- Наш путь традиционен и проверен тысячелетиями, - говорил Кирилл. - Он основан на индуизме, хотя мы касаемся и других восточных метафизических течений. Это путь знаний, высшей медитации, созерцания и претворения знаний в духовную практику. Это путь Богореализации, не дуализма, когда вы входите в божественную реальность и отождествляете себя с ней. Это путь к своему Центру, к своему собственному подлинному бессмертному Я, которое скрыто и совершенно отличается от обычного человеческого сознания. Этот Центр, это высшее Я, неотличим от Бога, и есть Бог. Но он далек от человеческого эго, индивидуальности. Поэтому одним из главных принципов является умение увидеть, познать и отличить это высшее Я или self, как его называют в некоторых книгах, от эго, от временного "я". Это один из кардинальных вопросов, и вас научат, как это делать - практически. Если вы отождествите себя с вашим эго и скажете "я", т. е., мое эго - есть Бог, то это чистый сатанизм, это путь дьяволо-человека. Но если вы сможете отождествить себя с self, с вечным Я, и скажете Я, т. е., self - есть Бог, это то же самое, что сказать Бог есть Бог… Мы идем путем метафизических знаний, их превращения в практику, путем медитации и созерцания, отсечения от себя отождествления с телом, умом и "эго"… Наша цель - полное осуществление метафизической реализации, а не только временное мгновенное или непостоянное вхождение. Это, следовательно, высшая цель, и она требует огромных усилий и дисциплины. Но по мере того, как вы будете "входить" и понимать, что это дает практически - вы будете стремиться все глубже и глубже. Если вы действительно готовы… Но вы должны сделать попытку… Я сведу вас с одним человеком, который будет вашим непосредственным учителем и советчиком. Вы будете в его круге.
- Значит, мы не будем с Вами?
- Вы будете и со мной. Но этот человек подойдет вам больше, чем я. Вы увидите это сразу.
- Так хочется войти, войти в это!!!
- Кроме того, здесь есть много тонкостей, - продолжал, улыбнувшись, Леснев. - Например, поэт, художник вообще, имеет ряд бесспорных преимуществ, но также и негативных сторон, которые могут сильно затруднить его путь. Например, у него может быть сильно развито духовное "эго" - есть и такое, и от него еще труднее освободиться, чем от обычного. Но об этом потом. Все будет совершаться постепенно. Разумеется, полная Бого-реализация при жизни - это нечто исключительное. Но важно, пока вы здесь, на земле, хотя бы основать прочную связь с Абсолютом, как гарантом вашего бессмертия и спасения… Кроме того, человек может овладеть промежуточными реальностями, разного порядка, включая необычайно высокие иерархические ступени, уже внечеловеческие. Так делают некоторые йоги: но не теряя при этом из виду главную цель - иначе это опасно. Иными словами, речь может идти о раскрытии всех потаенных, различного плана, внутренних возможностей человека. И это, конечно, не просто…
Но возвратимся немного назад. У нас вы получите знания о самоограничении, о контроле над страстями и желаниями. Рухнет миф о себе как об индивидуальности, вы соприкоснетесь со сверхрациональным, надиндивидуальным началом, и познаете, что это не означает потерю, а наоборот, освобождение, ведущее в бесконечную жизнь, ибо индивидуальная жизнь, т. е. жизнь, ограниченная какой-либо формой, только момент по пути в высшую жизнь… Вы поймете, насколько ограничен ум, как заставить его умолкнуть и что значит вступить в сферу сверхрациональную, в сферу сверх-Разума, подлинного Божественного интуитивного Интеллекта. Разумеется, пока это только возможности, хотя несомненно у вас есть некоторые задатки, иначе бы вы не пришли сюда. В конечном счете вашим учителем может стать ваше божественное собственное высшее Я… Цель: вырваться за пределы воплощений, обрести бытие и за-бытие, которое вечно и которое не прекратится даже когда исчезнет не только наш мир, но и все миры вообще.
- Да, картина… - пробормотал Берков.
- Но это цель. Сколько шагов вы сделаете в этой жизни в этом направлении - уже другое дело.
"Глаза, какие у него глаза, - подумал Олег. - Точно чье-то присутствие… И сама эта комната, как ладья, направленная в вечность. И такое незнакомое мне спокойствие, и… странно: глубокая доброта, даже когда Кирилл говорит резкие по сути вещи".
