Он долго изучал портрет.
По губам пробежала легкая тень улыбки, ресницы дрогнули, на шее заиграла голубоватая ниточка пульса. Лицо на мгновение ожило, озарилось теплым сиянием.
Сердце гулко и часто забилось. Ее волнение передалось ему, сковало дыхание. Он с трудом выдохнул:
- Боже, как прекрасна! Вот ты какая…
Это лицо для того, чтобы освещаться ярким солнцем. Этим глазам - отражать высокую синеву неба. Этим губам - утешать испуганного ребенка. Этим пальцам - перебирать хрупкие лесные цветы.
Надо переписать портрет начисто. Чем передать это твое тепло, этот заревой багрянец? Тут должно быть нечто прозрачное, золотистое, розовое, бежевое, желтоватое. Пастель! Конечно, пастель - только ее мягкость передаст нежность твоего лица. Я покажу этот портрет тебе, и ты сама увидишь, наконец, как ты хороша!
Он взволнованно потянулся к чистому листу бумаги. Из-под него выскользнул и с шелестом слетел на пол рисунок.
Что это? Кто это? Зачем?..
На него в упор глядели синие глаза в обрамлении белых волос. Тонкие черты изящного капризного лица с чуть приподнятым подбородком излучали прохладный голубоватый газовый свет.
…Комната внезапно наполнилась звуками. Пол содрогался монотонными танцевальными ритмами: этажом ниже работал магнитофон. За стеной в комнате родителей сипел телевизор, сообщая погоду назавтра. Во дворе требовательно гудел клаксон ворчащего автомобиля.
Он досадливо поморщился. Очарование улетучилось. Мысли в беспорядке забегали и разлетелись врассыпную.
Душно!
Он бездумно просидел так с полчаса, пытаясь вернуть воспоминания, растворившиеся в закате растаявшего вечера.
Душно!
Он открыл окно. Теплая ночь мягко прошелестела в комнату. От высоких тополей напротив долетел смолистый аромат.
…Она энергично ворвалась в жизнь Сергея с первого институтского дня. Впервые он заметил ее на Дне посвящения в студенты. Все тогда выстроились жужжащей толпой на институтском дворе в ожидании необычного торжества. Сергей с любопытством всматривался в лица и наряды людей, с которыми ему предстояло прожить "самые интересные годы". Каких только типажей он тут не приметил: очкастые тихони "ботаники", разбитные пьянчужки, мелкие хулиганы, бритоголовые бандиты, самонадеянные "мажоры" - сыночки больших начальников, "серенькие мышки" из районных поселков, непременные клоуны, беспросветные тупицы, восторженные домашние девицы, по-щенячьи повизгивающие от вхождения в "новую большую жизнь". Скука…
И вдруг… Что за чудо? Юная леди нордического типа, с янтарных берегов, как на сцене, стояла в скрещении множества взволнованных взоров. Ее гибкая фигурка, обтянутая белоснежным костюмом, лучезарная улыбка, плавные повелевающие жесты, бесстрастный взгляд человека, знающего себе цену - все это притягивало парней. Девушки - кто с восторгом, кто с завистью, кто подавленно - не преминули обменяться шепотными мнениями со своими соседками.
Почти не поворачивая головы, Сергей обозрел происходящее вокруг. Впрочем, он-то уже решил, что эта девочка, конечно же, станет его. Зачем? А просто "для пары". И по праву сильного.
Вероятно, Сергей смотрел на нее не так, как другие. "Девушка в белом" несколько раз остановила синий взгляд на его невозмутимом лице. Он прочел в ее глазах интерес. Она выделила его из толпы. В общем-то, она уже стала "его девочкой".
Таким вот образом… Привыкай. У меня только так: что хочу - то мое.
Безукоризненно-стройная, белокурая, стремительная - она не знала смущения, никогда не колебалась, всегда знала, что ей нужно. В проявлении чувств и желаний была непосредственна, как избалованный ребенок богатых родителей. Смеялась звонко, открыто. Обожала шумное общество, грохочущую музыку, студенческие вечеринки - "там-тара-рамы". На танцах - всегда нарасхват.
