- Уехал я куда глаза глядят. Пусть, думаю, попробуют без меня хоть недельку пожить. Может, тогда оценят! Может, поймут, кто в доме хозяин. Из чьих рук едят!.. Ох, и натерпелся я за мысли свои поганые! Эта неделя для меня словно в аду прошла. Я и пил, и гулял, и в казино деньги проматывал - только хуже, все зря! Ночами не спал. Так меня совесть жгла, думал, сгорю в том огне. А потом понял, что все в этом мире Божием устроено разумно: кому-то нужно деньги делать - а кому-то их тратить; кому-то писать - а кому-то читать. Как дошло это до меня, так и вернулся к вам блудным сыном. Ну, как вы тут? - Валентин обвел всех виноватым взглядом. - Мои паразитушки вам не сильно надоели?
- Да ничего, с Божией помощью как-то выстояли, - сказал Василий. - Хоть если честно, без тебя трудно было. Да и сердце болело: где ты, как ты?
- Еще раз простите, - опустил он глаза. - Больше я вас ни за что не брошу. Обещаю.
Валентин взглянул на Сергея, обнял его за плечо и сказал:
- Я там, пока блудил "на стороне далече", все о тебе думал. Знаешь что я хочу тебе предложить…
- Что-то сегодня все обо мне так заботятся, даже неудобно.
- Значит, Сергей, так надо. Ты послушай. У тебя дело идет к семейной жизни. Думаю, невеста твоя - девушка вполне обеспеченная, только и тебе, как мужику, приличный доход не помешает. А у меня как раз возникла проблема: четвертого заместителя приходится увольнять.
- Что так сурово?
- Видишь ли, работа их заключается в заключении договоров, которые я готовлю предварительными переговорами. То есть, образно говоря, я выбираю саженец, мой заместитель его сажает, а потом исполнители поливают дерево и выращивают на нем плоды.
- Доходчиво.
- Так вот эти паршивцы, как приглядятся-притрутся, так во время заключения договоров натурально деньги себе вымогают. То есть, выражаясь языком сегодняшней прикладной экономики, требуют откат черным налом.
- Да мне это знакомо. Я же работал в частном бизнесе.
- Тем более! Так вот твоя задача будет крайне простой: во время заключения договоров не требовать взятки. Всё! Просто не воровать. Быть честным… Я тебя знаю, и думаю, это не будет трудно. Зато у тебя будет неплохой заработок и - самое главное - куча свободного времени. Думаю, для творческого человека это самое важное. Соглашайся, Сергей!
В ту светлую теплую ночь Сергей с Наташей бродили до рассвета. Много всего свалилось: и новостей, и переживаний, и счастья… Медленно шагали они по гулкому переулку и рассуждали, что их ожидает там, впереди.
Из-за угла им навстречу вышел седовласый бородач в старомодном костюме. Он взглянул на молодежь, и они почувствовали, как их словно обдало добрым теплом. Они поравнялись, и старичок неожиданно сказал:
- Собирайтесь, детки, в путь-дорожку. Исповедайтесь, причаститесь и поезжайте.
- Куда? - недоуменно спросил Сергей.
- Это вы узнаете. Вам сообщат. Ангела вам в дорогу, - сказал старик, широким крестным знамением благословил и пошел дальше.
2. Путешествия на машине времени
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем."Жизнь, жизнь" Арсений Тарковский
Взаимодействие небес и земли
В центре огромного шумного мегаполиса жил отшельник.
Из дому выходил он только в ближайший монастырь. Его иногда навещала старая знакомая по имени Надежда, которую он упорно называл сестрой. Она же больше полувека мечтала совсем о другой роли. Другой бы только ради столь необычной верности уступил бы женщине, только не этот упрямый седой старик. Он считал, что несет на плечах особую миссию, которую называл крестом. И на это были причины.
Однажды давным-давно среди ночи в его квартире раздался звонок. На пороге стоял незнакомец.
- Едем, Николай, - сказал тот сурово "окая". - Твой старец Лука умирает.
- А вы откуда знаете?