- И еще, - продолжал Леснев, - наш путь - это не религия. Ни от кого не требуется перемены веры - это было бы безумием. Но религия - это лишь один из вариантов связи с Богом… Наш путь к Богу, основанный на не-дуализме между Богом и миром, путь знаний и метафизической реализации, лежит в другой сфере, чем религия. Мы не поклоняемся Кришне, не берем религиозную сторону индуизма, наша сфера - его надрелигиозные аспекты, его космология, духовная йога и, в первую очередь, реализация Абсолюта. Индуизм, как известно, не только религия. И йога, в том числе высшая, - вообще не религия. Но между восточным христианством и индуизмом есть много общего. Вспомним традицию умной молитвы, безмолвия и обожения в Православии… Есть и существенные различия… Но, на мой взгляд, - это два крыла одной птицы. Здесь действует принцип дополнительности, а не взаимоисключения. Думаю, что можно сочетать православие и путь метафизической реализации, а не выбирать что-то одно…
Наконец, у нас вы получите глубокое представление о том, в каком отношении находится Россия к Востоку, особенно к Индии, этой нашей прародине, о нашем духовном родстве…
Возникло еще несколько вопросов, ясных и темных, прорезывающих душу и уводящих… Такие же волны отрешенности и любви сопровождали ответы.
- Вам от многого нужно будет отказаться, многое трансформировать, но во имя большего, - сказал в заключение Кирилл. - Итак, мы договорились. Теперь вы вступаете в новую жизнь. Начнется работа, и нужна дисциплина, не только вдохновение…
Все встали, прощаясь.
- А как же Саша? - внезапно спросил Олег на самом пороге.
- О Саше забудьте, - еле уловимая улыбка тронула губы Кирилла. - Его как бы нет.
ЭПИЛОГ
Спустя несколько дней после этой встречи у Леснева черная весть разнеслась по неофициальной Москве. Еще не затихли волнения, связанные с выставкой Глеба Луканова: оказалось, что все не так просто, и кому-то из официальных комсомольских защитников этой "полулегальной" выставки здорово попало… И вдруг известие: убит Андрей Крупаев, владелец одной из лучших подпольных библиотек в Москве. Ведется следствие…
По-особому эта весть о смерти поразила Валю Муромцева. Вспомнил недавние ночные звонки Андрея и его слова о том, что случилось нечто ужасное. Последнее вероятней всего относилось к истории любви Андрея к собственной мачехе - нежданной, ошеломляющей любви, - которая не принесла ему ничего, кроме страдания. Андрей ушел и от своей жены Зины, и от любимой мачехи, и от отца, и звонил тогда Муромцеву, словно из тьмы одиночества, - он даже переехал куда-то на край Москвы… И еще тревожило Муромцева само существование потаенной библиотеки Андрея - была ведь она не только богословской, но и много непонятных и редких книг, даже рукописей, было скрыто там, а некоторые из них расходились в разных направлениях: Крупаев был связан с черным книжным рынком чуть ли не по всему Советскому Союзу. И знал еще Муромцев, что теперь уже не достать ему ту книжечку по древней магии, которую обещал дать ему на прочтение Андрей: продавать он ее никому не хотел.
Муромцев заехал в до боли знакомый деревянный домик на Плющихе к Зине - была она подавлена, и не в слезах даже; промолвила, что убийство связано с книжным черным рынком - разного рода полууголовные посредники часто кружились вокруг ценных книг. И что следствие усиленно подвигается в этом направлении. Потом она сказала, что, согласно семейным преданиям, смерть Андрея точно в этом возрасте - через месяц ему должно было исполниться тридцать семь лет - была предсказана цыганкой, когда Андрей был еще ребенком. И этот груз - потихонечку, тайно - с тех пор висел на нем, копошась иногда в сознании. Больше она ничего не хотела сообщать, нет, убийство не имеет отношения к истории его жуткой, нелепой любви; нет, все темные слухи о его библиотеке - только слухи; библиотека в сохранности, и она - законная владелица теперь; но никому никаких книг она не продаст - у нее есть свои планы относительно этого. А Андрей, мол, лежал в гробу помолодевший - царствие ему Небесное! - но строгий, очень строгий, как будто хотел оттуда выпрыгнуть и накричать. И мы все там будем, слава Богу - но без подспудного желания выпрыгивать оттуда.
Так говорила Зина, сидя у окна за чаем. В руках у нее была тряпка. Версия о книжниках-уголовниках была, по мнению Муромцева, очень близка к истине - по ряду дополнительных сведений о последних днях Айдрея и о его запутанных отношениях с некоторыми мрачноватыми парнями из этого мира. Но Муромцева поразила не причина убийства, а скорее подтекст, движение невидимой кармы, дикая любовь к мачехе (для отца, бывшего лагерника, она была последней опорой), запретные странные книги, и сама полутемная провальная личность Андрея - то впадающая в истерику, то уходящая во тьму. И в глазах стоял этот ребенок, мальчик, которому цыганка предсказала по руке, что он умрет в 37 лет. И он умер. (Детскую фотографию Андрея - как раз того года, когда его увидела цыганка - Зина поставила на стол.)
