Саша молчал. В окнах мелькали бесконечные, раскинувшиеся и застывшие в своем бытии и покое поля и леса, и заброшенные домики и люди среди них - от всего этого сжималось сердце, но не только потому, что там таилось много печали, а потому, что было в них нечто иное; и это почти нельзя было выразить на обычном человеческом языке…
Нина переводила глаза на Сашу, затихшего в углу на скамье, и потом опять вглядывалась в эти картины за окном.
"Почему такие огромные пространства, - думала она. - Как это поется: в пространствах таятся пространства… Одно в другом, одно в другом, и так все дальше и дальше… Куда? Как будто ничего не меняется, одно пространство исчезает в другом, а тем не менее мы двигаемся - и во всем этом есть непонятная цель и предназначение…"
И она еще раз взглянула в окно. Даже печаль этих картин была не только печаль. Тоска приводила к скрытым откровениям. Кое-где за деревьями, в лесу мелькали церкви, и вообще чувствовалось присутствие Неба, и вместе с тем, где-то оставалась и тоска…
Наконец, поезд остановился: маленький городок - заброшенный и пустынный - окружал одинокую станцию. Здесь обычно происходила пересадка: дальше надо было ехать на автобусе. Они оказались на большой пыльной привокзальной площади.
Покосившаяся вывеска указывала на чайную. Дверь была открыта, и изнутри лились звуки заунывной, бесконечной, хватающей за сердце песни. Посреди площади лежал пьяный, но может быть это был просто спящий человек.
…Трепет, а потом восторг умиления охватили Нину. Кажется, они со Светланой Волгиной совсем недавно видели такую площадь, и слышали эту песню. И какая-то музыка - не то извне, не то как будто бы изнутри - захватила ее, и ей казалось, что занавес уже почти сдернут, да никакого занавеса и не было, нужно было только понять и увидеть.
Они стояли на остановке автобуса, в очереди, впереди были две женщины. Облезлый пес блуждал в стороне. И Саша был внутренне весел и в огне. Лес вдалеке на горизонте - с правой стороны был совсем открытый вид - казался входом во что-то притягивающее, тайное, но родное и вечное.
Наконец подъехал небольшой старенький автобус.
Уже смеркалось: шофер был не в меру рассеян. Кто-то лежал на темном полу автобуса, похрапывая, рядом с дырявым сидением, где разместились Саша и Нина. Две женщины уселись недалеко, за спиной водителя. Автобус, задрожав, тронулся с места, и печальные окна домов по-домашнему, уютно, огоньками провожали его в путь. Конек-горбунок на одной из крыш, казалось, срывался в небо…
Городок быстро очутился позади, и со всех сторон опять открылись леса и поля и пространства. Нина взглянула на высокое, уводящее небо, немного отраженное на земле, и поняла, что никуда не надо уходить, потому что такая загадочная жизнь распростерлась в этих лесах, полях и одиноких домиках, что она застонала.
Спускался мрак, но леса дышали привольем, и огоньки вдали мерцали во тьме. Окна автобуса были открыты (он медленно плыл), и пахло рекой. И тьма окружала огни, и далекие пространства были как песня.
Нина взглянула на Сашу: его лицо показалось ей огромным во мраке. Она стала все прикованней, но как бы незаметно, всматриваться в него и протянула ему руку, которую он взял.
И вот теперь она вдруг подумала о том, что их союз заключен навеки. И что наверное они едут к Человеку Востока. И что, может быть, Саша и есть этот Человек Востока, но скорей всего их все-таки двое…
И не исключено также, что ей уготовано поражение или гибель, равносильная… не "победе" (какое смешное слово), а чему-то более высшему… А может быть, ей даже не уготована гибель. И она сильнее сжала Сашину руку. Он отвечал чуть жутковатым, но дружеским рукопожатием. Да, в их отношениях появилось нечто большее, чем любовь…
Автобус остановился. Это было их место: тусклый фонарь, темная лужайка, окруженная ровным лесом. Рядом - стволы строгих деревьев уходили в синее звездное небо, и лес тихо шумел, замирающе и неведомо. Где-то мерцали огни - значит, неподалеку было человеческое жилье. Автобус исчез, и они остались вдвоем у высокой сосны, сквозь ветви которой сияли звезды. Тьма в провалах леса была как живая.
Нина оглянулась.
- Я иду к тебе, - прошептала она.
- Глаза должны быть закрытыми, - был ответ.