Кристиной восхищались, ею любовались. С нее не сводили влюбленных глаз из затемненных уголков комнаты, зала, аудитории.
Белые волосы, белые волосы
Падают, падают, падают.
Листьями белыми, листьями светлыми,
Теплыми, пушистыми сыплются, падают.
Белым солнцем, ослепительно белым просвечены.
Белое море, белое небо -
Смотрите, они же совсем белые.
Белые чайки, белый парус
Белой стрелою
Режет белый, белый воздух.
Касание. Белое, чистое, свежее.
Касание. Только касание.
И эти белые барашки
Пенистым пухом,
И волосы - длинные, летящие,
Легкие, белые, белые, белые…
Она с улыбкой, всегда с неизменной улыбкой, выслушивала объяснения в любви. Отвергала - учтиво и даже участливо - самые серьезные предложения руки и сердца. Со смехом, серебристой змейкой, выскальзывала из страстных объятий.
Первое время Сергей "держал дистанцию". Они часто виделись в институтских корпусах, в бассейне, в студенческом баре. Криста вся подавалась в его сторону, но он отводил взгляд и проходил дальше по своим делам.
Наконец, их познакомили.
Случилось это на вечере. В зале, очень многолюдном, шумном и душном, пол вибрировал от ритмичных аккордов бас-гитары. Сергей развалившись сидел в кресле и наблюдал окружающую суету, танцующих, играющих на сцене, а также пару симпатичных ребят, идущих к нему. Толик под руку подводил Кристину. Сергей встал, слегка кивнул ей. Они обменялись традиционными фразами.
Объявили вальс. Сергей пригласил девушку, Кристина покорно ответила реверансом и… все взлетело, закружилось, замелькало вокруг. Танцевала она легко, увлеченно, податливо. Слепящая улыбка, синий взгляд, нежный румянец на глянцевой щеке, подбородок восхитительной лепки над лебединой шеей. Едва ощутимое касание ее тонких пальчиков к пальцам его руки, скрипичная податливость и змеиная гибкость ее талии под ладонью его правой руки.
Внезапно танец неумело оборвался на летящей полуфразе. И вдруг - "пока!" Она исчезла.
Из-за колонны, из тени в углу, отделилась и выросла перед ним огромная фигура одного из поклонников Кристины.
- Еще раз увижу тебя с ней - пожалеешь! - он с дружеской зловонной улыбочкой положил тяжеленную пятерню на плечо Сергея.
- Еще раз подойдешь - пожалеешь. - Сергей ткнул согнутым указательным пальцем в солнечное сплетение верзилы и отошел. Тот распахнул рот, хватая воздух, выпучил глаза от парализующей боли.
Снова, как из небытия, появилась Кристина и сама пригласила Сергея на медленный танец.
В тот вечер она позволила ему проводить себя домой. Она позволила ему ухаживать, водить в кино, в кафе, возить на такси, охранять, дарить цветы и восхищаться собой.
Все началось как будто бы обычно:
Немного слов, немного теплой лжи,
Немного искренно, немного непривычно,
Но почему так опьяняюще, скажи?Но почему, когда твой голос тихий
Ко мне прорвался сквозь ночной туман,
Я на него всю ночь потом молился,
Как добрым, сказочным и неземным богам?Я стал мечтать об острове безлюдном,
Где среди трав и солнечных лучей
Мы бы забылись счастьем беспробудным
И заплутались в звездности ночей.Я верить стал в любовь, а не в наличность,
Я весь бы мир послал тебе в пажи.
Все началось как будто бы обычно:
Немного слов, немного теплой лжи…
Несколько раз, возвращаясь домой со свидания поздней ночью, он сталкивался в подъезде с суровыми ребятами в перчатках на сжатых кулаках. Если они ограничивались банальными угрозами, Сергей молча проходил мимо и вызывал лифт. Если они приступали к физическим мерам воздействия, он несколькими хорошо поставленными ударами придавал им горизонтальное положение и вызывал лифт. Эти неуклюжие попытки насилия лишь сильней разжигали в нем увлечение Кристиной.