…Валя был не в силах долго сидеть рядом с Зиной. Ему почему-то показалось, что смерть - совсем не то, что о ней сказано во всех традициях, а гораздо хуже… Но в каком смысле хуже, он не мог определить и провидеть, и тогда наоборот, выплывало странное представление, что смерть - чепуха…
Беспокойный, он ушел на улицу, в московский круговорот.
Но смерть Андрея вихревым клубком прошлась по душам близко знавших его и надолго оставила след.
"Улетаем… улетаем… улетаем", - шептала Верочка Тимофеева.
"Не улетим", - отвечали ей.
Даже танец Смолина уже не напоминал теперь пляску Мефистофеля, и сам Ларион основательно поблек. Валя советовал ему перейти к психоанализу мертвых.
Только бедный Глеб Луканов ничего не понимал, настолько вдруг поразило его отсутствие Кати Корниловой вокруг себя. Однако ж, к удивлению всех, он нашелся и женился на простой, редкостного добродушия, девушке, которой жаловался на свою непонятную царевну.
"Ведь кого… предпочла… Вместо меня… Кого?! Полутруп. Вот что обидно!" - кричал он.
А потом обычно то молчал, то говорил, обливаясь слезами: "Не полутруп, а душу живую, у ворот смерти стоящую! Вот кого она полюбила - не полутруп, а душу бесконечную!" И его скромная подруга утешала его.
А златокудрая царевна осталась одна - ибо хотела сейчас быть в одиночестве.
Вскоре, холодным пасмурным днем у Семеновых собралась небольшая компания друзей-неконформистов. Тени неофициальной выставки Глеба и убийства Андрея еще лежали на них. И все это приумножали различные слухи, предчувствия, настроения. А тут еще на днях шумно наскандалил все тот же неуравновешенный поэт - Леня Терехов.
За круглым столом в темной квартире Семеновых при свечах сидели хозяин с женой, Валя Муромцев, Светлана Волгина, Толя Демин с Любой и четверо начинающих…
- Возможно ли жить? - спросил один из новичков, поэт, поставив бокал на стол. - После всего, что произошло в XX веке в мире.
- А я скажу: немыслимо все время жить в подполье! - вдруг начала Вика Семенова. - Выставки, чтения, создание произведений - все в подполье! Когда же это кончится?! Когда?! Когда Россия будет жить нормальной жизнью?! Должен же великий народ, давший Рублева и Достоевского, и такую дивную, таинственную культуру, иметь хотя бы право на мысль, просто на мысль?! Я же не говорю об изменении политического строя, мы все здесь вне политики - я просто спрашиваю, когда наступит нормальная жизнь? Когда можно будет, например, спокойно молиться или публиковать свои стихи? Пусть они в цензуре, тем более политической. Как было в девятнадцатом веке, когда все наши великие писатели печатались дома, а не в самиздате? Немыслимо, чтобы писатель, который не касается никакой политики, не имел бы возможности печататься на Родине только потому, что, например, его стиль не совсем обычен?! И так далее, и так далее! Тысячи других примеров! Когда нам возвратят право на веру и культуру?! И почему мы должны так страдать?! И как можно создать культуру, достойную нашей прошлой, если существуют такие дикие, нелепые, ничем не объяснимые ограничения?! Как можно опубликовать, например, современную вещь при таких отвратительных ограничениях, если она, предположим, на уровне Достоевского, где все закручено на парадоксах, страстях, вере, обнаженности. Это значит, у нас будет только второстепенная культура?! Это чудовищно!.. Ведь все настоящее создается в мучениях, в боли, в судорогах преувеличений, в свободе дойти до конца… а тут циркуляры!
Ее перебил Гена Семенов.
- О, Господи, да не кричи так! Я тебе скажу, когда будет нормальная жизнь. Это будет, когда свыше - те, кто отвечает за искусство - поумнеют и освободятся от догм. Когда поймут, например, что даже от самого странного романа не будет никакого "вреда", если его издать небольшим тиражом - тем более в самиздате такая вещь циркулировала бы с большей силой… Зато этот "странный роман" может прозвучать - рано или поздно - как слава нашей культуры, как второй "Мастер и Маргарита"! Вот тогда все изменится. Будет возможно публиковаться. Этот поворот должен быть сделан ради русской культуры в конце концов!
- Ну и картину ты нарисовал! - вздохнула Светлана Волгина.
- Не дай Бог, чтоб так было! - вдруг громко сказал Муромцев.
Все ошеломленно поглядели на него.