- Наш батюшка сказал. Он видел старца твоего в молитвенном бдении.
- Какой батюшка? - тряс головой Николай спросонья.
- Отец Даниил из Троицкого скита. Неважно! Едем. Мне сказано тебя срочно туда привезти. А то кабы поздно не было.
Под утро они прибыли в село. Николай в сопровождении плачущей старушки-келейницы вошел в келью старца и упал на колени.
- Вот видишь, Николушка, беда-то какая: Господь меня призывает, а кроме Прасковьи никого со мной нет. Слава Богу ты приехал. Видно тебе придется мой крест дальше нести: а больше некому.
Дальше все произошло быстро как в кино: они ездили в монастырь, там Николая постригли в тайные монахи с именем Матфей. Старца Луку исповедал епископ, причастил, соборовал. Благословил идти на суд Божий и попрощался "до встречи в раю". Вернулись обратно. Старец успел сказать своему чаду несколько слов в назидание, благословил, устало прилег на кровать и мирно отошел в вечный покой.
С тех пор отец Матфей стал пустынником в центре города. Его деланием стало выполнение монашеского правила. Трижды в сутки поминал он всех людей, чьи имена были записаны в пространном синодике старца, и "всех православных христиан". С тех пор, как он принял монашеский постриг, его нимало не интересовали ни работа, ни еда, ни одежда. Все как-то "само собой" устроилось. Его навещала кроткая Надежда и старый ворчливый послушник из монастыря. Когда они приносили еду, он трапезничал, когда еды не было - постился.
В начале лета на воскресной литургии народу было очень мало. Дачники жарили шашлыки и пили вино, купались, пели песни. Горожане потянулись в парки и также предались развлечениям. Всеобщая теплохладность людей затопила улицы и проспекты удушливым лиловым маревом. Ближе к вечеру внезапно замолкли птицы. Поднялся горячий ветер, нагнал серые тучи, закружил их над городом, поднимая от земли едкую пыль. Милиция сбилась с ног: произошли убийства, в авариях гибли люди, одуревшие от духоты пьяницы там и тут срывались в яростное раздражение. От кипящей поверхности солнца один за другим отрывались мощные протуберанцы и устремлялись к земле, возмущая магнитные бури. Ночью выли автомобильные сирены и хлопали форточки, бешено лаяли псы и визжали коты. Машины скорой помощи не успевали доставлять в больницы задыхающихся сердечников и астматиков.
В ту ночь во время чтения кафизмы отец Матфей увидел грозного Ангела, который занес огненный меч над городом, и двенадцать монахов с апостольскими именами, молитвой удерживающих гнев Божий. Одним из двенадцати был он сам.
Отец Матфей не читал газет и не смотрел телевизора. Иногда ему являлся старец Лука и советовал, что нужно делать. А иногда монах сердцем чувствовал, как черная туча беспощадного зла окутывает город. Тогда его молитва разгоралась, как мощный костер, и он сам горел в огне и не выходил из ревущего огненного шторма, пока черную тучу сильным порывом свежего ветра не уносило прочь.
Как-то поздно вечером отец Матфей вышел из дому и по гулкому переулку направился в монастырь на всенощную службу. Это была такая непрерывная служба, по древнему чину: от заката до рассвета. На рассвете он причастился и устало возвращался домой. На душе стоял необычайно светлый покой. Город спал и ничего, кроме шороха собственных шагов, не нарушало тишины.
Из-за угла ему навстречу вышла пара молодых людей. От них исходило тепло. Когда они поравнялись, монах, сам того не ожидая, сказал:
- Собирайтесь, детки, в путь-дорожку. Исповедайтесь, причаститесь и поезжайте.
- Куда? - недоуменно спросил белокурый мужчина с голубыми глазами.
- Это вы узнаете. Вам сообщат, - сказал старик, широким крестным знамением благословил и пошел дальше.
"Какие славные детки, - подумал отец Матфей. - Слава Тебе, Господи, за то, что даешь миру таких людей". Пока старик неспешно добрел до дома, ему открылись и будто в кино промелькнули картины из прежней жизни прохожих.
