверное, не знаешь, кум, – продолжал этот подлый писака, – какой дурацкий слух у нас пустили: у судьи будто бы кости каменные и поэтому, дескать, его невозможно убить". Тем не менее так оно и было. Совсем недавно жеребца, на котором сидел судья, укусила оса. Это случилось на тропе, что поднимается к Уараутамбо, в том месте, где застыли семь водопадов. Обезумевший от боли жеребец сбросил судью в пропасть. Погонщики принесли весть в Янауанку. Торговцы позакрывали свои лавки, в школах прекратились занятия, пивные опустели, государственные чиновники покинули свои посты. Вся Янауанка толпилась на дороге, желая убедиться в ужасной желанной истине. И вдруг на мосту появился судья Монтенегро верхом на своем жеребце. "Доктор, дорогой! – воскликнул лицемерный Эрон. – До чего же мы перепутались!" – "Де лос Риос, друг мой, – отвечал великий человек, – у меня каменные кости". Всеобщая радость разлилась потоками пива. Раскупоривая пятидесятую бутылку, учитель Сиснерос возгласил гнусаво: "Как это поэтично сказано, доктор, будто у вас каменные кости!" Однако судья отвечал – холодно: "А вы мои кости видели?" – "Нет, доктор". – "Ну, так нечего и…"