- Удивлены? Захотелось премий, публикаций, речей, поездок, за границу?! А я скажу - все это ерунда! Ограниченная свобода, полная свобода, при цензуре, без цензуры - жалкий лепет все это! Все равно контроль - в разных формах - всюду сейчас существует. Подлинно великое искусство - при жуткой ситуации двадцатого века - может существовать только в подполье! Мы должны целовать властям руки за то, что они нас не печатают. Только в глубинном и полном подполье, при занавешенных шторах, рождается свобода познания и независимость; и даже больше - в этой уникальной ситуации, со всем ее бредом, отчаяньем и уходом от всего внешнего - может родиться действительно необычайная, невероятная литература, которой еще никогда не было на земле. Литература, достойная России! Достойная Достоевского, его стремления к крайностям - пусть она будет чудовищной, на первый взгляд!.. Из глубины последней бездны должна она выйти!.. Так родились "Мастер и Маргарита", "Котлован" Платонова, Цветаева. Но это только начало. В такой ситуации - невиданной до сих пор - должна родиться литература конца мира - в пропасти своей доходящая до предела человеческих и нечеловеческих возможностей. Неужели вы соблазнитесь всей этой химерой и идиотизмом современного общества - всеми этими сфабрикованными знаменитостями и потоками печатной благоглупости! Ведь взамен этого - участие в невиданной культуре, создаваемой в подземелье! Где нет никаких хозяев! Где одна тьма и свобода!
Его речь возбудила всех до невероятности: некоторые повскакали с мест, кто-то кричал: "Да, да, да!" Демин покраснел и ходил взад и вперед по комнате. Кто-то истерически смеялся. Гена же Семенов сидел немного смущенный.
Поэт-новичок пытался возражать:
- Но в самиздате так много художественно неважного!
- Конечно! - холодно ответили ему. - Это есть везде, тем более при таких обстоятельствах. Мы не говорим об отходах. Пусть будет немного подлинных…
- И они уже есть! - прервала Люба Демина. - Они есть! Просто они пока не на поверхности! И мир их не знает!
- Хорошо, - спросила вдруг Вика Семенова, - но почему официальная свобода в искусстве так уж плоха, чем это может повредить?
Муромцев, казалось, не смотрел на говорящих. Его руки слегка дрожали от возбуждения.
- Да поймите же вы, что я имею в виду не столько социальную сторону, сколько психологическую и философскую, - начал он опять. - Например, человек слаб, и весь этот фимиам официоза, истаблишмент - неважно где: у нас или на Западе - неуловимо и подспудно меняет сознание. Что-то происходит, захлопывается какая-то дверца, и наступает пародия на золотой сон. Как будто бы нет: мозг писателя работает, он открывает, пишет - но вот самая потайная и невидимая дверца захлопывается. Та дверца, которая ведет в подлинную гениальность, а не в причесанную талантливость… Не то у нас, в бесконечности, в подполье: эта потайная дверца открыта. Что врывается тогда в сознание творца? То последнее, что может сделать русскую литературу сокровищем конца мира… Человек - это один из центров парадоксов, а русский человек тем более! Вот он - источник! Я чувствую, что мы можем сказать слишком многое, слишком многое… Но пусть! Нам ли бояться дыхания Бездны? Нам ли, которые - впервые в истории - были лишены, в детстве, даже веры в Бога! Это ведь самая лучшая - и самая страшная - проверка! И что с нами было потом? Сам Бог, который внутри нас, прошел испытание абсолютной смертью, к которой Ему невозможно прикоснуться иным путем… Это чудовищно. Это должно породить взрыв. Сам Бог, который прошел в нас опыт отрицания Самого Себя, будет с нами! Он присутствует здесь… А мы, мы?!. Ведь принужденные, сначала в юности, до обращения, быть "атеистами", - мы познавали свое высшее бессмертное Я как обреченное на гибель!!! Можно ли было вынести такой разрыв, такое противоречие, такое безумие??! А ведь это только одна сторона нашего пути! Кроме того, мы стоим лицом к лицу с реальностью, которая видится только при мировом распаде!
Опять все задвигались, повскакали, кто-то вдруг подошел и поцеловал Муромцеву ручку. Светлана Волгина даже чуть-чуть поклонилась ему, как будто ей так уж хотелось заглянуть в реальность, "которая видится только при мировом распаде".
Но такой восторг не мог длиться долго. И после всех криков, споров, восклицаний, ужасов - через полчаса - все как-то понемногу улеглось. Опять расселись за неизменный семеновский круглый стол, горели свечи, и темно было в углах, как в пирамидах.
- Задел, Валя, признаюсь, - усмехнулся Гена Семенов. - Конечно, слишком уж в полете… Но какая-то большая доля истины, черт возьми, в этом есть. Думаю, что прав и ты и я: если все будет благополучно, большинство пойдет тем путем, о котором говорил я, но некоторые - твоим. Одно не исключает другое.
- Но меня убивает, - сказала одна молоденькая девушка, начинающая подпольная поэтесса, - что впереди у нас много страданий.
- Сама Россия - великая страдалица и мученица, - возразила Светлана. - И мы должны разделить ее путь. Но это великая и страшная радость! Страдание и радость - неотделимы! А безнадежных ситуаций нет.