Улыбка дочери
- Папа, эти цветы настоящие?
- Конечно, доченька, здесь все настоящее. Тебе нравится?
Они брели по дорожкам ботанического сада. В знойный июльский полдень в зарослях экзотических растений витало густое сладкое благоухание. Далеко внизу сверкало голубое море, а над ним простиралось такое же голубое небо. Они оторвались от экскурсионной группы и гуляли сами по себе: коренастый мужчина в белом чесучовом костюме и маленькая девочка в розовом платьице, с большой панамой на голове.
- Пап, скажи, а бывает что-то красивее этого?
- Бывает, Наташенька, - загадочно улыбнулся отец.
- Что? Звезды? Море? - Девочка забежала вперед, встала перед отцом и снизу вверх внимательно смотрела на него, широко распахнув большие светло-карие глаза.
- Нет слов, звезды и море красивы, но есть нечто получше… - отвел он взгляд. Дочка всегда смотрела прямо в упор и очень внимательно.
- Что, папа?.. - прошептала она зачарованно.
Он смущенно кашлянул и с трудом произнес:
- Улыбка моей дочки!
Они еще долго ходили по парку. Девочка замирала у каждого куста, клумбы или причудливого дерева, и отец вслух читал по табличкам название и родину растения. Сам же вспоминал, как однажды, несколько лет назад, проснулся он среди ночи от странного звука. Включил ночник - и увидел, как в детской кроватке сидела годовалая дочь и весело смеялась. Никому и ничему, без видимой причины, просто заливисто хохотала, потешно размахивая пухлыми ручонками. Отец подошел, а малышка втянула голову и смущенно улыбнулась, извиняясь за беспокойство.
Наташа помнила себя с четырех лет. И всегда отец казался ей старым и суровым. Его обветренное лицо с тяжелым подбородком глубоко вспахали морщины. И только дочь знала, какой он ласковый и добрый. Взгляд его пронзительных серых глаз всегда смягчался, когда он глядел на нее. Для всех он был жестким и холодным как гранит, и только дочь открытой улыбкой превращала его в нечто мягкое и теплое.
Не боялся старый солдат ни смерти, ни ранения: они часто его навещали, и он к ним привык. Другое выбивало его из седла: когда предавали друзья и подставляло начальство. Случалось, накатывала черная волна отчаяния, старый солдат тянулся к именному пистолету или к стакану водки - но всплывающая из памяти улыбка дочери удерживала на самом краю пропасти.
Наверное, у девочки имелся какой-то необычный дар. Она не умела обижаться. Бывало, и ей доставалось от мальчишек: получала она книжками по голове и на кнопки садилась, и портфелем ее играли в футбол. Но достаточно было глянуть на девочку в это время и агрессия хулиганов куда-то улетучивалась: она стояла, втянув голову в плечики, и… растерянно улыбалась! Поэтому, наверное, всегда находился ее защитник, который отгонял задир и даже иногда просил у нее прощения. В ответ он получал опять же улыбку, только другую: теплую и благодарную.
Когда жена ушла к холеному тыловому офицеру, гладкому и розовому, как новогодний поросенок…
Когда отец, сурово нахмурив брови, хрипло сказал дочери, что мама уехала навсегда и больше не вернется…
…Наташа не заплакала, не стала расспрашивать, только обняла отца теплыми тонкими ручками и на ухо прошептала:
- Но ты же от меня не уедешь, правда?
- Нет, что ты, доченька! Никогда.
- Значит, мы навсегда вместе? - Она откинулась на вытянутых руках и в упор глядела отцу в глаза.
- Конечно! - кивнул солдат.
- Это хорошо, - серьезно сказала дочь. Порывисто вздохнула и внезапно улыбнулась. Сразу отошла от сердца черная гнетущая туча и вышло солнышко…
Старшему офицеру полагался ординарец. Отец отказался от личной прислуги и выпросил у начальства няньку, пожилую офицерскую вдову по фамилии Харина, молчаливую и аккуратную. Так они втроем и кочевали: от Сибири на запад, через всю России. И наконец, доехали до самой Германии.