Роман их стремительно развивался. Она представила Сергея своим друзьям. И хоть были они совершенно разными, но что-то незримо их всех объединяло. Что - он понял несколько позже.
Нинок и Лайна весь вечер щебетали о штанах, ресторанах, толкучках, барах, дядях-меценатах, дискотеках.
Анна Львовна увлекалась одиночными путешествиями в необычные места: Соловецкие острова, Кижи, байкальские дюны, Тянь-Шань. Часами она показывала слайды этих "сваеабдазных мест", взахлеб рассказывала о своих приключениях, порывисто доставая из шкафов сувениры, талисманы, какие-то камешки, коряги.
Валерий Анисимович слыл эстетом. Он утонченно описывал посещение вернисажей, осмотр коллекций своих знакомцев, носил длинные седые волосы, лакированные ногти. Когда уносился он духом в неведомые дали гармонии, Сергей с иронией наблюдал за его взглядом, скользившем от коленок девушки до обтянутых джерси плеч и обратно. На старинном бюро покоились пожелтевшие фолианты, бронзовые часы из трепетного полумрака мерным баритоном оповещали о прошествии очередного получаса. Над тяжелым, темного дерева комодом висели китайские расплывчатые картины, рисунки в карандаше, темные иконы.
Захар свою пропыленную холостяцкую берлогу называл "студией". Он молча раскладывал на полу огромные картоны с печальными зеленоватыми лицами, обнаженными мясистыми женщинами, увядшими цветами. Разливал по алюминиевым кружкам кислое вино, раскуривал резную трубку, набитую махрой. Комната наполнялась сладковато-горьким дымом и многозначительным молчанием. Кристина с уважительным пришепетыванием называла его демоническим художником и была в восторге от этих мертвенных картонок.
Заезжали они к Шурику, щедро медалированному чемпиону. Тот демонстрировал кубки, призы, ленты, квартиру и "тоёту". Урон в общении с ним ввиду абсолютной его невменяемости щедро компенсировал он подарками, напитками и беззлобностью огромного младенца.
Жизнь Сергея мчалась, как гоночный автомобиль по гладкому шоссе. Мелькали интерьеры, лица, гремела музыка, шелестели разговоры, расплывался сигаретный дым, хрустально звенели бокалы, сверкали камни, глаза и зубы. С некоторых пор, заручившись одобрением своих друзей, Кристина называла его женихом.
Зыбкость, зыбкость, зыбкость, зыбкость,
Словно песок течет сквозь пальцы.
Словно туманная жидкая мылкость
Вновь совершает мистический танец.Белые руки сквозь жесткие прутья
Так и тянутся к мягкому горлу.
Белые руки суставы крутят,
Будто хрусталь ломают взоры.Падают, падают с мягким звоном
Небесным даром браслеты на руки.
Слух ослепило свежительным громом,
Небо взыскрилось в радуги-дуги.Снова свободно мягкое горло,
Снова суставы вправлены в русла,
Только немного душно и торно,
Только немного, пусто и грустно.
В зимние каникулы они ездили в Таллин. Сергей произвел "более чем благоприятное" впечатление на родителей Кристины. Здесь импонировали его опрятность, вежливость, умение вести себя за столом, происхождение и благородные цели в жизни.
Последним пунктом его "программы всеобщего обольщения" значилось создание неотразимого имиджа у школьных подруг Кристины. Он заранее готовился к этому.
О, Сергей в тот день был в ударе! Он приготовил необычный золотистый коктейль, показывал фокусы, слайды, острил, пел под гитару свои стихи, писал и тут же раздаривал портреты в карандаше с несколькими точными штрихами, проводил шутливые тесты, танцевал по очереди со всеми, улыбаясь, улыбаясь своей открытой белозубой улыбкой.
Подруги хлопали в мягкие ладошки, кокетливо улыбаясь и перекладывая коленки. Вечер удался.