И тогда невиданная нечеловеческая радость рассекла ее сознание, ставшее на мгновение тьмой.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
И Олег, и Берков, и Леша были в ярости. Неожиданное решение Саши все оборвать взорвало их. И дело заключалось не только в самолюбии и в ощущении того, что они не прошли "испытания" (да и непонятно было, в чем состояло это "испытание" и вообще было ли оно). Им даже стало казаться, что над ними весьма натуральным и в то же время фантастическим образом поиздевались. И захлопнулась дверь перед самым носом. Но был в их чувствах еще и другой подтекст: как будто темная волна чего-то изглубинного и неведомого нахлынула на них при общении с Сашей. Наконец, они просто истратили много сил и нервов на все эти диковинные встречи.
- Шарлатан он чертов, и больше никто! - кричал Леша Закаулов, когда они втроем собрались у Олега. - Скорее шехерезадник, сказочник! И развел Шехерезаду - в себя не придешь! Совсем заморочил голову!
- Ерунда! Какой он сказочник! - угрюмо ответил Олег. - От его лица веет холодом ада. В сущности нам повезло, что мы от него избавились.
- Холодом, но не ада, - возразил Берков. - И я жалею об этом разрыве, началось какое-то движение и вдруг полная остановка.
- Ничего не сделаешь. Нужен другой поворот. Значит, не судьба.
Особенно переживал Олег, впавший в гнетущую и окаянную тоску. Несколько дней он не находил себе места. К тому же все чаще и чаще творчество и упоение славой не могли предотвратить возникновения в нем странных провалов, когда со дна души поднималась черная жуть и оставалось только одно желание: спастись, найти выход из земного бытия в вечное. И все это несмотря на то, что творчество по-прежнему оставалось единственным, что еще насыщало его…
Иногда он чувствовал даже отвращение к собственному телу, и вообще ко всем формам земного бытия. Боже мой, зачем это, зачем, думал он, зачем это жалкое тело, короткая, до нелепости, до издевки короткая жизнь, эти идиотские уши, ноги, какие-то две впадины в голове, называемые глазами, от которых зависит зрение; почему все это так жалко, эфемерно, где-то по большому счету уродливо, смешно и ненадежно. Я уже не говорю о страданиях. Не хочу, не хочу всего этого! Хочу бессмертия, свободы от материи! Хочу иметь жизнь в самом себе, а не зависеть от любой бациллы; иметь эту жизнь реально, как боги, воочию, а не шептать о ней в бессильных молитвах.
А что надо совершить, чтобы получить такое, он не знал.
В печальном настроении он оказался однажды у Белорусского вокзала. Он брел, никого не замечая, даже ни о чем не думая, устав от противоречий, но со смутным ожиданием и тревогой…
Вдруг перед его глазами возникла Катя Корнилова, одна и с сумочкой в руке.
- Вот это встреча! - воскликнул Олег. - Ты знаешь, я только сию минуту понял, что именно тебя я хотел встретить сегодня. А брел без цели.
- Ну вот, а что случилось? - улыбнулась Катя. - Ты не всегда так рад мне.
И Олег - сам не понимая зачем он это делает - вдруг рассказал ей все: и их историю с Сашей, и то, что происходит в его душе. Они медленно шли по улице Горького к Кремлю.
Неожиданно Катя взволновалась, и с нежностью отозвалась на его призыв: "Ты знаешь, я сама об этом много думаю последнее время". - Она ласково взяла его под руку, и вдруг быстро проговорила:
- О, да, конечно, конечно, только за большие грехи можно сюда попасть. В эту земную клетку! За большие грехи!
- Это на одном уровне, - усмехнулся Олег. - А вот Саша как-то намекнул, что на другом уровне - наоборот, большая привилегия для духовного существа воплотиться в такую грязь и униженность, ибо только тогда откроется окно…
- Саша - кудесник, - прервала Катя с яростью. - А я, знаешь, чего только хочу: бытия, вечного бытия, - и она судорожно сжала его руку. - И мне кажется, я начинаю постигать… чуть-чуть… Необходимо сделать очевидным и постоянным то великое, скрытое, духовное Я в нас. Его надо ощутить во всей реальности. У меня бывают такие состояния… Спонтанные… Вдруг я чувствую, что это невиданное Я восстает во мне: о, это такая тайна, такое упоение, такое сокровище, что у меня нет слов… Все мысли и образы исчезают, лишь чистое Я, как Я в своем бытии и славе… Я равно Я… И ясно видишь: это не умрет вместе с телом, это выше тела, ума, земной личности, и это мое любимое Я! Мое! Потом, в обычном состоянии, я спрашивала об этом у Юры Валуева, ты помнишь, наверное, из круга Кирилла Леснева, союз мудрецов про-индуисты. Он мне многое объяснил. Я не уверена была порой, что это и есть то, что они ищут. Меня теперь всегда пробирает дрожь: неужели. Хотя бы на мгновение, я открываю в себе то, что индуисты называют Богом внутри нас, Атманом, истинным Я, и это и есть цель всей Богореализации. Надо только превратить эти мгновения в постоянную жизнь внутри себя, так учат. Это самое трудное, но я рада сейчас и мгновениям. Не знаю уж, что со мной, неважно, как это называть, имеют ли это в виду брамины или нет, только скажу: это - счастье, это тайна, и это источник жизни вне этой жизни. Это сокровище, потому что я вся в каком-то ином бытии… И это мое самобытие. И это принадлежит духу, а не уму и этому миру, а потому вне изменений и разрушения.