Несмотря на суровые порядки гарнизона, европейские ветры долетали и сюда, за колючую проволоку. Офицерские жены и взрослые дочери носили нескромные немецкие платья выше колен, крутили на магнитофонах разнузданный джаз и твист. Телевизор ловил западные фильмы, пропагандирующие тлетворные буржуазные нравы. И все трудней становилось полковнику ограждать дочку-подростка от влияния порочного окружения.
Девочка на самом деле не очень-то интересовалась новомодными веяниями. Она достаточно уставала от сильной нагрузки в школе, а в недолгие часы досуга ей больше нравилось почитать хорошую книгу. Конечно, когда подружка или соседка забегали с новостями о культурной жизни гарнизона, Наташа с Хариной вежливо слушали, попивая чай, но гости уходили, и все у них возвращалось в обкатанные берега. Только отец чувствовал, как вокруг дочери кружатся недобрые ветры и все чаще заводил речь о переезде.
Однажды пожаловался он другу-генералу на свои отцовские заботы. Тот удивился: другие подметки рвут, только бы остаться здесь подольше. Заграничные шмотки и технику с мебелью контейнерами на родину отправляют… Вспомнив свою супругу, сухо усмехнулся генерал и предложил полковнику перевод в Москву. Отец согласился.
Поначалу им пришлось жить в общежитии на северной окраине столицы. И там они чувствовали себя привычно. Только недолго ожидали они квартиру. Полковника назначили в генштаб на генеральскую должность и вскоре вручили ордер на трехкомнатную квартиру в солидном доме на центральной улице. "А из нашего окна площадь Красная видна", - декламировала Наташа стихи, знакомые с детства. А сердечко ее так и прыгало от сладкой тревоги: не гарнизонная неволя, а новая свободная жизнь стучала в эти огромные окна, шумела потоками автомобилей и толпами прохожих.
Изрядно постаревшая Харина, прошедшая с ними "огонь и воду", на столичных "медных трубах" сломалась. С неделю она жалобно плакала, забившись в угол, и наотрез отказывалась выходить из дому даже в соседний гастроном. Старуха однажды на колени встала перед полковником: "Отец родной, отпусти домой в деревню, не смогу я здесь жить: страшно!" Ну, что тут поделаешь! Отец вместе с ней съездил в деревню на Тамбовщине, удостоверился, что ее там ожидают родственники и приличные бытовые условия, и помог с переездом. Старуха на прощанье поцеловала его руку и перекрестила. Так отец с дочерью остались одни.
В школе и во дворе Наташу приняли неожиданно хорошо: ведь приехала она не из какой-то провинции, а из самой Германии! Девчонки завистливо рассматривали ее "фирменные" наряды, мальчики наперебой приглашали на вечеринки. Только отец не отпускал: знаем, чем там молодежь занимается.
Одного лишь Стасика отец терпел рядом с дочкой. Это был необычный мальчик. Внешность у него была вполне заурядная - эдакий серый мышонок, низкого роста с глуповатым лицом. Держал он себя всегда скромно. И лишь изредка на праздничных вечерах, в гостях сквозь "официальное лицо" проступала его настоящая личность: самолюбивая и властная. Фамилию носил он из тех, что постоянно мелькали в передовицах центральных газет: папа у него был из больших партийных начальников. Стасик для Наташи стал кем-то вроде покровителя: мальчишки и даже взрослые боялись с ним конфликтовать. Только Наташа относилась к нему, как к товарищу, а он желал большего. Поэтому их отношения были непростыми, хотя внешне соблюдались все правила приличия.
Однако, дочка из нескладного подростка неотвратимо превращалась в красивую стройную девушку. Отцовский взгляд, направленный в сторону юношей, казалось бы должен был действовать как очередь из крупнокалиберного пулемета. Только не на столичных юношей! Эти стиляги будто броней ограждались цинизмом и на старших смотрели без должного уважения. Какое там!.. Иной раз прямо в глаза усмехались, паршивцы. Словом, отцу тревог прибавилось, и старое сердце все чаще стало напоминать о себе тупыми ноющими болями.