Когда гостей проводили до стоянки такси и возвращались домой узенькими гулкими улочками, Кристина сказала, что он всех очаровал, и это в очередной раз убедило ее в необходимости принять его предложение. Дело оставалось за немногим - нужно было, чтобы Сергей его сделал. И он произнес фразу, давно заученную из пошлых мелодрам. Она счастливо улыбаясь, объявила, что родители придут только утром…
Рано ты пришла ко мне, синеокая,
Весна ранняя, весна теплая,
слишком теплая, слишком поздняя.
Рано приоткрыла кочки темные,
Пролила свои ручьи звонкие.
О, как ждал я тебя в пургу зимнюю
Перед окнами в хвое заспанной,
Но пришла ты, весна синеглазая,
Долгожданная, неожиданно.
Но твое небо голубо-синее
Чуть подернуто инеем-морозью,
Но твои ночи, ночи звездные,
Одаряют меня только холодом.
О, как ждал я тебя, синеокая,
Моя теплая, необычная,
Ты весна моя февральская.
Что же принесешь ты, синеглазая?
Иль одаришь ты меня проталинами,
Теплым мартом, прелым и грачиным?
Иль накажешь скользким гололедом
И морозом крепким, как пощечина?
Чем же, весна моя февральская?
Чем же, весна моя…необычная?
На "новенькую" поначалу внимания он и не обратил. Марина перевелась к ним из какой-то дикой сибирской глуши. К тому же его не интересовали полные девушки. К тому же увлечение его Кристиной находилось в той пиковой фазе, когда другие девушки остаются где-то за горизонтом.
Но вот однажды довелось им сидеть вместе на консультации. Профессор сошел с кафедры и устроился в первых рядах, показывая свою европейскую демократичность. Атмосфера разрядилась настолько, что некоторые стали переходить с места на место, вслух разговаривать и шелестеть обертками конфет. Марина сидела рядом и сосредоточенно записывала каждое слово. Сергей томился.
Он бездумно который раз перечитывал слова, вырезанные ножом на поверхности стола: "Опять весна, опять любовь, опять всерьез!" С трудом оторвал он взгляд от этой "наскальной царапни", заглянул в ее конспект и удивился аккуратному красивому почерку, серьезности, с какой делались записи. Но это ладно, мало ли чистюль и аккуратисток - обычно это только раздражает. Он стал замечать, что бы она ни делала, у нее получается как-то очень хорошо, легко.
И сидела девушка не как все, и голову держала по-другому. Не кокетничала вовсе, а совершенно естественно притягивала к себе дикой таежной свежестью, сияющим теплом… Шармом? Нет. Обаянием? Тоже не то. Какая-то глубокая тайна скрывалась в ее существе. Под общий шумок он перекинулся с ней парой фраз, так, ничего не значащих… Но в ее ответах, в жестах, в приятном лице с мягкой улыбкой он сумел прочесть нечто, не отпустившее его с той минуты ни на миг в напряженном разгадывании этой открытой и непостижимой тайны.
После консультации напросился он проводить Марину домой. Девушка снова улыбнулась и просто согласилась. Говорили о пустяках, о погоде и птичках, но вот новое открытие: ее голос… Его вибрации сообщали собеседнику полное доверие, необъяснимую притягательность. Так, примерно, хочется слушать пение жаворонка, или соловья, или детское лепетание. То есть смысл здесь вторичен, главное - в природной естественности, простоте, чистоте.
Когда они проходили мимо церкви, Марина предложила зайти внутрь. И Сергей, как маленький за ручку, не колеблясь вошел следом. Там они покупали свечи, обходили иконы, немного постояли молча, поклонились и вышли. И снова, то, как она красиво повязала платок, вынутый из сумочки, аккуратно крестилась, как ставила свечи, как доверчиво целовала иконы, как плавно с достоинством кланялась, выходя из церкви - все это, слой за слоем, открывало новые глубины ее личности.
На многолюдной улице его неожиданно двинули плечом, и он очнулся от транса, в котором находился все это время. Со стороны взглянул на происходящее и уже был готов хорошенько тряхнуть ее за плечи и устроить допрос… Марина повернулась к нему и, осветив сиянием улыбки, полушепотом спросила:
- Прости, Сережа, я тебя случайно не напугала?