Олег был поражен: "О, тебе можно позавидовать… Глубинный мистический опыт… Да еще спонтанный… что же будет с Учителем… А я одинок, как крыса, поющая на льдине…"
- Зайдем-ка в это кафе. Просто, чтобы присесть, - Катя махнула рукой, и вид у нее был совершенно отключенный.
- У меня даже нет денег, - ответил Олег. - Я совсем ушел во все эти дела, и одна мысль о добывании денег вызывает у меня тошноту. Сколько приходится тратить времени на этот маразм!
- У меня тоже, слава Богу, мало денег. Последнее время. Но какие-то два рубля завалялись. Зайдем…
Кафе было тихое, уютное и мирное: в нем не продавали алкоголь. Они сели у полукруглого окна, сквозь которое были видны беспечные прохожие и троллейбусы.
Постепенно волна вдохновения стала сходить с Кати. Она нервно курила и отпивала кофе из маленькой чашечки.
- Но ты не можешь постоянно быть в этом? - спросил Олег.
- Это было бы совсем иное качество. Но хотя бы я могу забегать в ту внутреннюю клеть, в то состояние, и выходить опять - в эту жизнь.
- Неплохо устроилась, - мрачно усмехнулся Олег и подмигнул ей. - Я бы согласился. Погулять, покутить, понаслаждаться здесь и потом прыгнуть в медитацию, в вечность, в созерцание! И обратно! Туда и сюда, и в эту жизнь и в вечность.
Катя расхохоталась, даже утробно, и не обиделась.
- Ну что ж, пусть будет пока и так! Вот как ты повернул! Ну и ну!
- Ах, подлая. Это уже по Достоевскому. И сладость жизни и вечность. А то вечность-то слишком абстрактна, саморазрушение, как говорят сатанисты.
- Как бы ни была она абстрактна, это реальность. И к тому же - не абстракция. Просто люди - ниже…
- А все-таки плен, исчезновение в Свете, - и Олег подмигнул ей опять. - Я шучу, конечно. Просто: кентавры мы, человечество теперешнее, вот кто мы на самом деле, кентавры… В лучшем случае.
- Ну это уж слишком, Олег. Да ты как-то сбил своим мраком мой настрой, - она отодвинула чашку кофе. - Тогда вот что я скажу тебе, дорогой. Поговорим иначе. С другого полюса: в конце концов любое бытие - благо, даже низшее. Просто бытие. Я не говорю о чистом божественном бытии, а просто о бытии твари. Любом бытии. Я это тоже чувствую. И я хочу даже этого временами. Пусть не будет выхода к Богу, пусть перевоплощения, пусть цепь страшноватых жизней где-то там, пусть бесы, пусть, как говорит поэт, "…заочно за нас решило наше прошлое, пусть тюрьма", - но я буду судорожно цепляться за любое бытие, если уж невозможно найти божественного. Такое есть даже в аду. Блаженное самобытие. Лишь бы хоть оно было, чтоб можно было осознавать себя - и этим наслаждаться.
- О, это уже ближе к делу… А еще лучше договор заключить… С этим, с рогатым, "который всегда внизу", как говорит тот же поэт.
Катя вздохнула.
- Нет, что-то ты совсем, как это сказать помягче… не весел, Олег. Вот как Саша на тебя подействовал. А ведь он сам не такой. Знаешь, что я вам всем троим - тебе, Боре и Леше - посоветую: свяжитесь-ка вы с Кириллом Лесневым! Это же такая мощная личность! И светлый!
Олег вдруг изменился в лице, просияв.
- Это предположение! Я сам подумывал об этом. Но не знаю, как подступиться. Леснев - довольно закрыт, если я не ошибаюсь…
- Да нет! Я помогу. Я сама хотела с ним связаться, через Юру Валуева…
…Два дня спустя Олег, не выходя из своей печали, рассказал о Катином предположении Леше и Борису. Алексей наотрез отказался: "С меня хватит одного небожителя, я пойду теперь своей дорогой. Вы как хотите, а у меня начался другой полет… А если я когда-нибудь и приду к Богу по-настоящему, то, наверное, только через христианство. Я так чувствую. А пока ничего не хочу: только пребывать в этом мире, в моем новом полете".
Но Борис принял предложение. "Леснев есть Леснев, - сказал он. - Первый Брамин Республики, так сказать. Говорят, он получил инициацию от одного, заехавшего сюда с этой целью весьма "крепкого" индуса".