Видя отцовские переживания, Наташа пыталась как могла успокоить его. Издавна привыкла она к одиноким вечерам с книгой в руках. Вела она также дневник, которому доверяла сердечные секреты. Долгими зимними вечерами она часами сидела с опущенной на колени книгой, думала о чем-то своем, мечтала… То легкая тень печали опускалась на ее лицо, то вдруг улыбка озаряла рассеянным светом. Когда отец томился, дочь садилась рядом, что-нибудь рассказывала про школу или что-либо из прочитанного. И всё - в дом приходил мир и покой. Девушка носила в сердце такой немыслимый запас чистоты и настолько светло воспринимала самые разные события, что отец понимал: она не сорвется. Так и жили они, поддерживая друг друга.
Только одна летняя ночь
Вместе с букетом цветов Сергей внес в комнату душистое очарование леса. Он бережно положил цветы на зеленое сукно стола и приблизил к ним лицо. По белым лепесткам ромашки ползал крохотный синий жучок. Желтоватые соцветия тысячелистника, впитавшие солнце, робко поглядывали на него десятками любопытных глаз. Кусочком неба голубели венчики васильков. А вот гвоздика - тонкая былинка, грустная лесная флейта. От букета исходил пряный аромат, ударяющий в голову теплой волной.
Вдруг открылось оконце,
и пахнул холодок.
От багряного солнца
С утра стаял ледок.Словно звонкая нота
Неба теплая синь,
И не верится что-то
В полуночную стынь.И не верится что-то
ни в пургу, ни в мороз,
словно зелени шепот
и не падал с берез.Будто ветры в дубравах
Были так зелены,
Что в тех шелестных травах
Спали мы до весны.И пойду я спросонья
Мечтать в вечера,
Веря только в сегодня,
Забывая вчера.
Он взял бумагу, карандаш. Под быстрыми штрихами возникла пухлая рука, обнимающая мягкими пальцами тонкие стебли цветов. Вот появились большие задумчивые глаза, округлое лицо, волнистые волосы, улыбчивые губы.
Похожа.
Он загляделся на портрет, залюбовался. Но зуд художника, требующий совершенства, заставил снова взяться за работу.
Он растер большим пальцем карандашные линии. Лицо затуманилось, затянулось серой дымкой. Поверх прежнего рисунка он принялся наносить новый. Глаза удлинил, овал лица сузил, носу придал более четкую форму, границы рта обозначил порезче, приподнял в уголках. Шею - несколько длинней, тоньше. Волосы - воздушней, еще легче! Пальцы - тоньше, изящней, длинней. Ногти - поуже, длинней, с блеском. Брови… так, немного сузим, дадим разлет. Ресницы пусть останутся прежними. Они безукоризненны.
Из-под руки иронично посмеивалась высокомерная красавица.
Нет, уже не она…
Снова задумчиво растер мягкие линии. Закрыл глаза, припомнил ее лицо.
…Она смотрела на него широко распахнутыми влажными глазами, губы что-то шептали в тишину вечера. Ее мягкая теплая ладонь, подрагивая, доверчиво лежала на его плече. От руки ее пахло цветами, по плечу растекалось малиновое тепло.
- Сережа, где ты? - в голосе умоляющие нотки, растерянность, задумчивая тревога. - Сережа, не молчи! Сережа…
Он открыл глаза. Рука потянулась к листу. Длинный грифель карандаша быстро забегал по плотной бумаге.
Глаза - немного шире. Брови - погуще. Зрачки углубить. Здесь - искорку.
Ее глаза. Да, ее!
Они умоляюще выглянули из серого графитного облака.
Лицо - круглей. Губы - полуоткрыты, границы - мягче. Нос - чуть тоньше. Так. Он оторвал лист от альбома, отнес на вытянутую руку, вгляделся.
Она! Только чуть по-моему. Кажется, схватил.