- Да нет, ну что ты!.. - возмутился он. Еще чего, чтобы девчонка его напугала. В конце концов, он русский человек и в церковь зайти, свечку поставить - это он и сам может сделать, подумаешь… - А ты часто сюда заходишь?
- Я не просто захожу. Церковь для меня с детства самое родное место. Здесь я решаю все свои проблемы, здесь сил набираюсь, здесь… хорошо.
Они дошли до старого дома и у подъезда расстались. Словно во сне возвращался он домой. Словно в полусне листал один за другим свои поэтические блокноты, пока не разыскал стихи о монахах.
Гремят органные бахи,
Руки простерты в небо.
Стоят на коленях монахи,
Постятся и алчут хлеба.
Черные сальные космы
Гложут худые плечи,
Жадные взоры росные
Ищут с иконой встречи.
За стенами - солнце потоком!
Птицы поют свободу!
…А здесь - восковые потеки,
И темное время года.
Счастье у них - богомольное,
Молитвы у них - настырные,
Желанья все - застольные,
Горечь в глазах - полынная.
Стоят земные ангелы,
Четки в руках вместо счастья,
Себе для себя покоряются,
Душой вознесшись к архангелам.
Блаженно сложены руки,
В застенках, не видя весны,
Себе придумали муки
Люди-вздохи, люди-сны.
Совсем недавно он считал, что в этом стихотворении ему удалось раскрыть великую правду о противостоянии жизни и смерти. Вся его молодая натура отвергала смерть и требовала, требовала жизни, весны, ликования. Какие там заунывные молитвы, какие "Господи, помилуй", когда жизнь так прекрасна, весна так бурна и рассветна, небо высоко и лазурно. Как может принять он этот предсмертный монашеский плач, отгораживающий человека от прекрасных проявлений бурной жизни. Вот это мое, слушайте, слушайте все:
В твоих глазах - бездонность неба,
В губах твоих - зари восход,
В твоем приходе - святость хлеба
И то, что схлынет - не уйдет.Твои подарки - свежесть утра,
И что рождается во снах,
Тем, что вовеки будет мудро,
Ты одаряешь нас, весна.Навстречу лету, птицы пенью,
Ты раздираешь стужи тьму.
Душистым свежим опьяненьем,
Тобой, весна, весь год живу!
Правда, надо быть справедливым, и в его настроении появлялась печаль по уходящему безвозвратно времени. Особенно это случалось осенью. Вот, например, сентябрьское:
Может быть, последний раз вдыхаю
Запах прели, влаги, желтизны,
Потому с грустцой я провожаю
Прелесть жизни до конца весны.Стало тихо в рощах и долинах,
Как бывало летом пред грозой.
Наигравшись золотом в рябинах,
Осень спит, взгрустнув своей тоской.А по небу, жалобно вздыхая,
Клином разрезая облака,
Журавли над полем пролетают,
С родиной прощаясь свысока.
Только гнал от себя, гнал вином, танцами, романами, безудержным весельем эту осеннюю печаль, в которой, может быть, и рос он, как личность, как человек. Гнал…
И вот сейчас Сергей впервые засомневался в своей правоте насчет монахов, насчет веры… Во-первых, как можно писать о том, чего не знаешь? Он что, хоть раз сумел пообщаться с монахами? А ведь это было бы, наверное, ох, как интересно. Что их заставляет порвать с нормальной жизнью и удалиться в мрачные пещеры монастырей. Хотя почему мрачные? Они такие белые! И соборы, церкви - златоглавы и величественны! Разве не приходилось каждому русскому человеку хоть раз искренне любоваться этими духовными памятниками, разве на душе не вскипала гордость за предков, эти красоты построивших? Не магазины, там, бани и дворцы спорта - а вот эти огромные, бело-золотые символы стремления русского человека в небо.
Быть может, сегодняшнее прикосновение к столь гармоничной безыскусной простоте вызвало в нем резкое неприятие дисгармонии в нем самом, в его стихотворчестве, наконец?