Через Юру Валуева Катя все быстро устроила.
Первое свидание должно было состояться на квартире у друга Кирилла, который, правда, уехал, но оставил Лесневу ключи. В этом месте часто собирались русские ведантисты.
Олег все еще пребывал в своей тоске и неуверенности, когда они собрались втроем - он, Борис и Катя. Тень Сашиного крыла все еще лежала на Олеге и Борисе. Олег взял с собой записку, где были начертаны те самые слова: "Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь". Катя же была бодра; красивая, чуть пополневшая, она смотрела уверенно и прямо.
- Что вы все грустите, Олег? Ведь впереди - вечность. Ох уж мне эти поэты! - заявила она, похлопав его по плечу.
Комната, куда они пришли, казалась почти круглой, она была завалена книгами, у стен располагались диваны и рядом - добротные старинные столы. Олег не ожидал, что Леснев такой, каким он его видел. Перед ним стоял спокойный человек лет 35 с чуть кругловатым лицом, с небрежной копной русых волос, скромно одетый. Темно-карие глаза его выдавали необычную внутреннюю силу…
Сначала за чаем произошел чуть-чуть светский разговор - все-таки первая встреча. Говорили о новостях и московском подпольном мире.
Одна весть уже несколько дней тревожила Катю: что-то случилось с Максимом Радиным. Он исчез.
- Я слышал об этом, - ответил Кирилл, взглянув на Катю. - Его увезли в одно место под Москвой. Сделал это тот самый "мастер смерти", о котором вы знаете. Он один из моих ближайших друзей, но он пошел традиционным христианским путем, православным. В конце концов цель у нас одна: Бог как солнце, а лучи-пути к Нему разные… Это очень глубинный человек, и он может влиять на людей. Увез он Максима к своим… там есть и церковь. Мать Максима поехала тоже.
- А как же врачи? - спросила Катя.
- Врачи от него практически отказались. В том смысле, что спасти его невозможно. Лекарства, конечно, взяли с собой, да там и врач есть хороший, верующий, кстати. Но вообще внешняя ситуация его безнадежна. И чудес тут не будет… Его дни сочтены.
Катя словно окаменела.
- И что же?
- Будет сделано главное. И перелом в лучшую сторону уже есть, я знаю. Он будет вырван из когтей, которые уготованы ему после смерти. Трудно представить, что большее может быть сделано для него в его положении…
Воцарилось молчание. И Олег был не в ладах с самим собой. Какая-то высшая серьезность, благоговение и тишина царили в этой комнате. Возможно, здесь проводились таинственные медитации.
Все это довольно отличалось от Сашиной ауры. Не было никаких сверхзагадок. Дышать было легче и нетревожней. Все выглядело глубоким, но вместе с тем открытым. Если же были внутренние парадоксы, то не такие, которые уничтожали сознание.
Перелом в разговоре наступил тогда, когда Олег вдруг упомянул имя Саши Трепетова. Кирилл изумился и ошеломленно посмотрел на него.
- Вы его, конечно, знаете лично? - спросил Олег.
- Еще бы.
И тогда Олег начал говорить. Потом вынул записку: "Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь", и молча показал ее Кириллу.
Лицо Леснева внезапно исказилось, как только он прочел эти слова. Трудно было понять, что выразилось на его лице в это мгновение, но Олегу показалось, что как будто пронеслась черная молния и ушла внутрь. И лицо опять стало прежним. Быстрым движением он вернул Олегу записку и спросил:
- Один момент очень важен. Была ли практика, точнее, хотя бы отдаленный намек, скажем, на, так сказать, трансфигурацию реальности?
- Нет, до этого еще не дошло.
- Значит, никаких "операций" еще не было. Вам повезло. Это крайне опасно.
- Опасно даже в теории?
- Даже теоретически. Даже намеки. Но как я понял, не было ни практики, ни теории. Только отбор… и ничего больше?
- Неужели это так опасно?
- Несоизмеримо опасней, чем любые игры с Дьяволом и адом, хотя это совсем из другой оперы.
- Что же это такое? - воскликнул Олег.
Кирилл сделал странное движение рукой, которое можно было истолковать как нежелание больше говорить об этом.
- Вы пришли сюда, как я понял из разговора с Юрой Валуевым, чтобы получить помощь, - сказал Кирилл. - Чтобы придти к Богу и понять, что такое Бог. Неужели этого недостаточно? Не ищите того, что не существует.
И опять воцарилось молчание. Но отсутствие слов как-то подходило к ауре этой комнаты. Оно было естественным и многозначительным.
Борис, наконец, прервал тишину. Он немного рассказал об их прежних исканиях. Чуть-чуть колебались от ветра улицы темные шторы у окон.
Разговор быстро выровнялся.